4
Обдумывая то, что и как я сообщу директору школы о вчерашнем происшествии, я решительно направилась к его кабинету. До приёмной мне оставалось пройти ещё пару шагов, как дверь неожиданно распахнулась, и я буквально налетела на Ядвигу Вольфовну, выходившую мне навстречу.
Немка по происхождению, она, как никто другой, подходила на должность секретаря директора школы. Она всегда руководствовалась исключительно постановлениями, распоряжениями, приказами, документами, уставами и правилами. Она была особенно бдительна и строга к нарушениям сроков или невыполнению указаний руководства школы.
Ядвига Вольфовна, а по негласному прозвищу «Волчица», была лет на восемь старше меня по возрасту, но, посещая лучшие косметические салоны города и занимаясь фитнесом, на зависть всем старшеклассницам выглядела превосходно. Яркая помада на тонких, изогнутых губах и неизменно пышная укладка на голове подчёркивали её аристократическую внешность. Целыми днями она легко гарцевала на шпильках, не зная усталости.
Её стильный вид и миловидное лицо с первого взгляда покоряли незнакомых мужчин, но как только она открывала рот, весь энтузиазм новоявленных ухажёров растворялся вмиг. Таким басом, как у неё, не обладал ни один мужчина нашего коллектива. А её командного тона боялся даже сам директор школы. Нетрудно было догадаться о характере этой персоны – о нём говорило её прозвище. Встретить «Волчицу» на своём пути у нас считалось плохой приметой.
И вот она, цокнув то ли каблуками, то ли безукоризненно отбеленными зубами, прогремела:
— На ловца и зверь бежит!
«Как точно подмечено!» — заметила я про себя. И мне пришлось удивлённо замереть, ожидая объяснений.
— Я ведь как раз в учительскую за Вами направлялась, — протрубила она.
— Извините, но я спешу. Мне необходимо срочно поговорить с директором, — стараясь быть невозмутимой, ответила я.
Ядвига Вольфовна довольно оскалилась и преградила мне путь.
— А Вы зря спешите. Директора нет. Его срочно отозвали в Москву. И неизвестно, когда вернётся. Вероятнее всего уже после первого. Так что праздник придётся организовывать без него.
Она притворно вздохнула.
— В Москву… — растерянно повторила я. — А Вы…
— А я хотела передать Вам личные указания Лаврентия Карловича. Его тоже, к сожалению, нет. Он вчера попал в больницу.
— В больницу?
— Да. Несчастный случай. Обширная травма головы. Я волнуюсь, чтобы не было сотрясения. Но он утверждает, что ничего серьёзного…
«Мразь!» — я закусила губу. Я так искренно расстроилась, что Ядвига Вольфовна приняла моё подавленное состояние за переживания по поводу здоровья завуча.
— Не волнуйтесь, Надежда Романовна, уже через пару дней он обещал приступить к работе! И в период отсутствия директора будет выполнять его обязанности.
«Этого ещё не хватало», — я собиралась уходить. Но она вновь забасила:
— А Вы, точнее Ваш кабинет, закрыт на временный ремонт!
— Какой ещё ремонт?
— Вре-мен-ный! — надменно отчеканила она и снова неестественно растянула губы, обнажая белые клыки. — Стены будут окрашены, на пол будет постелен новый линолеум. А на окнах установят жалюзи с радиоуправлением. Всё по евростандарту!
— С чего всё это вдруг? — раздражённо вырвалось у меня.
— Вдруг?! — она сделала многозначительную театральную паузу. — Ха! Вам лучше знать, Надежда Романовна! Да о таком кабинете мечтает каждый учитель! У Вас компьютер, современная аппаратура! Теперь ещё будет и новый дизайн! А Вы ещё чем-то недовольны! Не думала, что у Вас столько амбиций!
«Господи, за что мне всё это?» — я закрыла глаза, чтобы успокоиться, перевести дыхание и не плюнуть ей в лицо. Голова разболелась от напряжения и контрабаса секретарши.
— Кстати, хорошо, что вспомнила, отдайте мне ключи от Вашего рабочего стола.
— Только под расписку! Вы же сами сказали, что там дорогая аппаратура.
Ядвига Вольфовна щёлкнула костяшками пальцев.
— Какая наглость требовать от меня расписки! Вы сомневаетесь в моей порядочности?
Вместо ответа я взглянула на часы и устало спросила:
— Скоро прозвонит звонок. Где я могу проводить уроки, пока будет длиться этот ремонт?
