Вера - часть первая

                Наш путь всего лишь одно мгновение.
                Живите сейчас, потом просто не будет времени.
                А. П. Чехов

1

Последнее время всё чаще Вера просыпалась около шести утра. Вот и сегодня. Сначала из памяти с трудом вытягивался сон, потом полетели одна за другой картины вчерашнего дня вперемежку с давними событиями, как сказал бы Василий Иванович, по ассоциации. Вообще-то ассоциативное мышление очень даже необходимо для творческой личности. А сны есть проекция будущего или невыполненные обещания, отягощающие душу.

Во сне Вера летела через реку. Удивительный сон, и оттого она без труда его вспомнила. Вспомнила, как она боялась оторваться от земли, но всё же пересилила себя, оттолкнулась, вытянула вперёд руки и полетела, набирая скорость. Ощущение — захватывающее! Легко опустилась на другой берег и пошла по узкой полоске, зажатой между водной гладью и подмытыми водой буграми. В темноте определялись кусты, под ногами — склизкая земля, как после затяжных дождей, и мысль: мне надо вернуться.
Вера приоткрыла один глаз, взглянула на светящиеся цифры будильника. Часы показывали шесть часов тринадцать минут.

Хочется ещё поспать. Она повернулась на другой бок и тут же увидела Василия Ивановича. Он отчётливо нарисовался со своими густыми усами и большими водянистыми глазами, которые при разговоре закатывал вверх. Сосредотачивался? Не хотел смотреть на студентов, чтобы не сбиться с мысли? А ещё Василий Иванович любил ходить взад-вперёд, подходить к окну, что-то высматривая в однообразном городском ландшафте, словно доказывая себе: вот другие ничего не могут увидеть, а он всегда находит новое и весьма интересное.
«Сегодня — показ этюдов на оправданное молчание.


Надо подготовиться, да и Саше пору слов успеть сказать», — думала Вера, машинально одеваясь, стараясь не разбудить девочек. Но те уже одна за другой просыпались, тихо переговаривались, застилали постели. Люда пошла на кухню ставить чайник, взглянув на Веру, спросила: «Ты уходишь?» Вера сказала, что позавтракает в кафе, и вышла из комнаты.

 
Трамвая долго ждать не пришлось. Две остановки, потом шла, нет, почти бежала. По дороге зашла в кафе, выпила чай с ватрушкой и не заметила, как оказалась в аудитории, будто до этого продолжала находиться в непробудном сне.
— Разберём понятие Константина Сергеевича, — фамилию Василий Иванович не называл, студенты режиссёрского курса обязаны знать, о ком идёт речь, и студенты, конечно, знали, — разберём, — усиливая голос, повторил Василий Иванович, — понятие, — он сделал паузу и, повысив голос до верхней возможной ноты звучания громко, нараспев вывел: — Предлагаемые обстоятельства. Кто-нибудь может помочь мне?
В комнате образовалась тишина, при которой можно было услышать пролетающую муху. Студенты перестали дышать, втянули головы в плечи, воображая, что надели шапки-невидимки.


Василий Иванович, не глядя, чувствовал напряжённо повисшую паузу, передающую состояние, а состояние или атмосфера на сцене и есть одно из важнейших, если не самое важное, в театре. Именно состояние, энергетическая наполненность волнами перекатывается в зал, захватывая и покоряя зрителя. И педагог наслаждался возникшей атмосферой, наслаждался по причине редкого его возникновения на репетициях и даже спектаклях известных режиссёров. Но было не время загружать головы юных слушателей высшей математикой, нет, алгеброй возвышенного творчества, и он продолжал допытываться:

 — Кто может нам рассказать о предлагаемых обстоятельствах?
Наконец вверх потянулась рука.
— Да, пожалуйста, Татьяна.
Татьяна встала, студенты облегчённо вздохнули. Можно расслабиться, переключиться на свои проблемы, что означало несколько ослабить внимание.
Татьяна Дулева обладала крупным носом, голубыми глазами, крашенными под блондинку короткими волосами, торчавшими в разные стороны, и сухопарой, крепкой фигурой, как у подростка. Груди у неё можно было обнаружить с большим трудом, тщательно присматриваясь, что выглядело бы невоспитанностью, если не наглостью. Скорее мальчик, чем девушка, хотя она красила ресницы синей махровой тушью, подчёркивая голубизну глаз. Она и была, как мальчик, смелой, активной, держалась независимо и даже с вызовом. В общем, умела постоять за себя. Её недолюбливали, побаивались.
Таня кашлянула, проверила голос — проснулся ли. Быстро заговорила:
— Актёр, разучивая роль, погружается в обстановку пьесы. Прежде всего он должен уяснить, кто он, из какой социальной среды, в кого влюблён, кто в него влюблён…
В аудитории послышались смешки. Каждый подумал о себе. Время молодое, когда и в столб можно влюбиться.


Татьяна замялась, на белых щеках выступили красные пятна. Вера поняла: нервничает.
— Кто в него или в неё влюблён? Все пьесы о любви. Некоторые — об ожидании любви. В каждой пьесе можно найти если не любовный треугольник, то любовные переплетения, —уверенно продолжила она.
Студенты, смеясь, зааплодировали. Василий Иванович слегка улыбнулся, бегло взглянул на Таню и, глядя в сторону окна, к которому медленно приближался, задал вопрос: — А вы что думаете, Вера?

Вера вскочила. Сердце учащённо забилось, кровь прилила к голове. Что кровь прилила, наверно, хорошо, мысль активнее будет работать, а вот сердце… Сразу стало не хватать воздуха, но Вера постаралась взять себя в руки.
— Татьяна правильно сказала. Любовь очень важна.
Снова послышался смех, но с какой-то примесью иронии, ядовитой иронии. Так показалось Вере, и она внутренне сжалась.
— Вам больше нечего добавить? — с безучастным видом глядя в окно, спросил Вась. Так между собой студенты прозвали педагога, что казалось совсем не обидным: Василий — Вась.

— Я на своём примере… Мои предлагаемые обстоятельства таковы: мне нужно ответить на вопрос, заданный педагогом. Я, учась на режиссёрском отделении, должна хорошо ориентироваться в системе Константина Сергеевича. Однако в силу своей застенчивости как свойства характера сильно волнуюсь и не могу собраться с мыслями. Если бы эта была роль в пьесе, я должна была бы разволноваться, мять, теребить что-нибудь пальцами. Например, поясок, кончик платочка или, допустим, вертеть карандаш и неожиданно сломать его.
— Мять что-нибудь в руках — это штамп, — зловещим голосом констатировал Володька Гуров — высокий веснушчатый парень с никакими, то есть совсем незапоминающимися глазами, тоже смотрящими во время разговора не на собеседника, а куда-то поверх. Видимо, поэтому его и взял на свой курс Вась, угадав похожесть.

— Понимаю. Штамп. А какое ты предлагаешь приспособление? — не сдавалась Вера.
— Я в предлагаемых обстоятельствах, — громко выкрикнул Гуров.
— Ну это само собой, — звонкий голос Тани перекрыл поднимающейся шум. Студенты начали спорить друг с другом, доказывать свою точку зрения. Вера беспомощно оглянулась, пожала плечами и села, махнув рукой. Мол, всё равно её не услышат.
Василий Иванович захлопал в ладоши. Сразу наступила тишина. Этот условный сигнал практиковали полгода, пока на него не выработался рефлекс, как у собаки Павлова.
Вась был доволен. Курс разогрелся, скованность испарилась, как и не было, можно приступать к этюдам, а затем и к репетиции отрывков из классических пьес. К современной драматургии Вась относился весьма и весьма скептически, считая, что учиться нужно исключительно на классике.

И снова Вась посмотрел на Веру и мимо неё. Вызвал показать приготовленный этюд.
Этюд на оправданное молчание нужно было придумать и поставить со своими сокурсниками. «Чего Вась ко мне сегодня привязался?» — подумала Вера и, найдя глазами Сашу, кивком головы пригласила выйти на возвышение, отделяющее зрителей, а сейчас студентов от священного лицедейства
В Древней Греции играли по большей части трагедии. Зритель проводил в театре время с зари до заката на открытом воздухе. Женские роли исполняли мужчины. Вере в те времена не светило бы ничего.
 
Зато сейчас она выступала в роли драматурга, режиссёра и актрисы. Три в одном, как любил повторять Вась, когда кто-то удачно исполнял роль, действуя как сценарист, режиссёр и актёр одновременно.

Вера целых два дня непрерывно думала и никак не могла придумать ситуацию, где действие происходит без слов. В голову ничего путного не приходило. В голове — полная пустота. Мозг не хотел выдать ни одной мысли, ни одной картинки, кроме: я бездарна, мне никогда не осилить тонкостей режиссёрского мастерства.


Ночью за день до показа она проснулась и вспомнила, как однажды, когда она возвращалась из Ростова-на-Дону после провала экзамена в актёрскую студию, вагон, в котором она сидела у окна, остановился напротив встречного поезда. Она увидела парня, сидевшего напротив. Это был принц из сказки. Они смотрели, не отрываясь, друг на друга. Между ними блеснула невидимая молния. Вера физически ощутила удар в сердце. Одноимённые заряды отталкиваются, а разноимённые притягиваются, мелькнуло в голове. Значит, они — разноимённые. Вторая половинка. Любовь с первого взгляда. Вера читала о такой любви.

С первого взгляда и до последнего вздоха. Парень привстал, упёрся ладонями с длинными крепкими пальцами в мутные стёкла, прижался лбом. Вера поднялась, как под гипнозом, тоже прижалась лбом к стеклу, пытаясь понять по кричащему рту слова.


Так они стояли с минуту, а казалось — вечность. Поезд тронулся. Чей? Его? Её? Парень замахал руками. На лице выразилось отчаяние. Она тоже замахала руками, кричала, что не слышит, показывала на уши, мотала головой. Парень от отчаяния ударил кулаком в стекло, желая разбить, преграду, отделяющую его от счастья. Вера, преодолевая природную скромность, нежно гладила оконный холод рукой. Ей казалось — его лицо. По щекам катились горячие капли одна за другой, а глаза парня, второй половинки, отдалялись, уплывали в невозвратность.
Они с Сашей закончили этюд. В аудитории наступила тишина. Вера стояла, опустив низко голову, хлюпала носом.


