1.
Я сделал два шага от него – этого было достаточно, чтобы он не дотянулся, не ударил меня в шею или в голову сзади рукой, так что ему оставалось только броситься, сбить с ног, повалить. Я ощутил тогда легкое покалывание-жжение, вроде того, какое бывает, когда отходит онемевшая конечность – затылком, спиной и вдоль спины, где у животного располагалась бы холка. Нервные окончания будто проросли сквозь кожу во внешний мир – каждое было тончайшим тянущимся назад волоском, нитью, и я видел, осязал его позади меня, то есть – видел/знал – кончиками этих волосков-нервов, спиной, затылком – что он сейчас кинется. Опережая его на такт, я сделал движение вперед, рывком, в проем двери… Там он и сбился, ударившись плечом о дверной косяк, так что повалить меня на пол ему не удалось. Когда я повернулся, чтобы встретить удар, нас уже стали растаскивать.
2.
В командировку, в Италию, мы собирались уже в четвертый раз за то лето. Мы были ликвидаторами, «ликвидаторами-терминаторами», как шутил директор – закрывали наш офис в Генуе. Выстроились наконец планеты, подумал я, вспомнив и Виноградова с «Осуждением…», и Януса, и название того клуба – La Ruota, хозяина которого я неплохо знал. Он был в двух шагах от известного ****, куда нас водила принимающая сторона того итальянского офиса. Надо было остаться за свой счет на очередные выходные и вернуться к утру в понедельник. Вряд ли кто-нибудь узнает, думал я, а если и так… Что же – пусть осудят.
3.
На тебя смотрят, смотрят из леса.
Я прошел несколько шагов и обернулся… Никого. Я был один. Тогда я снова пошел к машине, стоявшей на обочине шоссе. Но потом опять зачем-то обернулся. Там что-то было на дереве.
Подойдя ближе, я увидел: к стволу старой засохшей ели прибито колесо. Колесо от мотоцикла висело на ржавом гвозде. Ещё на гвозде была проволока, и на ней здесь и там – остатки восковых цветов.
4.
Сначала это была продольная линия в темноте, контур, похожий, наверное, на спину морского змея, показавшегося над водой. Или это была змея, питон - подсвеченная сзади, движущаяся линия мускулов и нервов; так двигались мои раскинутые в стороны руки – волнообразно, кисть - предплечье - бицепс - дельта - бицепс - предплечье – кисть… Потом свет выхватывал из темноты уже весь мой торс - он был выкрашен белой краской, как и маска на мне. Маска эта, полностью закрытая, увенчанная острыми лучами - шипами, смотрела в зал глазами нарисованными, незрячими. Потому что я был обращён ко всем спиной; маска была у меня на затылке. Я и чувствовал их всех - спиной, затылком, видел их, сидящих и стоящих, осязал их взгляды, желания, мысли и страхи лучше, чище, чем если бы видел их глазами. Белая личина обводила слепыми очами зал, читая их всех, как текст… Медленно озиралась по сторонам. Руки продолжали движение, торс же оставался неподвижным - я оглядывал свои плечи, наклоняя лицо -личину- вниз, затем снова устремлял а зал взгляд нарисованных глаз - и становился единым с маской. Вслед за руками приходили в движение позвоночный столб и бёдра. Те, в темном зале, видели теперь странное призрачное существо - созданное не мною, но их взглядом извне - белёсый призрак, наваждение, морок, larva. Продолжая двигаться, я медленно вставал с колен и свет охватывал теперь меня всего, в полный рост – на мне были бесформенные штаны-дхоти, и тут понимали они, что мои босые ступни вывернуты назад. Ноги включались в танец вслед за всем телом - медленно извивающейся гидрой, актинией, животным, растением был теперь тот, кого видели они… Включали стробоскоп. В мерцании его, движения мои дробились на звенья статичных кадров - казалось теперь, что рук у меня четыре, шесть, восемь, снова четыре, шесть - множество рук, ветвей, щупалец, извивающихся змей на медузьей голове.
Медленный и тягучий ритм музыки обрывался, я застывал на секунду, вскинув руки… И - рывком - делал поворот на сто восемьдесят, оборотясь к залу - Вторым своим лицом. Включалась подсветка красная, очерчивающая мой силуэт контуром сзади, и в полной тишине я слышал несколько тихих сдавленных вскриков.
Потому что спереди я был выкрашен чёрным - был весь чёрный как смоль, чёрной была и вторая маска на лице, и в прорезях этой маски с лучами-стрелами, казавшимися теперь рогами или вздыбленной шерстью, сверкали только белки моих глаз.
Вновь оживала музыка. Теперь это был только барабан.
И я начинал вращение, сначала медленно. Взгляды масок моих фиксировали точку перед собой и докручивались вслед за корпусом как в фуэте – поворот – в зал стороной белой, снова поворот – в зал – стороной черной.
Снова поворот – белой,
Поворот – чёрной,
чёрная маска и белая, чёрная и белая, ещё быстрее, быстрее, быстрее, так спицы мелькают в колесе - обе мои маски, личины, Larvae, смотрели попеременно в зал – я становился Настоящим Собой, породненным с моей Сущностью - я был доктором Джекиллом и мистером Хайдом, Дорианом Греем и его Портретом, и Эдвардом Мордрейком с его вторым лицом на затылке, и Янусом, символом этого города, обращенным одним своим лицом на Запад, в Венецию и другим - на Восток, к маврам -
5.
- И за эти фокусы тебя тогда уволили ?
- В том числе, да. «Твои ночные похождения», как они это назвали. Но… Видишь ли - это не важно, совершенно не важно. Не вспомнит сейчас никто ни ту компанию в Генуе, ни ликвидаторов-терминаторов, ни меня – подававшего надежды юношу, у которого поехала крыша. Многие умерли… Большинство. Другие пропали бесследно. А те немногие, что ходят сейчас среди живых – давно превратились в других людей и не узнали бы меня, даже встретив на улице.
Танец с двумя масками – вот он, пожалуй, один и остался.
-
La Ruota (Ит.) - колесо.
Larva (Лат.) - призрак, маска.
Эдвард Мордрейк - персонаж городской легенды, якобы имевший второе лицо на затылке, которое не могло есть или говорить, но было способно смеяться и плакать.