— В кабинете номер тридцать четыре. Он как раз свободен. Туда, правда, не вместятся Ваши двухметровые стеллажи. И компьютерного подключения, к сожалению, там нет. Но полагаю, пару недель Вы сможете поработать без такого комфорта?
Я кивнула головой, намереваясь уйти.
— Это ещё не всё! Лаврентий Карлович просил передать, что Ваш план открытого урока Вы можете оставить у меня. Он ознакомится с ним, как только выйдет из больницы.
— Теперь всё?
— Нет! Завуч будет очень доволен, если уже к 30 апреля профессионально оформленный первомайский плакат будет висеть при входе в вестибюль.
Она, наконец, прекратила свою громоподобную тираду и, окинув меня критическим взглядом, небрежно добавила:
— Просто поразительно, сколько внимания он проявляет к Вашей персоне!
— Мне по жизни очень везёт на добрых людей! — ответила я серьёзно, намереваясь уйти.
Она откровенно скривилась.
— За распиской зайдёте после урока, — небрежно бросила она и резко развернувшись, метнулась обратно в кабинет, громко хлопнув дверью перед моим лицом.
5
…Я неторопливо шла в тридцать четвёртый кабинет по извилистым коридорам школы, сухо здороваясь с окружающими, и думала: «Как же далеко и высоко распространилась власть этого чудовища, что он смог так срочно организовать отъезд самого директора, лишь бы с глаз долой. И время будет упущено. А затем ещё что-то придумает… Версия с Микеланджело, надо полагать, показалась ему неубедительной. Да, после такой ловкой комбинации всем будет трудно поверить в неудавшуюся попытку изнасилования».
Все отмечали появившуюся бледность на моём лице, но я ни с кем не делилась своими мыслями. Отъезд директора совсем выбил у меня почву из-под ног. Я перегорела, но по-прежнему мучилась вопросом, что мне делать. Мне представились расширенные глаза коллег, собравшихся на педсовете: «Кто? Лаврентий Карлович? Да быть такого не может, дорогая Надежда Романовна! Вы в своём уме, наговаривать на такого уважаемого учителя с многолетним опытом работы в нашем дружном коллективе?! Да и какие у Вас доказательства?» и сама себе отвечала: «Никаких».
В горле пересохло. Мне очень хотелось пить. Со вчерашнего утра я снова голодала, к тому же стресс и бессонная ночь в конце концов дали о себе знать. Из-за всего этого я забыла даже о воде. Незаметно к жажде присоединилось головокружение, и я остановилась у окна, делая вид, что заинтересовалась солнечным пейзажем.
Звонок прозвенел давно, и я пошла по опустевшему коридору, в который раз ругая и обвиняя себя во всех бедах: «Глупая, бестолковая, безмозглая, наивная дура!» Тут я увидела выходящего из моего класса незнакомого человека в рабочем сером халате и до меня дошло, что я по привычке направлялась к своему старому кабинету, закрытому на ремонт.
«Вот, действительно, бестолковая…», — ещё сильнее разозлилась я, — «И что за ремонт он там затеял? Кому это сейчас нужно в конце учебного года? И почему именно в моём...? Или?..», — до меня дошло, — «Или он предложил мне негласную сделку. Молчание в обмен на комфорт. Душу в обмен на материальные блага… Дьявол!»
Я твёрдо решила под любым предлогом не возвращаться в свой «модерный» кабинет и, не останавливаясь, резко развернулась. Голова с новой силой закружилась, колонны сдвинулись с мест, и мне показалось, что пол ускользает, и стена падает прямо на меня. Я качнулась, ища опору, с ужасом наблюдая, как мир переворачивается верх дном — и в душе, и наяву. Потом свет померк…
— Здесь у окна Вам станет лучше… — услышала я мужской голос у самого уха.
Глаза открывались с трудом. Сфокусировать взгляд мне удалось не сразу. Но как только я поняла, что меня куда-то несут, истошно закричала:
— Отпустите меня! Вы не имеете никакого права! Не трогайте меня!
Импульсивно отбиваясь, я выскользнула из чьих-то рук и буквально упала на скамью. Сильная боль помогла сознанию моментально проясниться.
— Что ж Вы так кричите? Всех детей напугаете.
Передо мною стоял тот самый рабочий. Его мешковатый рабочий халат был перепачкан краской и извёсткой.
— Простите... — я стыдливо поправила на себе одежду.
Он понимающе кивнул и сказал:
— Вы потеряли сознание. Вам всё ещё плохо?