Вась тихо сказал: «На сегодня всё. Остальные этюды в следующий раз».
Ребята, перешёптываясь, тихо выходили из аудитории. Таня задержалась, поджидая Веру, глазами передала: потрясающе! Вера смущённо прошептала:
— Правда?
— Угу, — кивнула головой Таня. — Меня пробрало.
— И всё же это не искусство, — бросил проходящий мимо Саша.
— Конечно, не искусство, — согласилась Вера. — Сама жизнь. История, случившаяся со мной. Я же тебе говорила.
— Подожди! — крикнула Таня, боясь, что всегда спешащий Саша скроется из виду.
— Что, я не прав? — обернулся на ходу Саша.
— Вовсе не прав.
— Тебе меня не разубедить, — Саша неожиданно остановился. Вера и Таня тоже. В узком проходе трое прижались к окну, уступая дорогу, снующим туда-сюда студентам.
— То, что вы сыграли сегодня, — настоящее искусство! Между вами случился контакт. Ваша энергия захлестнула меня, увлекла моё воображение.
— Даже смешно слышать. Мы играли этюд после единственной репетиции, — Саша для убедительности поднял вверх указательный палец. — Несерьёзно всё это. И вообще, искусство не должно подражать жизни.


— Вы и не подражали. Вы создавали жизнь. Свою жизнь в предлагаемых обстоятельствах, и это было здорово!
Вера посмотрела на Таню с благодарностью. Та её защищала. Защищала искренне и аргументированно, подчёркивая Танину, а заодно и Сашину талантливость. Чего не хватало Вере, так это признания. Другие ей казались лучше её. Все другие и по всем параметрам — лучше!
— Любое повторение человеком виденного, перечувствованного будет искусством, — не унималась Таня. — Например, вот если бы наш разговор подслушал писатель и захотел его передать в своей книге, можно назвать написанное искусством? Существование наше сейчас — жизнь, но когда эту жизнь передаёт писатель — это уже искусство.
Саша задумался. Таня смотрела на него выжидающе.


— Таня, ты в чём-то права, — вступила в разговор Вера, — но бывает хорошее искусство, хорошо выполненная вещь, а бывает не очень.
— Неважно, — упиралась Таня, — то и другое всё равно можно назвать искусством.
Саша повернулся уходить.


— Ну пока, девочки. Не хочу с вами спорить.
— А ты не собираешься на зарубежную?
— У меня дела. И всё же я настаиваю на своём. Даже Верины слёзы — не искусство! — И Саша ушёл. Нет — убежал.


Сашу на второй год избрали старостой группы, что давало ему некоторые преимущества и свободу передвижения. А убегал — об этом знали все — к жене, родившей ему сына. Понять можно. Заботливый отец.


Девочки посмотрели друг на друга. Вера резко повернулась к окну, и её хрупкие плечики задрожали. Таня молча обняла подругу. Вера не могла понять, отчего плакала. Ей было неловко перед Таней, перед проходившими студентами. Хорошо хоть Саша не видит её слёз. Плакала от нервного перенапряжения? Внутри трепетало, а на сердце образовалось тяжёлое облако. Под ним маленькое сердце сжималось, и его тяжёлые удары бились в области горла. Это душа просилась на волю. Вера не понимала, отчего ей так тяжело, и плакала.


На подоконник сел крупный голубь и начал перебирать лапками, ворковать. Пёрышки на тельце поднялись, будто невидимый фен распушил их, придавая голубю округлую форму, ещё больше увеличивая его в объёме.
Вера подумала, что это знак и у неё всё будет хорошо. Голубь — символ мира, олицетворение покорности, верности, надежды, а также Духа Святого. Прозвенел звонок, приглашая на лекцию.


На Танину руку, лежащую на плече, легла рука Веры, передала благодарность легким пожатием. Вера поймала Танин взгляд. Лёгкая улыбка осветила лицо.
— Спасибо тебе, я сбегаю в туалет, умоюсь — и на зарубежку. Хорошо? — виновато заглядывая в глаза Тани, спросила Вера и, получив одобрение кивком головы, оставив тяжёлую сумку на подоконнике, побежала в туалет.


Открыв дверь, чуть не задохнулась от дыма. Девочки курить бегали в туалет или на улицу. В коридорах — запретили. Накурили и разбежались по аудиториям. Высокая блондинка, поджав губы, красила тушью ресницы. Кроме неё, никого не было. Плеснув на лицо несколько пригоршней воды, Вера взглянула в зеркало. О... Боже! Красные глаза, нос как у заядлого пьяницы. Она заставила себя улыбнуться, сдерживая новый поток слёз. «Всё будет хорошо. Я молода, талантлива, красива, молода, талантлива, красива, молода, талантлива, красива», — повторяла и повторяла Вера.
Вера ещё много раз будет сомневаться в выборе профессии, а после просмотра очередного спектакля или фильма — задавать себе вопрос: искусство, не искусство? Её бессонница станет привычной. Впереди взлёты и падения. Впереди — вся жизнь! А как она сложится, время покажет.



2
Вера сидела за столом в институтской столовой и допивала компот, когда к ней подошла Таня, мягко отодвинула стул, села, посмотрела своими голубыми глазами, тихо сказала:
— Мы с Зиной ищем третьего человека.
— Зачем? — удивилась Вера. Она всегда и всему удивлялась, будто только что на свет родилась. У некоторых это даже вызывало раздражение.
— Понимаешь, мы нашли дешёвую комнату в двухкомнатной квартире совсем рядом с институтом. Две остановки на трамвае. Можно и пешком. Двадцать минут всего.
— И что? — вопросом потянула время Вера, сообразившая, куда клонит Таня.
— Нам нужен третий. Меньше платить. Хозяйка обещает ещё и бесплатные завтраки.
— Ты думаешь, будет лучше? Да и платить больше, — Вера медленно поставила допитый стакан на поднос, думая, стоит ли соглашаться. Если откажется, Таня воспримет как обиду и их дружба даст трещину, а Таня — её поддержка и защитница.
— А сколько с каждого?


— Пустяки. Пятёрка с носа.
— Это не много.
— Конечно! Плату за комнату отобьём на завтраках. Преимущества: тихо, окна выходят во двор. Правда, солнца мало, но нам только переночевать. Ну, как?
И Вера дала согласие. Через неделю  заселились. Комнатка оказалась совсем маленькой. Слева от двери — этажерка, у окна — круглый стол, напротив раскладной диван и рядом, перпендикулярно к дивану, скрипящая раскладушка. О том, что раскладушка скрипит, Вера узнала позже, когда ей предложили разместиться на ней.
По утрам Кира Антоновна, хозяйка, варила большую кастрюлю манной каши. После каши пили чай с батоном. Вместо масла часто использовали маргарин. Дешевле. Хозяйка первое время накрывала на стол, приглашала девочек. В дальнейшем квартирантки обслуживали себя сами.

Во второй большой комнате жила Кира Антоновна с сыном. Витя выглядел старше своих лет, так показалось Вере. Он ей чем-то понравился. Скромный, тихий, с приятным лицом, хорошо сложенный. Но они почти не виделись.
Третьей квартиранткой оказалась Зина. Её Вера сразу отметила. Рослая кареглазая девушка обращала на себя внимание своей раскрывшейся красотой. Так роза распустит свои лепестки, поразит небывалой прелестью и через день-другой начинает увядать. Зине удалось перевестись из Киева, и она своей красотой украсила курс. Таня сразу подружилась с Зиной, и Вера отодвинулась на второй план. Она втайне страдала, но виду не показывала, надеясь, что в дальнейшем они будут дружить все вместе — втроём.
 
По вечерам, лежа на диване, Таня с Зиной начинали шептаться. Вера нервничала. Ей не спалось и тоже хотелось общения. Она понимала, что её игнорируют, и старалась уснуть. Через две недели совместного проживания она окончательно поняла, что так дальше продолжаться не может. Таня, оберегающая её и всячески поддерживающая, потеряла к ней интерес. Это было больно и обидно до слёз. В группе она осталась одна, без подруги. Ходила как неприкаянная.

Её понурое состояние заметил Вась и однажды, когда она сидела в полутёмном зале после репетиции, бесшумно подошёл, сел рядом, начал расспрашивать. На его вопросы Вера отвечала уклончиво, не могла же она открыть причину. И всё же не сдержалась. Слёзы сами потекли по щекам. Она их не вытирала, боясь, что Вась заметит. Ей было ужасно стыдно. Вась встал, видимо, почувствовав её состояние, сказал, что всё образуется, и с виноватым видом удалился.

А Вера вспомнила школьные годы — как её травили, сговорившись, несколько ничем не примечательных девочек, грубых, хамоватых, если не сказать наглых, — и пуще залилась слезами. Благо никто не видит и можно выплакаться вволю.
Почему на тех, кто не может или не хочет в силу свой нравственной установки, воспитанности и просто доброты дать сдачи, нападают? Так происходит среди обезьян, где вожак силой отстаивает свои права. Обезьяны не испытывают чувства вины, у них не развито чувство сострадания, но люди… Она собирается стать режиссёром, а не может разобраться в элементарных взаимоотношениях между тремя подругами, не в состоянии найти способ, помогающий дружбе втроём. Как ей себя вести? Унизиться до лести? Открыто рассказать о своих переживаниях?
Страдая, молчать и носить боль в себе?

Ни то, ни другое, ни третье не подходило, и Вере приходилось после занятий просиживать в библиотеке, а вечером, перекусив в закусочной горячими пельменями, бежать в театр на спектакль. По студенческому билету можно было получить входной,  иногда и с местом. Приходила поздно и сразу ложилась на свою скрипучку. Зина была недовольна, говорила, что её раскладушка мешает ей спать. Вера молчала, думая про себя: не моя раскладушка, хозяйкина, с неё и спрос. Чтобы отвлечься, вспоминала сюжет пьесы, игру артистов, декорации и радовалась, снова уплывая в то, иное пространство, пространство искусства. Больше всего ей нравился БДТ имени Максима Горького. Георгия Александровича Товстоногова, главного режиссёра театра, она боготворила. Евгений Лебедев в спектакле «История лошади» произвёл на неё сильнейшее впечатление. Она ходила на этот спектакль несколько раз. Лебедев играл Холстомера всем телом, пластикой передавая переживания, тяготы лошадиной жизни, если можно так сказать о лошади, хотя по замыслу читалось — лошадь и человек, страдающий, как лошадь. Любимыми актёрами для неё стали Владислав Стржельчик, Сергей Юрский, Олег Басилашвили, Андрей Толубеев, Владимир Рецептер, Татьяна Доронина. Да и все артисты, составляющие великолепный ансамбль, поражали своей игрой, и ей очень хотелось стать одной из актрис, играть самые маленькие роли, но только быть в этом театре, дышать его атмосферой, впитывать культуру.

