Однажды ездил я на Крит,
И там рыбак, плетущий сетку,
Продал мне маленьких харибд,
Сказав, что звери эти редки.
И так милы, что нет и слов.
Да, чуть похожи на ослов,
И пятаки у них свинячьи…
Но зверь – отличный птицелов.
А что шипы… так он их прячет!
И я, уверовав в добро,
Узрев улыбку чудных тварей,
Отдал (рыбак глядел хитро)
Последний погнутый динарий.
И – в путь! К отеческим дымам…
К лесам, лугам, ручьям и пашням,
Где зелен шум и красен гам,
Туда – где всё родней и краше…
...С тех пор прошли года-года,
Свет застилала лебеда,
И радость тоже мимоходом
Порой мелькала в эти годы.
Вовсю росли мои питомцы,
Питаясь лучиками солнца.
А тот из них, что самый милый,
На самом деле вышел сциллой.
Точнее, вышла. Как же ей
От женихов теперь отбиться?
Осанкой – подлинно царица,
Во взоре – то летают птицы,
А то – пылает жар огней.
Я б посоветовал молиться
Тому, кто зло пошутит с ней.
А два харибдика моих –
О, то – надежда и опора!
Один из них сдвигает горы –
Отважен, безрассуден, лих.
Другой же – рыцарь без укора,
А взором благостен и тих.
Что будет дальше? – кто бы знал…
Пока я жив, они со мною…
Но нынче мир кипит войною,
Вот-вот и смоет нас волною
Последний тридевятый вал.
Тогда, возможно, новым Ноем
Я стану в этот горький час.
Возьмём по паре каждой твари,
И… не питомцы – дети, дети!
С улыбкой выведут всех нас,
Чтоб вновь плодится по планете
Куда-то в тихие моря.
И мы поднимем якоря,
А я, детей боготворя,
Глядя, как в танцах кружат пары,
Припомню погнутый динарий,
Что я потратил так не зря.