— Нет. Всё уже в порядке. Сама не знаю, что на меня нашло, — я стряхнула с себя прилипшую извёстку.
— Я принесу Вам воды, — предложил он.
— Спасибо, не надо. Правда, не стоит волноваться.
Мы находились на противоположной стороне коридора, в отдалении от классных комнат, и мои крики там вряд ли кто-то услышал. Но это не успокоило меня.
— Так Вам уже лучше? Голова не болит? Не кружится?
— Нет. Нет.
Он не сводил с меня своего пытливого взгляда. И мои слова звучали явно неубедительно. Я попыталась скрыть своё смущение и улыбнулась. Получилось глупо. Из-за чего я ещё больше расстроилась. На самом деле очень болела подвёрнутая нога.
— Это мой класс, — сказала я, желая поменять тему разговора, и указала на двери своего кабинета.
— Так значит, это Вы и есть Надежда Романовна?
— Да, — ответила я, удивлённая его осведомлённостью.
— А я — учитель труда. Прошу, как говорится, любить и жаловать, Андрей Михайлович. Да можно просто — Андрей. А то ведь звучит как-то… по-стариковски.
Он добродушно улыбнулся.
— А Надежда Романовна как звучит? — спросила я машинально.
— Романтично.
«Стоп! С романтикой перебор», — сказала я себе, а вслух уже серьёзно добавила:
— Извините. Мне уже давно пора на урок...
Я решительно встала и сделала шаг, стараясь не хромать. Но сильную боль в ноге скрыть мне всё же не удалось, и я остановилась. Андрей подошёл и молча взял меня под руку. Я покосилась на его грязный халат, но мне ничего не оставалось, как только принять его помощь.
— А что Вы делали у моего кабинета? Кажется, там устраивают ремонт? — осторожно поинтересовалась я, поднимаясь с ним по лестнице на третий этаж.
— Особой необходимости в этом не вижу, но руководству виднее, — он пожал плечами, — Я проводил измерения для карнизов, которые потом изготовят ученики на уроке труда, а заодно помогал выносить стеллажи и картины.
— Куда же их отнесли? — спросила я.
— Пока оставили их в складском помещении у завхоза. А там уж как решит руководство.
— Да, Ваш компьютер сейчас в учительской. Так что не переживайте, всё будет в целости и сохранности, Надежда Романовна.
— Конечно, конечно.
Мы подошли к тридцать четвёртому кабинету. За дверью был слышен многоголосый гул и гомон. Мой любимый 6-й «В» с нетерпением ожидал меня. Я неуверенно взялась за ручку двери и, перед глазами вдруг снова промелькнула картина вчерашней сцены, когда я оказалась в захлопнувшейся ловушке. Я пошатнулась и подумала, не появился ли у меня страх клаустрофобии. Рубин решил, что я снова теряю сознание и обхватил меня за плечи.
— Может, надо было сразу в медпункт?
Я поспешно отстранилась, оглядываясь, не наблюдает ли кто-нибудь за нами.
— Что Вы! Нет, нет, не надо в медпункт. Мне действительно намного лучше. Огромное спасибо Вам за помощь, Андрей… Михайлович… И ещё раз извините за… всё.
— Давно извинил.
Он устало улыбнулся и развёл руками.
— Всегда рад помочь. Если буду нужен, ищите меня в кабинете труда.
Он уже собирался уйти, как вдруг обернулся и серьёзно добавил:
— Кстати, мы с Вами — единственные, кто учит детей создавать что-то своими собственными руками.
«Он прав», — подумала я и открыла дверь в класс.
Беспрерывный глухой гул перерос в звонкий раскатистый смех. При моём появлении шестиклассники на мгновение затихли, однако тут же наперебой засыпали меня градом вопросов, сопровождая их возмущённым воем.
— А нас сюда навсегда сослали?.. Это склеп какой-то! У-у!
— Надежда Романовна, когда будет готов наш кабинет?..
— Мы будем здесь до следующего года?..
— У-у-у! Здесь тесно и темно как в танке!
— У-у-у!
— Мы протестуем!
— Все на баррикады!
— Ура-а!
— В стране свобода слова, а нас притесняют! Свободу творчеству!
— Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!
Я была так ошеломлена поворотом событий, что никак не могла собраться с мыслями и понять, что они от меня хотят.
Остановившись на пороге как вкопанная, я оглядела новое помещение, в котором за многолетний период работы в этой школе я была впервые.