 
Несколько раз она приглашала Таню и Зину пойти с ней, но те всегда отказывались. Почему их не интересовал театр, Вера не могла найти объяснения и ходила одна, получая истинное удовольствие, заряжаясь творческой энергией.
Вскоре стало ясно, почему Таня с Зиной не интересовались театральным искусством. Обе решили бросить институт. Укладывая чемоданы, говорили, что ошиблись в выборе профессии. Обе решили поступать в экономический. Практично и надежно. Заканчивая складывать вещи, Таня протянула Вере розовые кружевные трусики.
— Зачем? — удивилась Вера. Трусики были дорогие, сразу видно. Она о таких и мечтать не могла.
— Так. На память.»
— Но ведь это ужасно дорого. 
— Поэтому и дарю.
— Но… Не знаю даже. Мне нечего тебе подарить.
— Ничего не нужно. Не бери в голову.
— Вот разве книгу стихов. Ты любишь Сашу Черного? — Вера протянула томик стихов. — Еще есть Лермонтов. Вот, возьми.
— Нет. Книгу не надо. У меня и так чемодан набит доверху. 
— Ну хорошо, спасибо! — Вера разгладила ладонями трусики, аккуратно сложила, положила под свою подушку. На сердце скребли кошки. Таня уезжает, и она остаётся одна, без поддержки. Правда, в последнее время Таню заменил Саша, а Сашу уважали не только за то, что он староста, но и за его выдержку: не горячился, не повышал голоса, всегда держался с достоинством. Чувство справедливости поселилось в нём с малых лет, если только не родилось с ним.


Подруги уехали. Вера осталась одна. За комнату ей платить стало дорого. Она решила перебраться снова в общежитие, но мест там не оказалось. Вера лихорадочно думала, что же ей делать, куда податься, кого просить о помощи?
И всё же она продолжала каждый вечер ходить в театр. Время было спокойное. До перестройки оставалось целое десятилетие с хвостиком, и она не боялась одна возвращаться поздно вечером.

По утрам Вера на малюсенькой кухоньке сама сооружала завтрак. Чаще всего это было яйцо в мешочек, чай, батон. Хозяйка перестала готовить манную кашу. Она уходила на работу рано утром. Её перевели на сменную работу. Тут-то и оказалось, что Витя неровно дышит к Вере. Заметив, она вовсе не обольстилась. Осталась бы Таня на её месте или Зина, Витя повёл бы себя таким же образом.

По утрам, одетый, надушенный одеколоном «Красная Москва», он выходил и по-хозяйски садился за стол. И правильно. Кто Вера, а кто он, Витя. Она не имеет прописки в Ленинграде, а он родился в городе-герое. Заслуга по месту рождения.
Кира Антоновна не раз говорила сыну, предостерегала. Приезжие на всё пойдут ради прописки. Будь бдительным! Не заводи с иногородними шашни. Виктор завел. После недельных совместных утренних чаепитий, для Веры нежелательных — она всегда торопилась, а тут приходилось ухаживать за хозяйкиным сынком, наливать чай, мыть посуду, — Витя неожиданно пригласил её в кино.

Она хотела было отказаться, но Витя протянул два голубых билета. Поймал, как говорится, на удочку. Пришлось согласиться. Вера жертвовала спектаклем. Она, конечно, могла бы отказаться, но было неудобно. Вдруг обидится, да так, что мстить начнёт.

Она уже имела опыт мести, когда училась в шестом классе и заболела ангиной. Ангина прошла, но через месяц возобновилась. Веру положили на обследование. Диагноз — ревматическая атака. Два месяца лежала в детском отделении больницы, а через месяц после выписки подвернулась путёвка в санаторий. Мама отвезла её в Зеленогорск, тоже на два месяца по причине зимнего сезона. Летом путёвки выдавались на один месяц. Вера, прощаясь с мамой, заплакала, просила не оставлять её одну в чужом месте. Мама холодным тоном, как отрезала, сказала, что ей надо лечиться и этим всё сказано.


Санаторий располагался среди деревьев. Чистый воздух, снег, тишина. Небольшое трехэтажное здание считалось основным. К нему прилегало административное одноэтажное и третье — столовая, кухня и подсобные помещения.
В основном здание проживали дети. Младшие — на первом этаже, старшие — на втором. Веру после осмотра у врача отвели на второй этаж, показали кровать — вторую от окна слева.

Комнаты мальчиков и девочек располагались напротив. Радик ей сразу понравился, он казался не только симпатичным, но и умным. Но она не подавала виду. Однажды они оказались вдвоём в маленьком лифте. Нужно было выходить. Сообразительный Радик нажал на кнопку, и они поехали на третий этаж. Радик взволнованным голосом сказал:

— Давай с тобой дружить.
Вера сделала удивлённые глаза, немного наиграла, она занималась в школьном драматическом кружке. Ответила вычитанными из книги словами:
— Дружбу не предлагают. Она возникает сама из общих интересов, взглядов, стремлений.
— Ты так думаешь? — Радик расставил руки, зажал Веру в угол лифта.
— Пусти! — возмутилась Вера.

— Пожалуйста. Тебя никто и не держит, — разомкнул руки Радик, странно улыбаясь.
Лифт остановился, двери раскрылись. Вера вышла и, не оглядываясь, пошла в библиотеку. Радик не увязался, но с этого времени начал издеваться над ней, пока Веру не положили в изолятор. У неё на нервной почве поднялась температура, возникли проблемы со зрением. Временами перед глазами появлялась серая плёнка. Хорошо ещё, что не ослепла. Урок на всю жизнь.

Пришлось согласиться. По дороге к кинотеатру больше молчали. Она не знала, о чём с ним говорить. Виктор, по видимости, тоже. Холодная зимняя сырость пробиралась под шубку, мёрзли щеки, лоб, и она с облегчением вдохнула, входя в фойе кинотеатра. Места оказались на верхнем ярусе сбоку. Вера никак не могла сосредоточиться на фильме. Витя тяжело дышал над ухом, крепко сжимая её пальцы. Она хотела высвободить руку, но, потянув к себе, почувствовала ещё более крепкое сжатие и перестала делать последующие попытки. После киножурнала начался фильм «Мы это не проходили». Вера увлеклась и перестала обращать внимание и на свою зажатую в ладонь Вити руку.

Возвращались так же молча. Вера, чтобы разрядить молчание, спросила, понравился ли ему фильм. Витя ответил: очередная агитка. Она промолчала. Не стала спорить.
Сквозь сизость завесы красовалась завершённой округлостью луна. Вера время от времени вскидывала на неё свой взгляд, и ей казалось, что лунный диск вздрагивает, пульсирует, о чём-то предупреждает.

Неожиданно Виктор заговорил о своём желании поступать в техникум. В институт ему не светит по причине не очень хороших отметок в аттестате, мягко говоря. Вера из вежливости поинтересовалась, в какой техникум он собирается поступать. Услышала ответ — не решил пока.

За то что Витя купил ей билет, а она согласилась пойти с ним — значит, дала повод, он в тёмном дворе с силой прижал её, поймал губы, крепко поцеловал. Вера зарделась, слегка оттолкнула в грудь, опустив голову, быстро пошла вперёд. Витя схватил за руку. «Подожди!» — выдохнул он, пытаясь снова её поцеловать. Она на этот раз вывернулась и, сказав, что замерзла, открыла дверь своим ключом.
Кира Антоновна смотрела телевизор. Услышав хлопанье двери, вышла, окинула их неодобрительным взглядом, спросила сына:

— Ужинать будешь?
— Ещё бы! Проголодался.
— Там тёплые макароны. Чайник недавно вскипел, — хозяйка, снова бросив неодобрительный взгляд на Веру, поджала губы и удалилась в комнату. Ещё бы ей не сердиться. Вдруг охмурит её мальчика. Придётся прописывать, а там и квартиру разменивать. Приезжие только и мечтают не мытьем, так катаньем получить возможность остаться в Ленинграде.
Витя вопросительно посмотрел на Веру, и она, поняв его безмолвный вопрос, тихо ответила:
— Спасибо. Я не голодна.
— Ну тогда — будь, — с облегчением проговорил Витя, снял пальто и прошёл на кухню.

Она повесила свою шубку на рыбьем меху на вешалку, вошла в свою комнату, легла, не раздеваясь, на диван. Ей не хотелось выходить, чтобы налить себе горячего чая, хотя никак не могла согреться.

Через три дня Вера забежала домой, чтобы переодеться перед походом в театр. Торопливо сняла юбку, свитер, комбинацию, времени до начала спектакля оставалось чуть больше часа, потянулась за платьем — и тут неожиданно дверь открылась и на пороге появился Виктор в майке, трусах и босиком. Вера вздрогнула, попятилась. Он подошёл, взял за руку, крепко сжал.
— Ты чего? — Вера попыталась вырвать руку.
— Не бойся. Я не дурак. Ничего плохого тебе не сделаю. Пойдём, полежи со мной. Просто полежи рядом. Приставать не буду.
— Для чего?
— Мне очень хочется. Хочется почувствовать тебя рядом. Не бойся. Пошли.
— А мама?

— На работе. Придёт часам к восьми, — нежно потянул за руку. Вера подчинилась. Да и вырываться было бесполезно. Она худенькая, бараний вес, как шутил с горечью папа, внутренне переживая за дочь.
Они вошли в комнату. Он подвел её к кровати, подхватил на руки, легонько опустил, лёг рядом, не прикасаясь.
Лежали, затаив дыхание. Виктор глухо произнес:
— Ты бы пошла за меня замуж?
— Ты серьёзно?
— Да. Думаю, об этом, — с дрожью в голосе подтвердил тот. От него шла волна, окутывающая Веру томностью, расслабляющая, волнующая и сладостная, и ей хотелось остаться в этой волне, вбирать её каждой клеточкой своего юного тела. И она вбирала.

Голова слегка кружилась, мысли куда-то исчезли, она забыла, кто она, где и зачем… Когда волна слегка ослабевала, ей хотелось чем-то усилить её. Но чем? Поцелуем? Сама не решалась, а Витя лежал неподвижно и молча.
Сколько времени прошло? Неважно. Двадцать минут, тридцать, час? Скоро должна прийти мама Виктора. Надо встать и уйти в свою комнату. Собрать волю в кулак, встать и уйти. Вот сейчас она встанет и уйдёт.

Она слегка пошевелилась и тут же на своей руке почувствовала Витину ладонь, не позволяющую ей двигаться. И она снова подчинилась, испытывая такую расслабляющую томность, что если бы решилась встать и двинуться с места, то могла бы упасть. Она в этом не сомневалась и с новой силой отдалась впервые охватившему чувству, отвергающему хоть какое-то действие, вычёркивающее, делающее бессмысленным всё остальное, мешающее этому невыразимому состоянию счастья.
«Может, это и есть счастье?» — подумала она лениво, неповоротливой, возникшей издалека мыслью. Счастье. Счастье. Счастье…

Хлопнула входная дверь. Через минуту появилась Кира Антоновна и сразу набросилась на сына с руганью. Тот молчал, не решаясь возражать разгневанной матери.
Вера сползла с кровати, шатаясь, как пьяная, пошла в свою комнату, услышав вдогонку, что ей отказано от дальнейшего проживания.



3
Вера и так решила переезжать, но после слов хозяйки только и думала, как бы это сделать быстрее. Хозяйка сильно разгневана и не потерпит её пребывания дольше ни на один день.

Бросать учёбу она тоже не собиралась. Искать другую комнату? Времени свободного совсем нет, к тому же нет и денег на оплату. Кроме стипендии — двадцать рублей в месяц — ей посылали родители двадцать пять, а комнату снять — от двадцати и выше. Можно поискать угол: кровать за занавеской, а вот этого ей уж совсем не хотелось. И зачем она согласилась на предложение Тани? Жила бы сейчас в общежитии и не волновалась. Ради дружбы? Надеялась и дальше на Танину поддержку? А Таня легко сменила её на Зину, потом вместе уехали. Куда? Вера так и не поняла из туманных, ежедневно меняющихся решений подруг. Может быть, они не совсем определились, а может, и не хотели вводить в курс своих дел. Боялись сглаза? Вера слышала о сглазах, наговорах, приворотах, но не верила и, когда ей кто-нибудь рассказывал о таких случаях, стараясь не обидеть, кивала головой, мол, всё в жизни бывает.
Поискав дня два комнату, Вера поняла, что этот вариант не для неё. Во-первых, дорого, во-вторых, далеко ездить. Часа полтора в одну сторону. И она решилась обратиться за помощью к Василию Ивановичу. После занятий задержалась и, когда Вась перед уходом собрал свои бумаги, аккуратно уложил их в большую чёрную папку, подошла и тихо спросила:

— Василий Иванович, не будет ли у вас минутки?
— Ну что там у вас, Елисеева? — назвал тот Веру по фамилии.
— Мне нужно получить место в общежитии.
— А где вы сейчас живёте? — удивился Вась, приподнимая бровь.
— Снимали на троих комнату. Таня с Зиной уехали.
— А-а-а… — Вась снял очки, посмотрел на стёкла, но не стал их протирать, снова вернул на своё место, — понимаю, понимаю…
— Мне одной дорого платить, — поспешно добавила Вера.
— Понятное дело. Понятно, понятно, — снова медленно произнёс Вась, мысленно путешествуя в кабинет проректора. — Хм… Попытаюсь. Но…
— Знаю, знаю... Общежитие переполнено, но пожалуйста... — Вера умоляюще посмотрела на Василия Ивановича и горестно вздохнула.
— Хорошо. Поговорю. Будем надеяться, — Вась слегка ударил ладонью по папке в знак завершения разговора.

— Спасибо! — расцвела в улыбке Вера.
После этого разговора у неё словно выросли крылья. В душе зазвенело, глаза засветились внутренним светом, и после занятий она решила забежать в Дом книги на Невском. Она любила там бывать. Ей нравилось здание в стиле модерн компании Зингер, нравились высоченные потолки, арочные окна, обилие книг различных направлений. Вера сразу отправилась к отделу поэзии, попросила томик Блока, открыла и углубилась в чтение.

«Привет» — неожиданно услышала она, вскинула глаза и обомлела. Перед ней стоял Стас Гринин. Высокий, красивый, в дублёнке жёлтого цвета, с карими смеющимися глазами; тот самый Стас, по которому все девчонки в школе сходили с ума. Вера не могла поверить своим глазам. Стас стоял рядом, улыбался, заговорил с ней. Он учился на два класса старше, играл на гитаре в школьном оркестре, её в упор не видел. Это она смотрела на него восторженно-влюблённо, не надеясь на внимание, даже на беглый взгляд со стороны кумира.
— Ты хочешь это купить? — наклоняясь над ней, спросил кумир.
— Да, — произнесла Вера и начала рыться в сумке в поисках кошелька, затерявшегося среди тетрадей, книг, дешёвой косметики. Стас мягко забрал из рук Веры томик Блока, вежливо попросил:

— Заверните, пожалуйста.
— Ой, что вы! Не надо. Я сама, — запротестовала Вера, наконец обнаружив кошелёк, но Стас уже пошёл оплачивать и вскоре вернулся с чеком.
— Это мой подарок, — спокойно произнёс он, вручая Вере книгу.
— Спасибо, но… почему подарок? — совсем смутилась Вера.
— Не стоит удивляться. Жизнь полна неожиданностей. И запомни: случайностей не бывает, хотя я совершенно случайно заглянул в магазин и совсем не ожидал тебя здесь увидеть.

— И я совсем не ожидала вас увидеть здесь и тоже случайно забежала в магазин, хотя у Пушкина — Бог случай. Случайностей не бывает. Случайность — не случайна, — Вера, почувствовав, что покраснела, опустила глаза, прижала к груди книгу.
— А почему на вы? Мы же учились в одной школе.
— Не знаю почему, — пробормотала она, так как до сих пор не могла прийти в себя. — Я вас помню. Мы часто встречались на вечерах.
— И не только. На переменах тоже, — уточнил Стас.
Вере подумалось, что он тогда, в школе догадался о её чувствах. Да и как не понять, если она бегала за ним. Девчонки так и говорили: ты же бегаешь за Грининым.

— Да. И на переменах тоже. Извините, мне нужно идти. До свидания, — и она решительно пошла к выходу, лавируя между покупателями, надеясь, что Стас отстанет. Почему ей хотелось быть с ним и в то же время она убегала от него? Боялась? Но чего? Она не достойна его? Он разочаруется, когда узнает поближе? Плохо сегодня выглядит? Стас не отстал.
Вышли на Невский. В лицо ударила холодная волна с примесью бензина и мокрого снега, застилающего видимость. Коричневое месиво отпечатывало следы, грозило подобраться к пальцам ног, прочило простуду.
— Ну и погодка! — Стас поднял воротник дублёнки — А ты, я вижу, совсем легко одета. Так и простудиться можно… — и он, схватив Веру за руку, другой замахал приближающемуся такси. Машина проехала мимо, чуть не окатив их грязной водой от размокшего снега.

— Вот придурок, — возмутился Стас, продолжая вытягивать правую руку вверх. Такси проскакивали мимо, не обращая внимания на его усилия. Всё же минут через пять остановился частник. Стас открыл дверцу, повернулся к Вере.
— Адрес!
— Чей? — удивлённо спросила Вера.
 — Ну не мой же. Свой я знаю. Где ты живёшь? — торопливой скороговоркой произнёс Стас. Вера дрожащим голосом назвала, и он повторил адрес частнику.
— Довезёшь?
— Садитесь. Довезу, — кивнул тот и добавил: — Погода-то не до прогулок.
— Сколько возьмёшь?

— Два рубля. Пойдёт? — повернулся всем телом усатый водитель лет пятидесяти.
— Рубль пятьдесят? — начал торговаться Стас.
— Или садитесь, или… Здесь стоять запрещено.
— Садись, — повернулся к Вере Стас, и она села, внутренне раздражаясь, не понимая на что.
— Так мы договорились? — спросил Стас.
— Да ладно. Чего уж там. Пятьдесят копеек погоду не сделают. Да и чего с вас взять? Девчушка совсем замерзла. Шубка-то на рыбьем меху. Да и рядом здесь. По пути мне, можно сказать.

Вера пригрелась и разомлела. За окном, как в сумеречном сне, двигались пешеходы, проплывали дома, и ей хотелось ехать и ехать, не останавливаясь, чувствуя рядом своего кумира. Неожиданно она ощутила тёплую ладонь на своей коленке. Горячая волна прошла по её телу, остановилась около горла, перехватывая дыхание. Вера замерла. Стас действовал нахраписто. Она не верила в его влюблённость. Столько девушек вокруг, выбирай — не хочу. Хотя было странным, что он не только помнит её, но и знает имя по прошествии трёх с лишним лет. А ведь они ни разу не танцевали на школьных вечерах и не были даже знакомы. Он учился в десятом, она — в восьмом. Выходит, — приметил, интересовался, через кого-то узнал имя. Ему со сцены хорошо было наблюдать за танцующими. Приметил, но не нашёл нужным подойти к несовершеннолетней. А она-то по ночам мечтала о нём. На переменах старалась попадаться ему на глаза, в столовой вертела головой, высматривая, где он и с кем.
Подъехали к дому. Стас расплатился. Молча постояли у двери.
— Ты снимаешь?

— Да, комнату. Но скоро переберусь в общежитие.
— Можно к тебе? Согреться.
— Скоро хозяйка придёт с работы. Она предупредила — никого не водить.
— На пять минут? — продолжал упрашивать Стас. — Не знаю…
— Чаю не попрошу.
— Ладно, но только на пять минут. Не подводите меня.
— Не подводи, — укоризненно поправил он.
— Хорошо. Не подводи. Мне надо привыкнуть.
На самом деле ей хотелось побыть подольше со Стасом, но она боялась Киру Антоновну, боялась её криков, оскорблений, а на другой день — молчаливого презрительного осуждения.
Вошли, остановились у дверей. Вера по стоящей в квартире тишине поняла: никого нет, облегчённо вздохнула.

Стас снял дублёнку, хотел повесить на вешалку в крохотной прихожей, но Вера увлекла его в свою комнату, сказав, что если придёт хозяйка, то ему лучше незаметно уйти, благо комната находится рядом с выходом, а хозяйкина — за кухней и та даже не услышит. Стас удивлённо заметил, что комната не закрывается ни изнутри, ни снаружи.
— Почему? — поинтересовался он.
— Не знаю. Так для неё удобней, — пожала плечами Вера. — Присаживайся.
Гость бросил дублёнку на диван, сел и сразу начал приставать. Взял Веру за руку, притянул к себе, хотел было усадить на колени. Вера отпрянула, высвободила руку, строго сказала:
— Не надо. Зачем ты так?

— Как?
— Так сразу.
— Почему нельзя?
— Но мы час как встретились.
— Ты же сама сказала: случайностей не бывает, — и снова притянул её к себе, начал покрывать поцелуями лицо, шею, поймал губы, одарил долгим поцелуем, проникая языком вглубь. Вера, едва не задохнувшись, упёрлась руками в его грудь в желании отстраниться. Неизвестно, чем бы это закончилось, но заскрипела входная дверь и в комнату со словами «Можно?» — заглянул Витя. Вера с красным лицом, растрёпанная, отпрянула от Стаса. Тот повернулся, увидел его, вежливо кивнул:
— Привет.

— Привет, — с ехидцей в голосе ответил Виктор, продолжая стоять.  — Знакомиться будем?
— Можно. Отчего бы и нет?
— Это Стас. Учились в одной школе. Виктор — сын моей хозяйки Киры Антоновны.
— Очень приятно.
Пожали друг другу руки. Вера видела, насколько обоим «приятно», и почувствовала сильную неловкость. Щёки её залила краска.
— Ну я пошёл. Поздно уже. Рад, что у тебя всё складывается хорошо. Рад был встретиться, — Стас поднялся во весь свой рост, потянулся за дублёнкой.
— Извините, что помешал, — Виктор тихонько прикрыл дверь.
Прислушавшись к удаляющимся шагам, Стас снова бросил дублёнку на диван.
— Как так можно жить! Дверь нараспашку, — потянулся к Вере.
— Подруги сняли.
— Что сняли?
— Комнату.