Это был маленький, неудобный кабинет. Парты стояли тесно, оставляя лишь два узких прохода. Пустые, давно не крашеные, потрескавшиеся стены были лишены какого-либо эстетического оформления. Тёмно-синие тяжёлые шторы на окнах усиливали и без того удручающее впечатление. Неудивительно, что детям здесь не нравилось.
На старой покосившейся доске кто-то нарисовал злую волчью голову с высокой стильной причёской. Её широкий оскал украшали большие белые клыки и обведённые красным мелом длинные тонкие губы. Узнаваемость была потрясающей.
Гам и крики прекратились окончательно, когда я подняла правую руку и обессилено опустилась на стул.
— Надежда Романовна, Вам плохо? — услышала я чей-то девичий голос.
И тут же посыпалось:
— Надежда Романовна! Что с Вами? Вас кто-то обидел? Только скажите!
— Ничего, просто пить очень хочется, — искренне призналась я.
Что тут началась! Толкаясь и протискиваясь в бурной суматохе, каждый первым старался предложить мне свой запас воды и домашние бутерброды. Я не выдержала и взяла чью-то бутылочку с водой и первый попавшийся бутерброд.
— Мне так неудобно, — стыдясь своего поступка, сказала я и жадно начала пить.
Но никто не смеялся. Шестиклассники смотрели на меня с нескрываемым вниманием и удивлением, будто увидели впервые.
— Ребята! Вы спасли мне жизнь! — дожёвывая бутерброд у всех на виду и при этом испытывая чувство неловкости, сказала я. По классу прошёл бурный гогот. — Кстати, — я повернулась к доске и указала на нарисованную волчью рожицу: — Кто это? В смысле, кто это нарисовал?
Все напряглись и затихли. Каждый делал вид, что не понял моего вопроса.
— Я хотела только сказать, — медленно начала я, — что очень точно подмечены детали и отличительные черты… лица. А это очень важно в написании портрета. Так и подпишем: неизвестный художник нашего времени. В общем, талантище, молодец. За шарж — твёрдая пятёрка! — я широко улыбнулась и вывела красным мелом крупную пятёрку.
Через мгновение по классу снова прокатилась буря смеха. Начался оглушительный галдёж. Все наперебой признавались в авторстве карикатуры.
— Погодите! — я опять стала совершенно серьёзной, ведь следующий шаг, на который я собиралась решиться, мне может обойтись слишком дорого.
«Сво-бо-ду! Все на баррикады!» — тихо повторила я, и какой-то свежий вихрь захватил меня, освобождая от тягостных мыслей.
— Сложите свои вещи обратно в портфели. На улице прекрасная солнечная погода и я предлагаю пойти в парк…
— В парк?!
— В парке мы будем делать эскизы карандашом на тему: «Весна. Детство. Счастье».
— Ничего себе! — сказал кто-то. — Ну Вы крутая!
Через секунду дар речи вернулся и к остальным школьникам.
— Ура! — грянуло неожиданно дружно.
Зашумели стулья, защёлкали замки на школьных портфелях. Кто-то второпях рассыпал свои карандаши. Взрыв хохота и гиканье опять заполнили всё пространство в классе.
— Да здравствует свобода!
— Весна! Детство! Счастье!
— Внимание! — сказала я нарочито строго.
Когда весь класс замер с обращёнными на меня восторженными взорами, я спокойно добавила:
— Из кабинета выходим совершенно тихо, организованно, без толкотни и визга, как взрослые люди. Всем ясно?
— Замётано, Надежда Романовна!
Пока ученики дружно покидали кабинет, я повернулась к рисунку и с удовольствием размазала волчью рожицу мокрой тряпкой по доске.
6
Парк находился прямо за школьным стадионом, ограждённым старым железным забором. Никто нас и не пытался остановить, когда мы дружным маршем выходили за ворота школы. Оглядев своих учеников, я невольно подняла взгляд на окна директорской. Там, сложив руки на груди, стояла Ядвига Вольфовна и холодно смотрела на меня. Наши взгляды встретились. Я открыто смотрела ей в лицо, пока яркий солнечный свет, отражённый от стёкол, не ослепил меня.
«Я буду играть по своим правилам и у меня хватит храбрости», — зажмурившись, подумала я и тут же чуть ли не вприпрыжку поспешила следом за своими учениками, напрочь забыв о недавней боли в ноге. — «Да, они спасли меня! Они вернули мне смысл жизни и вкус свободы!»