— С тобой ещё и подруги живут? И сколько их? — присвистнул Стас.
— Жили. Две. Сейчас не живут.
— Ну хоть это хорошо.
— Не очень.
— Почему же? Одной лучше.
— Да нет. Одной скучно.
— Поехали ко мне в общежитие, а?
— Не могу. Завтра тяжёлый день.
— Ну на два часика?
— Не могу.
— А всего на часик? Ну же… — продолжал настаивать Стас.
— Сказала — не могу, значит, не могу! А ты… это… уходи. Скоро придёт хозяйка, устроит скандал, выставит меня на улицу. Она предупреждала, чтобы никого не приводили.

— Такая грозная?
— Не то слово. Ну пожалуйста, уходи. Не тяни время. Ты же не хочешь подвести меня?
— Ни в коем случае! Раз такие дела… До свидания, — он поднялся, схватил в охапку дублёнку и, бросив, на прощанье неопределённое «Пока», вышел из комнаты. Вера проводила его до входной двери, защёлкнула за ним задвижку, облегчённо вздохнула.
В эту ночь она долго не могла заснуть. Что-то странное начало происходить с отъездом подруг. Сначала Виктор, теперь Стас. Чего он хотел от неё? Дурочку на раз? Если серьёзные намерения, так себя не ведут. Неужели он так плохо о ней думает? А ведь некоторое девчонки действуют смело. Сразу ложатся в постель, а потом и замуж выходят, особенно если забеременеют.

Для неё же важнее духовная близость, взаимопонимание, общие интересы. Влюблённость в своего школьного кумира как-то поутихла. Она слишком возвышенно думала о предмете любви, а он оказался совсем другим. Нет, уверяла себя Вера, он не такой, каким ей показался при случайной встрече. Человека сразу можно не разглядеть. Случайная встреча, случайная встреча. Случайная? Может, как раз и не совсем случайная? Встреча для свободы её сердца от Стаса? Случайностей не бывает, главное, растолковать значение. Её мечта сбылась. Стас проявил к ней интерес.
Утром Вера встала пораньше. Завтракать не стала. Ей не хотелось встречаться с Кирой Антоновной, которая выходила работать в вечернюю смену и утром находилась дома. Вера слышала, как она на кухне гремит посудой. Не в настроении сегодня. Да и понятно. ещё не старая женщина, без мужа, а значит, без женского счастья, без мужниной защиты, поддержки. Вдруг Витя рассказал ей о визите Стаса? Ужас! Она оделась и незаметно вышла, стараясь не привлекать внимания. Кажется, ей это удалось.

По дороге на занятия зашла в кафе, заказала стакан ряженки и свежую булочку. С аппетитом съела.
День прошёл быстро. Радостью оказалось сообщение Василия Ивановича о возможности переехать в общежитие. Ура! Вопрос решён. Гора с плеч. Вера ликовала. Вечером смотрела спектакль в БДТ им. М. Горького «Ревизор». Находясь под большим впечатлением, вернулась домой, стараясь бесшумно, незаметно пройти к себе в комнату, нажала на выключатель, увидела на диване раскрытую книгу, подошла, взяла в руки, прочитала подчёркнутые карандашом строки стихотворения Блока «Унижение»:
Ты смела. Так ещё будь бесстрашней! Я — не муж, не жених твой, не друг!
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
В сердце — острый французский каблук!

«Витино послание», — подумала она. Что ж, всё кончено. Она для него больше не ангел. Легче будет прощаться. А в этом случае можно и не попрощавшись уйти. Спасибо, Витя. Упростил ситуацию. 
Закрыла книгу. Задумала желание, снова открыла на странице, мелькнувшей в сознании. Так её наставляла знакомая женщина: для гадания по книге нужно представить цифру, обозначающую страницу, и вторую цифру — для начала строки, если читать сверху. Вера открыла страницу, отсчитала строку сверху, прочитала:
Жизнь без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай. Над нами сумрак неминучий, Иль ясность Божьего лица.

Ей сегодня выпал прекрасный случай попасть на спектакль, хотя билеты давно были распроданы.
А Виктор оказался не таким простым. Нашёл нужные строки у Блока. Ему пришлось постараться. Мысль, что он свободно входит в её отсутствие в незакрывающуюся комнату, впервые смутила её. Ей даже в голову не могло прийти, что такое возможно. На секунду сердце дрогнуло, но только на секунду. Завтра утром она покинет эту комнату. Так сложилось. Недаром говорят: что ни делается — всё к лучшему.



4
На следующий день Вера съехала. Утром она сложила нехитрые пожитки в чемодан и, когда Кира Антоновна ушла на работу, покинула своё временное жилище, оставив записку на кухонном столе с благодарностью и извинениями за то, что ей пришлось срочно уехать, лично не попрощавшись.

Веру поселили в комнате с высокими потолками и большими окнами. В комнате стояло шесть кроватей. Две из них были сдвинуты. Таким образом ей было обеспечено место. Комендант общежития, пожилая женщина с высокой причёской, сединой, поблескивающей в чёрных волосах, сухощавая, скуластая, с ярко накрашенными губами, открыла комнату, провела к пустующей кровати, стоящей впритык к другой, и, торопливо объяснив правила проживания, удалилась. По всей видимости, у неё было достаточно других, более важных дел. Вера подумала: «Интересно, с кем мне придётся спать рядом?».

Задвинув чемодан и большую сумку под кровать, она поспешила на занятия. Начиналась новая жизнь. На душе было светло и спокойно. Всё образовалось само собой, но не покидало ощущение какой-то помощи свыше.
Сойдя с трамвая, торопясь успеть на вторую пару по режиссуре, Вера шла очень быстро. Щёки её раскраснелись, глаза сияли. Мысленно она возвращалась к героям спектакля «Варшавская мелодия», решив писать по этой пьесе постановочный план. Любовь Гели, польки, к Виктору затронула глубины её души. Алиса Фрейндлих играла тонкую, ранимую девушку, защищающую себя, своё достоинство внешней лёгкой ироничностью, что выглядело прелестно, добавляло к образу необычный шарм. Вера восхищалась Виктором в первом действии и негодовала под конец спектакля, когда он не сумел проявить мужские качества, предал любовь.

Она успела на вторую пару и очень этому обрадовалась. Занятие началось. Вась встал из-за стола, прошёлся по своему любимому маршруту, задал вопрос:
— Для чего режиссёр пишет постановочный план? — обвёл студентов глазами, направился к окну, постоял, снова окинул класс взглядом, продолжил: — Вы должны понимать, что это первое знакомство с понятием и первая попытка составить постановочный план к выбранным вами пьесам. В конце обучения требования значительно повысятся, а сейчас ошибки неизбежны, и вы не должны переживать, если неправильно ответите на тот или иной вопрос. Для меня важно возбудить ваш интерес и разбудить мышление.  — Вась поднял голову вверх, словно хотел обследовать потолок, и повторил чуть громче: — Постановочный план… Постановочный — это всем понятно. Само слово говорит за себя: постановка спектакля. А план, как мне кажется, ещё понятнее. Для чего нужен план? Что можете сказать по этому поводу… Вот вы, Людмила?

Людмила Смирнова, девушка среднего роста, хорошо сложенная, круглолицая, с нежной белой кожей лица и большими круглыми глазами, встала, неуверенно начала:
— Режиссер должен прийти к актерам с пониманием, что он хочет выразить постановкой пьесы. Ну… это… как его… со своей идеей… — чёрная юбка обтягивала её тугие бедра, белизна руки подчёркивалась красной водолазкой, губы нежно-малинового цвета блестели естественным цветом. После ухода с курса Зины она стала числиться первой красавицей в группе.

— Хорошо. Режиссёр знает, о чём он хочет поставить пьесу. А дальше? — Вась перестал обследовать потолок и теперь высматривал что-то на улице. Сегодня он казался моложе. Голубая рубашка оживляла чёрный костюм, видавший виды.
— Пишет постановочный план, — продолжила без энтузиазма Люда, — для чего он решает поставить пьесу и каким будет спектакль, как он видит воплощение пьесы на сцене, — Люда облизала кончиком языка губы, и они заблестели ещё больше.
— Итак, творческий процесс работы над спектаклем начинается с замысла. Садитесь, Людмила. А что нам может сказать по этому поводу Клавдия Верёвкина?
Клавдия, девушка с блёклыми чертами лица, покрытыми мелкими прыщиками, с тусклыми волосами, одетая по-старушечьи в серую бесформенную кофту и такую же юбку — Вась, похоже, взял её для исполнения характерных ролей, — поднялась, немного помолчав, заговорила:

— Замысел зарождается в голове у режиссёра…
— Ясно, что в голове, а не в другом месте, — хихикнул Эдик Гуров, вызвав общий оживлённый смех. Клава Верёвкина покраснела, и в эту минуту Вере стало её жалко.
— Замысел зарождается у режиссёра после прочтения пьесы, и он думает, каким образом его лучше реализовать.
Для этого пишет постановочный план.
Ребята снова засмеялись.
— Тихо, дайте Клавдии высказаться, — строго сказал Вась. — Продолжайте, обратился он к Верёвкиной.
— Режиссер пишет постановочный план согласно своему замыслу. Решает, ради чего он будет ставить спектакль.
— Так. Правильно. А что такое сверхзадача и для чего она нужна? — озадачил новым вопросом Вась.
Верёвкина молчала.

— Сверхзадача — это конечная цель, то есть чего режиссёр хочет добиться от зрителя, в чём желает его убедить, к чему призвать, — вступил в разговор Саша.
— Хорошо, — одобрительно кивнул Вась. — А дальше? Что дальше? Вот режиссёр понял тему пьесы, определил для себя идею, сформулировал сверхзадачу — и что он делает дальше?

В аудитории нависла напряжённая тишина.
— Зверева, что вы скажете? — Валентина хотела подняться, но Вась жестом руки остановил её. — Сидите, сидите, — охватил ребят взглядом, загадочно улыбнулся и продолжил: — Представьте себе, что вы — коллеги, приехали на международный симпозиум по обсуждению проблемы: «Театр сегодня». Я ведущий и тоже ваш коллега.
Студенты зашумели, приосанились, приняли серьёзный вид. Валентина Зверева — приятная, с пухлыми губами девушка, — слегка заикаясь, быстро заговорила:
— Дальше… Режиссёр думает, каким образом воплотить свою идею. Какой артист сможет сыграть ту или иную роль. Хорошо ли расходится пьеса по актёрскому составу. — Друзья мои! Всё верно! — Василию Ивановичу хотелось вовлечь в разговор всех студентов, и он посмотрел на Веру. Та смутилась, отвела глаза. — Продолжайте, Вера.
Вера почувствовала, как начинает биться сердце, перехватывает от волнения дыхание. Она провела рукой по волосам, одёрнула василькового цвета вигоневый свитер.

— Мне кажется, самое главное — это… это, как мне кажется… — и, собираясь с мыслями, продолжила: — Режиссёр должен прежде всего влюбиться в пьесу, которую собирается ставить, влюбиться в героев пьесы, в автора. От этого приходит вдохновение.
— Извините, коллега, а если ему придётся ставить «Леди Макбет» Шекспира? Он что? Должен влюбиться в кровожадную леди? — вступил в разговор Саша, впиваясь взглядом карих глаз в собеседницу. На его худых, обтянутых кожей щеках проступили желваки.
— В этом случае режиссёр влюбляется в гений Шекспира, в композицию пьесы, блестяще написанные образы, в стиль изложения, в язык, наконец. Пьесы Шекспира — непревзойдённые шедевры.

— Пьесы Шекспира трудны и для постановки, и для восприятия, — констатировал Эдик, вертя круги шариковой ручкой и в конце предложения поднимая её вверх для привлечения общего внимания. — Коллеги, нам нужно подумать, как вернуть зрителя в театр. Понять интересы, так сказать, народа.
— Да. Согласна. Время другое. Зрителю интересно про современность, — громко высказала своё мнение Верёвкина в желании взять реванш после своего неудачного выступления или завалить Веру по причине своего неприязненного отношения к ней, возникшего с первого взгляда. Интеллигентка. С этим ещё можно как-то примириться, но ведь вдобавок и симпатичная. Не свойская. Держится обособленно. К тому же вызывающая зависть, а зависть не только гложет сердце завистника, но и вызывает желание обидеть, унизить, оскорбить, увидеть объект зависти несчастным, раздавленным.

Вера поняла нападение со стороны Верёвкиной. При её редкой чувствительности она без слов определяла, кто к ней относится с душой, а кто просто терпеть не может.
— Вернуть зрителя в театр можно хорошо поставленными спектаклями, отличной режиссурой, прекрасной игрой, замечательными декорациями и, конечно, драматургией, как это ни покажется банальным, — постаралась сдержать нападение Вера. На щеках её появился румянец, глаза заблестели глубоким мерцающим светом, голос сделался глубоким, бархатным, проникновенным.
Василий Иванович подумал: «Вот настоящий талант, а сущность его — внутренняя сила и природная стихия. Направить в нужное русло — всё равно что дать огранку алмазу».
— Тоже мне, открытие Америки, — не унималась Верёвкина, передёрнув плечами, показывая тем несо гласие.
— Но ведь Вера правильно говорит. В этом и есть суть, — поддержал Веру Саша. — Но мы сейчас не о реально видимых вещах. У нас тема: «Постановочный план». Мне бы очень хотелось услышать, каким образом профессионалы с этим справляются. Кто-нибудь хочет дать советы, приёмы, выработанные в процессе постановки спектаклей. Поделиться, что приносит удачу? Может ли режиссёр во время работы изменить свое видение будущего спектакля? Ну и тому подобное.

Снова наступила тишина. Ребята, смущённо улыбаясь, переглядывались.
— А если у меня пока нету опыта? У меня, допустим, режиссёрский дебют? —виновато проговорила Лариса Шилова, высокая девушка с густыми, каштанового цвета волосами, заплетёнными в длинную косу.
По-видимому, когда Вась набирал курс, он метил её в героини.
— Для этого и заканчивают учебное заведение, чтобы прийти в театр подготовленными, а лучше ещё и с портфелем пьес, которые очень хотелось бы реализовать на сцене, — заговорил Толя Поляков, бегло взглянув на Ларису, и, опустив глаза, продолжил: — И в этом случае ему будет легче завоевать уважение, без которого невозможно руководить разными людьми с их характерами, темпераментами, амбициями. 
— Да. Но я сейчас не могу поделиться опытом, которого у меня нет, — вытянув губы трубочкой, с грустью в голосе проговорила Лариса. Она сказала это с грустью и одновременно с такой жалостливой ноткой в голосе, что ребята дружно рассмеялись, а Вась подумал: «Не зря я взял Ларису. Талантливая девушка».
— Ты забыла про магические предлагаемые обстоятельства, — выкрикнула неуёмная Клава Верёвкина.

— Дорогие коллеги! Рада вам сообщить о сложностях работы над постановочным планом. Я пришла в театр абсолютно подготовленной. Главный режиссёр, поговорив со мной и познакомившись с моим постановочным планом по пьесе «Машенька» Александра Афиногенова, согласился на постановку спектакля. После читки и утверждения на роли второго состава артистов, первый, основной состав оказался перегруженным текущими спектаклями, начались репетиции. А для меня — сумасшедшие дни. Мой постановочный план на глазах начал рассыпаться, как карточный домик. Первоначальный образ Машеньки, выписанный мною с трепетной тщательностью в результате ночных бдений, начал с ужасающей силой изменяться. Робкую, застенчивую девочку, какой я представляла себе героиню пьесы, исполнительница роли на моих глазах переделала в уверенную, решительную и даже дерзкую Машеньку, сумевшую заставить полюбить себя дедушку, используя в дальнейшем его любовью в своих целях. И я совершенно не знала, что мне с этим делать. Штурвал корабля был захвачен, судно уверенно направилось к другим берегам. Мой постановочный план разрушался на глазах, тонул в морских пучинах, — весь монолог Лариса Шилова произнесла, картинно воздевая руки вверх, имитируя греческую трагедию. Сорвав аплодисменты, она победоносно раскланялась и опустилась на стул с гордо поднятой головой.

И Вась подумал: «Она и есть прирождённая актриса. Актриса, но не режиссёр. Пока не режиссёр». А вслух сказал:
— Вы, Шилова, как я вижу, будете писать постановочный план по пьесе Афиногенова «Машенька»?
— Нет, что вы, Василий Иванович. Для меня это очень сложная пьеса. Боюсь не справиться. Надо бы что-нибудь полегче.
— Друзья мои! Возьмите листочки и напишите, пожалуйста, предполагаемые пьесы для ваших постановочных планов. Отрывки из этих пьес вам предстоит поставить в конце четвёртого семестра со студентами курса, — строгим голосом объявил Вась.
Вера написала сверху своего листа фамилию и имя. Ниже — уверенным почерком вывела: постановочный план по пьесе Леонида Зорина «Варшавская мелодия». Поставила точку. Окинула взглядом однокурсников, прикидывая, кого взять на роли Виктора и Гели. Получалось — Сашу Сиротина и Ларису Шилову. И она уверенно вывела:
Геля — Лариса Шилова. Виктор — Саша Сиротин.

Задребезжал звонок. Ребята, выходя из аудитории, отдавали свои листочки педагогу. Вера тоже положила свой листочек на стол. Выйдя в коридор, она сразу увидела Стаса. Обомлела. Он тоже её увидел. Подошёл, радостно воскликнул:
— Привет! Я уже сорок минут жду.
Вера оглянулась. Следом выходил Саша. Удивлённо посмотрел, но, ничего не сказав, прошёл мимо.
— Привет, — слегка смутившись, проговорила Вера.
Стас выглядел превосходно. В модных джинсах, рубашке в белую с синим полосочку, поверх мохеровый, серого цвета джемпер с красно-синей полосой на груди.
В руках — дублёнка.
— А зачем вы меня ждёте?
— Снова на вы?
— Для чего ты меня ждёшь? — вздохнула Вера.
— Для сюрприза. Я приготовил для тебя сюрприз!
Пошли быстрее.
— Не могу.
— Как? — удивился Стас. — Ты не можешь слинять с занятий? Ну ты меня удивляешь. Не в школе же.

— Через пять минут у меня индивидуальные занятия по сценической речи, а потом — сценическое движение. Ни то ни другое пропускать нельзя. После — зарубежная литература. Вот зарубежную ещё можно прогулять.
— Когда кончится движение? — нахмурился Стас.
— Где-то около четырёх.
— Отлично! Буду тебя ждать.
— Ладно, — торопливо произнесла Вера, вешая сумку на плечо. — Ну мне пора.
— Ок. До встречи.
— До встречи.

И они разошлись в разные стороны. Он ушёл бродить по улицам, а Вера побежала на занятие по сценической речи.
Стас вышел на набережную. Нева, скованная панцирем льда, дремала без снов в своём величавом безразличии. Солнце временами проблескивало из-за свинцовых туч, попадая на сетчатку, слепило отражением от грязноватого городского снега. Стас понимал, что ему нужно как можно быстрее найти замену Светке Завьяловой. Случайно увидев Веру, он понял, что она ему послана свыше. Да и как же иначе? Влюблена была до чёртиков. Путалась под ногами на каждой перемене. Ребята подсмеивались: вон твоя идёт. Стас старался избегать восторженных Вериных глаз и частенько не выходил из класса. Сердце его было занято Завьяловой. Светка — рослая, черноглазая, рано созревшая девица, готовая к деторождению и тоже влюблённая в Стаса, оказалась легко доступной. Всё у них шло хорошо. Окончив школу, оба поступили в институт, продолжали встречаться.
 
И вдруг Светка увлекается другим парнем и объявляет Стасу, что они подали заявление в ЗАГС. Говорит, что не желает выяснения отношений, что любит другого, а с ним было лишь увлечение, которое прошло. И его начало «колбасить». Три дня он беспробудно пил, потом уехал домой в Тихвин, хотел бросить институт. Отец серьёзно поговорил с ним, сказав, что клин клином вышибают и, если не даёт Галя, найдётся Рая. Трезво и житейски мудро сказанные слова запали в душу. И он вернулся в институт, решив не совершать безрассудный поступок, а тут подвернулась Вера. Далеко ходить не надо. Да и понравилась она ему. Повзрослела, похорошела. Одни зелёные глазищи чего стоят. А вот Светку, заразу, надо клином вышибить из головы и сердца. Тем более это легко сделать теперь, когда она укатила со своим новоиспечённым муженьком в Одессу, взяв академический отпуск.



5
Вера переоделась, сложила спортивный костюм и тапочки в пакет, спрятала в сумку, вышла в коридор, огляделась. Стаса нигде не было. Обиделся и решил, не дожидаясь, уехать? Вот и хорошо. Сейчас она пойдёт на зарубежную литературу, потом — в общежитие. По дороге где-нибудь перекусит и бегом в театр. Зачем ей Стас? Была влюблена, а сейчас у неё другие планы. И никто ей не нужен. Дорога ложка к обеду. Вот тогда, в школе, она, не задумываясь, пошла бы за ним, презрев все уроки и даже математику, по которой грозил неуд.