Я была счастлива как шаловливый ребёнок. А как были счастливы дети! Им не пришлось отсиживаться в мрачном кабинете. Пение птиц и пьянящий запах цветущих деревьев вызвали в них забавное настроение. Но я напомнила своим ученикам, что это школьный урок, и праздно проводить время я им не позволю.
— Беритесь за работу. Наблюдайте за окружающей вас природой. Рисуйте с натуры людей, гуляющих по парку, детей, собак, птиц! Всё, что заинтересует вас! — я обвела взором окруживших меня ребят. — Попробуйте передать на бумаге мир, как он есть, в движении, в эмоциях, в переливах света и тени. Напишите его таким же живым и осязаемым! Натюрморты прекрасны, но они статичны. Их легче писать, изучив каждую деталь. В них не существует времени. Ни прошлого, ни будущего. А в живой природе, в ежесекундной изменчивости учитесь ловить мгновения и, как на снимке, во всех деталях, фиксировать их в памяти, чтобы потом проявить на вашем холсте. Этим вы развиваете в себе зрительную память, так необходимую художнику. Этим вы раскрываете свой внутренний мир и дарите его другим!
Я отошла в сторону и села на скамью, предоставив им свободу творчества.
Многие ученики разбрелись в разные стороны, но небольшая компания продолжала о чём-то спорить. До меня донеслись громкие обрывки фраз.
— …Ведь далеко не каждый из нас станет художником. Зачем нам это? — вздохнул Алёша Тарасов.
— Глупая твоя башка, Тарасов! — воскликнул Гоша Коркин. — Вот ты любишь детективы?
— Ну и что с того?
— Небось, представлял себя сыщиком?
— Очень надо…— сконфузился Алёша.
— Знаю, знаю…
— Ну и что с того?
— Заладил: что с того, что с того. Да плох тот сыщик, который не фиксирует в памяти детали! — сказал Гоша и поднял указательный палец.
— И вообще, ребята, так же жить интересней! — вступила в разговор Оля Макова. — Я люблю наблюдать за природой, за птицами…
— За мышами!.. — выпалил Лосев и загоготал.
— …Лосев, а ты себя по памяти нарисуешь? — спросил Гоша, наблюдавший, как обиженная Оля расстроилась и убежала, уединившись со своим альбомом в глубине парка.
— Не-е.
— А ты просто закрой глаза и вспомни, как выглядит лось! — бросил Гоша.
Лосев зажал кулаки и двинулся на него:
— Чё, сразу «лось»! Ты мне ещё за «лося» ответишь!
Я вскочила и вовремя вмешалась в спор, грозящий закончиться дракой.
— Прекратите балаган! Вы меня позорите перед окружающими. И знайте, что за сегодняшнюю работу каждый из вас получит оценку. Так что не теряйте времени. Найдите для себя удобное место и начинайте работать.
— А разве творчество — это работа? — поинтересовался неуёмный Алёша Тарасов.
— Странно слышать от шестиклассника такие вопросы, — вздохнула я.
Лосев продолжал громко сопеть, косо поглядывая на Гошу, который строил ему рожицы.
— А знаете, что труднее всего нарисовать? — спросила, обычно молчаливая, Таня Вишнёва. Было видно, что она очень хотела перевести тему в другое русло и помочь мне справиться с ситуацией.
Все замерли, ожидая ответа. И она, на секунду смутившись от прикованного к ней внимания, тихо сказала:
— Огонь. Он такой… неуловимый!
— Вот это и есть настоящий детектив, — азартно вставил Гоша и затем таинственно прошептал: — Всё в огне, а… неуловимый убийца где-то рядом!
Но никто уже не смеялся. Все смотрели на меня. А я, словно отрешённая, замерев, уставилась перед собой, но видела не детей с мольбертами, а взвившееся огненное пламя в дымовой завесе. Оно надвигалось незаметно для других, обжигая и отравляя лишь меня одну. «Не бойся никого и ничего, и тогда даже огонь будет на твоей стороне». Как только мне вспомнились Его слова, видение тут же исчезло. Я обхватила голову руками и вернулась на скамейку.
Таня Вишнёва осторожно подошла ко мне.
— Надежда Романовна, Вам всё ещё плохо? У меня есть ещё один бутерброд.
— Спасибо, Танюша. Всё хорошо. Просто задумалась… — я уклончиво отмахнулась, и, глянув на мальчиков, всё ещё продолжавших свой спор, громко произнесла:
— Ребята, давайте всё же вернёмся к уроку.
продолжение следует...
http://proza.ru/2023/02/19/2194