Подходя к аудитории, где должна была проходить лекция по зарубежной литературе, она увидела Стаса. Тот её тоже увидел и быстро пошёл навстречу. Щёки его горели. То ли от мороза, то ли от волнения. Вера обрадовалась, но не показала виду. Пусть думает, что она не та влюблённая школьница, готовая на всё, а взрослая девушка, знающая себе цену.

В гардеробе Стас помог Вере одеться, напомнил про сюрприз.
Вышли на улицу. Сразу пахнуло сыростью. Легкий морозец добавлял значительную долю холода в серый, пропахший выхлопными газами воздух, придавая едва ощутимую тяжесть, готовую удержать пушинку в своих объятиях, не давая ей возможности взлететь с порывом ветра. Прогрохотал трамвай, резко полоснувший по нервам. Шли по направлению к Невскому. Вера молчала. Ей не хотелось надоедать детским вопросом про сюрприз, а о чём говорить, она не знала, и всё же, когда пауза затянулась до неприличных временных длиннот, обещая холод отчуждения такой же непреодолимый, как если бы она вдруг оказалась на луне и к тому же без связи, спросила:

— Извините. А в какую сторону мы движемся?
— Вера! Ну сколько можно? Я же не педагог и старше тебя всего на несколько лет. Мы почти ровесники.
— Мне надо привыкнуть. Пока не могу. Будет звучать неестественно. Так куда мы движемся?
В это время они подходили к станции метро «Маяковская».
— Не волнуйся. Идём в правильном направлении.
— Я и не волнуюсь. Просто интересно.
— Не скажу, пока не увидишь. Это небольшой сюрприз.
Вера пожала плечами. Пробормотала:

— Надо же, тайна, небольшой сюрприз...
И почему она ему подчиняется? Взять бы сейчас, развернуться и уйти.
Навстречу хлынула выходящая из метро толпа. Начинался час пик.
Стас завернул ко входу в метро, пропустил Веру вперёд. Двигались вместе с тесной массой, еле перебирая ногами. Стас, слегка придерживая за плечи, предохранял Веру от посторонних толчков. Протиснулись в вестибюль. Толпа поредела. Вера встала в очередь для размена денег.
Стас сказал: «Не надо. У меня есть», бросил одну за другой монеты достоинством в пять копеек. Они поехали вниз на эскалаторе. Она привычно рассматривала пассажиров, поднимающихся вверх.

В первую очередь, Вера всегда обращала внимание на молодых красивых девушек, но сейчас её внимание привлёк старик с длинной седой бородой. Не старик, а старец, как Виктор Михайлович Васнецов на поздних фотографиях. Глубоко запавшие глаза, провалившиеся щёки, выступающие скулы. Ей нравились картины Васнецова. В них реальность удивительным образом сочеталась с вымыслом, сказочностью. Первые детские впечатления связывались с картинами «Три богатыря», «Алёнушка», «Иван-царевич на сером волке».
В пятом классе учительница по рисованию Эмма Викторовна дала задание на дом скопировать с открытки понравившуюся картинку. Вера стала срисовывать Ивана-царевича. Просыпалась по ночам и увлечённо дорисовывала, бесконечно стирала с большого листа ватмана не устраивающую её деталь, снова рисовала, раскрашивала. Картину взяли на детскую выставку. Это был первый успех. Она втайне гордилась и радовалась.

Вышли на «Петроградской». «Куда он меня везёт?» — с тревогой подумала Вера. На сердце скребли кошки. Неожиданно перед глазами всплыл другой старец. Ей тогда было лет семь. Мама стояла в очереди за билетами на поезд. Очередь двигалась медленно, и Вера начала рассматривать пассажиров, сидящих на широких деревянных лавках. Её поразил седовласый, с длинной монашеской бородой, с ясными голубыми глазами старец. Он опирался на самодельную палку с удобным гладким набалдашником, отполированным временем до блеска. От старца исходил свет доброты, умудрённости и тайны, притягивающий любопытных, желающих до срока открыть для себя истины, составляющие суть бытия.

Но кроме маленькой Веры, на старца никто не обращал внимания, как будто его присутствие так же естественно, как вокзальный воздух, смешавший в себе и звук отходящего товарняка, и плач ребёнка, и глухой гул множества голосов, поднимающейся к высокому потолку и там отдающейся слабым эхом и растворяющиеся в папиросном дыму запахи, присущие помещениям, скапливающим большое количество людей с их заботами, волнениями, судьбами.
Маленькая Вера встретилась с небесного цвета глазами. Смотрела открыто, с любопытством и восхищением. Старец снял руку с набалдашника, поманил заскорузлым указательным пальцем. Вера подошла, робко улыбнулась. Старец поднял руку, хотел было погладить девочку по голове, но раздумал. Его ладонь мягко опустилась на тыльную сторону левой руки, накрыла её, привычно расслабилась. Он произнёс всего несколько фраз. Вера выслушала и запомнила. Старик сказал, что она не рождена для этой жизни, что ей надо идти в монастырь и что там её место. Что он этим хотел сказать? Почему в монастырь? И что там ей делать?

Вера очнулась от воспоминаний. Худой мужчина с букетом завернутых в целлофан цветов стоял у стойки, с нетерпением всматриваясь в лица поднимающихся пассажиров. Люди, ступив с бегущей дорожки на устойчивую поверхность, спешили к выходу. Слева висел плакат: «Качество — гарантия прогресса». Под надписью — рисунок, изображающий тиски, из которых вылетало изделие, напоминающее ракету.
Стас подвёл Веру к остановке автобуса. Дул холодный ветер. Реденький снежок манной крупой бил по лицу. Быстро темнело, что было естественным в декабре для этого времени суток.
— Куда вы меня везёте? — ёжась от холода, задала вопрос Вера, подняв голову, снизу вверх глядя на Стаса.
— Осталось совсем немного. Дождёмся автобуса, а там — рукой подать, — глаза его весело сверкнули. Он потёр руки, подул на них, свернув губы трубочкой, поёжился. — Брр… холодно.

— Это потому, что сыро и ветер, — Вера шевелила замёрзшими пальцами ног в своих ботиночках, стараясь разогреть их движениями. Ей уже не хотелось никакого сюрприза. На душе стало тревожно, тоскливо. Очень хотелось есть. Она не успела пообедать в студенческой столовой. Может, он везет её в кафе? Но зачем так далеко? На Невском есть замечательные кафешки. Горячий кофе с булочкой. Чего ещё надо бедным студентам? Предел мечтаний!
Подошёл автобус. Толпа на остановке ожила, хлынула к открывшимся дверям. Выходившие с трудом протискивались сквозь плотный строй желающих уехать. Люди начали активно втискиваться в узкие двери, помогая себе локтями. Стас схватил Веру за руку, ринулся сквозь толчею тел, оттесняя массой высокого молодого торса более слабых. Но атака не удалась. Двери с трудом закрылись. Автобус покачнулся и, накреняясь направо, медленно начал отъезжать.
— Полна коробочка, — недовольно проговорил Стас. — Следующий минут через двадцать.

Вера молча кивнула. Внутри поднималась волна протеста. С одной стороны, ей хотелось нравиться Стасу, быть податливой, послушной, преданной своей первой юношеской влюблённости, а с другой — её начала раздражать эта поездка. Поди туда, не знаю куда, возьми то, не знаю что. «Издевательство какое-то», — подумала она, резко повернулась и побежала к метро.
— Ты куда? — догоняя, крикнул Стас.
Про себя Вера сказала: «На Кудыкину гору», а вслух ответила, не останавливаясь:
— Сюрприз откладывается. Я замёрзла. Еду в общежитие.
— Подожди! Чего ты раньше не сказала? Я сейчас возьму машину!
Но Вера не слушала. Она бежала, не оглядываясь. Сейчас ей хотелось только одного: обжигающего кофе с булочкой, да чтобы тревога в сердце рассеялась.
Вера опустила пятикопеечную монету в прорезь. Створки раздвинулись, и она с радостью ступила на скользящие вниз ступеньки.
Стас остался стоять в нерешительности: броситься за ней или плюнуть? Он решил плюнуть. «Ну и дура!» — проговорил он про себя. На остановке осталась неубывающая толпа пассажиров, к которой спешно подходили всё новые и новые. Ничего не поделаешь — час пик.



6
Что с ней в последнее время происходит? Будто её несет полноводная река и она не может ни за что зацепиться, хоть на минуту прервать движение, закрутившее её, не дающее возможности передохнуть, оглянуться, понять. Говорят же — обстоятельства выше нас. Зачем она поехала со Стасом? Ведь почувствовала сердцем, что не тот он, каким она его себе нафантазировала. Что-то в нём кроется совсем другое, а вот что другое, Вера не могла понять. Все люди ей казались очень хорошими, порядочными, умными, имеющими своё мнение по любому вопросу. А вот она, Вера не понимала кипевшей вокруг жизни. Начитавшись романов, она жила в реальности, но нереально, утопая в своих фантазиях; оставалась ребёнком, ребёнком доверчивым и ждущим понимания. Наивная, одним словом, а таких не любят.

Вера допила кофе, согрелась и теперь испытывала то блаженное состояние, которое возникает перед сном. Вот ещё минута — и сознание исчезнет, провалится в глубины своего «Я», извлекая оттуда странные, видения, в которых человек проводит половину жизни. «Бабочка снится мне или я снюсь бабочке?» — задавал вопрос китайский философ, исследовавший тайну жизни в мире реальности и грёз, поведав о зыбкой грани перехода одно в другое.
Подойдя к двери в комнату общежития, Вера услышала громкий разговор. Нет, это был не разговор, а возбуждённые крики на повышенных эмоциях. Она избегала любых ссор, скандалов, остро реагируя на ругань и хамство, от которых в прямом смысле заболевала.

С неприятным предощущением и содроганием открыла дверь. Пахнуло уютным теплом. В комнате стало тихо. Ей казалось, что все смотрят на неё. Вера прошла к своей кровати, быстро начала освобождать сумку от спортивного костюма, тапочек, тяжёлых книг, тетрадей. Торопилась в театр. Клава Верёвкина сидела за круглым столом, стоящим посередине комнаты, являющимся мебелью для общего пользования. Скрестив на груди руки, она угрожающе громко спросила:
— Вера! Где ты находилась после сценического движения?
— А тебе зачем знать? — вопросом на вопрос отозвалась Вера, продолжая освобождать сумку.
— Теперь понятно! — торжествующим взглядом обвела Клава девушек.
— Ничего не понятно. Почему сразу Вера? — возразила Люда, вытиравшая пыль с тумбочки. Она оказалась близкой соседкой по кровати.
— А кто тогда? Вера отсутствовала на зарубежной? Отсутствовала! У неё достаточно было времени.

«О чём это она?» — подумала Вера, направляясь к выходу. Ей хотелось успеть на спектакль, а времени оставалось в обрез.
— Ты никуда не пойдёшь. — преградила ей дорогу Клава.
— Это ещё почему? — удивилась Вера.
— Да нет, Вера не могла. И потом, не пойман — не вор, — возбуждённо выкрикнула Лариса Шилова.
— Да? А тебя не спрашивают, — парировала Клава. — Так куда ты собралась Вера? Скажи нам, пожалуйста. Хочешь убежать от позора? Тебе это так не пройдёт. Лучше сразу признавайся, — в глазах Клавы Вера прочитала открытую ненависть.
— Собралась на спектакль «Варшавская мелодия» в Театр Ленсовета. Дай пройти. Я опаздываю.
— Сначала ответь, где ты была? Заходила в общежитие? Ведь так?
— Нет, не заходила.
— Врёшь! — злорадно крикнула Клава. — По глазам вижу, что врёшь!
— Да не вру я. Пусти!
 
Но Клава стояла насмерть. Не драться же с ней. И Вера отступила, пошла к своей кровати, обречённо села. Вечер пропадает. Придётся сидеть в общежитии. Лучше бы поехала со Стасом посмотреть на его сюрприз.
Клава вернулась за стол, продолжила допрос:
— Вот так-то лучше. А то убежать захотела. Так где ты была? У тебя есть алиби?
— Что значит алиби? Объясни, пожалуйста, что происходит? Почему ты меня допрашиваешь?
— А то ты не знаешь? Не знаешь, чем тебе это грозит? Не притворяйся. Я понимаю — ты прекрасная актриса, но здесь не театр, а жизнь.
— Да в чём дело? Репетиция этюда? — Вера посмотрела на Люду. Та закончила вытирать пыль и теперь разбиралась в тумбочке. — Люда, объясни, пожалуйста, что здесь происходит?
— Пропали деньги. Пять рублей. Кто-то вытащил из кошелька у Клавы.
— Интересно. А я при чём?

— Ты одна ушла после сценического движения и больше не появлялась, — тихо проговорила Лиля Попова, приятная девушка с белыми кудряшками.
— Спасибо, Лиля. Ты мне очень помогла, — с тёплой ноткой в голосе отозвалась одобрительно Клава, кивнув головой в знак признательности.
— Пожалуйста, но вовсе не уверена, вернее, уверена на все сто процентов в невиновности Веры — заявила Лиля, тряхнув головой, отчего кудряшки на секунду взлетели и снова заняли своё первоначальное положение, придавая особую миловидность её хорошенькому личику.
— Ну это мы ещё посмотрим, — сдвинула брови Клава.
«Боже мой, второй день в общежитии — и такой наезд, что же дальше будет? Чего ждать?» — подумала Вера. Она готова была расплакаться.
— Я видела, как Вера уходила с высоким парнем, — заступилась Люда. — С писаным красавцем. Позавидовать можно. Хоть в кино снимай.

— Это ничего не значит. Они могли вместе зайти в комнату. Или она одна, а он её мог дожидаться на улице. Времени было предостаточно, — Клава ударом ладони по столу закрепила свою мотивацию, как припечатала.
Люда махнула рукой, показывая своим видом, что с Клавой бесполезно разговаривать. Уперлась, как танк.
— Мы не заходили в общежитие. Если бы заходили, я бы освободила сумку. Она мне всё плечо оттянула. И неужели ты думаешь, что я на такое способна? — почему-то начала оправдываться Вера.
— Да. Я видела! Вера ушла с молодым человеком, — продолжила защиту Люда, отложив в сторону книгу, которую пыталась читать. Она закончила приводить в порядок тумбочку и теперь лежала на кровати.

— А вот я сейчас милицию вызову. Тогда посмотрим, как ты заговоришь. Никогда такого не случалось, пока ты не вселилась, — не обращая внимания на слова Люды, продолжала пытать Веру Клава.
— Да не брала я никаких денег! Чего пристала? И в общежитие не заходила, а сразу мы поехали на метро, — Вера уже готова была расплакаться от несправедливости обвинения, но не хотела показать слабость. Мерзко! Как мерзко! Она никогда не думала, что может попасть в подобное положение. Что это? Выражение ненависти к ней? Но за что? Что она Клаве плохого сделала? Из зависти? Чему она может завидовать? Как ей доказать свою невиновность?
И вдруг на экране внутреннего зрения она ярко увидела картину. Деревня, дом. Дом старый. Комната. На кровати лежит женщина. Полумрак. В углу — иконостас. Горят свечи. Клава подносит чашку к губам женщины. Женщина приподнимается, делает несколько глотков, бессильно опускается на подушки. Клава отходит к окну, всматривается в темноту…

— Постой, постой, Клава. Что у тебя с матерью? — растерянно пробормотала Вера.
— А что такое? В чём дело? — лицо Клавы заметно побледнело.
— Она сильно больна?
— Откуда ты знаешь? — Клава остолбенело уставилась на Веру.
— Картинку перед глазами вижу.
— Да? А ну пойдём, пойдём. Выйдем, — неожиданно умоляющим голосом проговорила Верёвкина.
Они вышли в коридор, и Клава начала допытывать Веру, что та видит и как это у неё получается. Вера стала описывать обстановку комнаты, детали убранства. Откуда она знала? Видела, как фильм смотрела. С ней такое случилось впервые.
— Всё! Больше не могу. Устала. Поплыло перед глазами, — закрыла лицо ладошками.
Клава стояла потрясённая. Больше всего её удивило, что Вера описала деревню, дом и даже кружевную скатерть на столе, связанную её бабушкой. Ведь она не могла этого знать. Ну никак не могла!

— Что это было? — испуганно проговорила Клава. — Ты можешь услышать и разговор?
— Не знаю. Ничего не знаю. Со мной впервые такое. Сама не знаю, как произошло. Мне надо лечь. Ноги подкашиваются. Слышала… Вроде, похоже на телепатию, ясновидение… Ерунда! Не знаю, не знаю…
— Телепатия? Да. Я тоже слышала. Когда мысли передаются на расстоянии.
— Да, что-то в этом роде.
Вернулись в комнату. Девушки с любопытством смотрели на них. Лиля, вздохнув с облегчением, заговорила о шапочке, которую собирается вязать по модели из журнала «Работница». Достала моток мохера серого цвета. «Вот купила. Как, девочки, вам цвет?»

Клава проводила Веру до постели. Тихо сказала, что ей наплевать на пять рублей. Не стоит голову морочить. Мало ли кто мог зайти. Вера точно здесь ни при чём, у неё алиби — красавчик. Девочки согласно закивали. Инцидент исчерпан. Не надо было забывать кошелёк в тумбочке. Сама виновата. А может, деньги целы. Спрятала куда подальше, да и забыла. Потом найдутся. Поздно уже. Пора спать.
Вера лежала, закрывшись с головой одеялом, оставив небольшую лазейку для воздуха. По щекам скатывались теплые струйки. Она их не вытирала. Нервы. Нервы никуда не годятся. Лежала, свернувшись, как в детстве клубочком, подтянув коленки к подбородку, и никак не могла согреться, хотя в комнате было тепло. Батареи жарили нещадно.



7
Нескончаемо тянулась неделя. Каждый раз, выходя из аудитории, Вера оглядывалась, ища глазами Стаса. Но его не было, и у неё ухудшалось настроение. «Вот в пятницу Стас обязательно появится», — думала она. Прошла пятница, но Стас так и не показался. Вера ходила грустная. В субботу посмотрела два спектакля. Утренний и вечерний. Перекусывала пельменями, пила кофе с булочкой. Ей не хотелось идти в общежитие, хотя после того вечера Клава присмирела и с некоторым страхом поглядывала на Веру. Где-то Вера читала, что о человеке нужно судить не по словам, а по тому, насколько хорошо, приятно, тепло рядом с ним. С Клавой не было рядом ни хорошо, ни тепло, ни приятно. От неё исходил холод, раздражение, неприязнь.
 
Человек, по сути, беззащитен перед другим человеком, и от этого понимания становится жутко жить. Вере стало страшно и неуютно находиться в общежитии, видеть Клаву Верёвкину. На какое-то время Клава оставила её в покое, а как будет дальше, неизвестно, и Вера начала читать объявления о сдаче комнаты. Одно её заинтересовало, и она решила посмотреть. Метро «Парк Победы». Далековато, но зато освобождение от психологического давления. И в воскресенье, после дневного спектакля, она поехала по объявлению.
Вышла из метро, начала искать улицу. Пожилая женщина с двумя тяжёлыми сумками вызвалась проводить её, сказав, что это рядом с её домом. Вера, конечно, предложила ей свою помощь. Пришлось поднять сумки на четвёртый этаж, после чего искать дом № 11 по Кузнецовской улице. Квартира находилась на третьем этаже. Вера переживала, застанет ли дома хозяйку. С замиранием сердца нажала на кнопку звонка. Хозяйка оказалась дома. Как позже выяснилось, она работала неполный рабочий день, убирала в детском садике. Хозяйка представилась — Роза Ивановна. Вере она показалась старой. Скорее всего, из-за полноты. Роза Ивановна начала расспрашивать Веру, где она учится, откуда приехала, кто родители. Вера отвечала. Потом ей надоели вопросы, и она спросила о цене. Роза Ивановна сказала — двадцать рублей. Вера сникла.

— А не могли бы вы, Роза Ивановна, опустить цену? — спросила она без особой надежды.
— Хорошо, — сразу согласилась хозяйка. — На пять рублей, но только для вас. Вы мне понравились. У меня сын Гриша. Вечером, после шести, мне бы хотелось, чтобы вы находились дома и приглядывали за ним, пока я вернусь с работы. Ему шесть лет. Хороший, спокойный мальчик, но оставлять дома одного без присмотра, сами понимаете...
— Нет, нет! Я не могу. У меня занятия заканчиваются поздно. Добираться далеко. Могу… около семи, не раньше. И то не каждый день.
— Меня это устраивает. Несколько раз в неделю я могу возвращаться раньше, а уборку сделать рано утром, до прихода детей. Показать вам комнату?
— Покажите, — согласилась Вера, думая, что теперь не до театров будет.
Комната ей понравилась. Правда, она оказалась смежной с хозяйкиной, но с балконом, большой кроватью. На подоконнике цветы. Чисто, уютно, тепло. В кухне и ванной тоже чистота и порядок.

Уходя, Вера пообещала в следующую субботу приехать, записала номер телефона, распрощалась, вышла на улицу и направилась к метро. Шёл лёгкий снежок. Темнело. Она смотрела на белую снежную сетку, искрящуюся в полукружьях фонарей, создающую сказочную атмосферу — атмосферу радостную и в то же время умиротворяющую монотонным кружением снежинок. Остановилась полюбоваться завораживающей картиной, глубоко вдохнула, улыбнулась, подставила ладошку, на которую начали одна за другой опускаться снежинки. В голове зазвучала песня:

А снег идёт, а снег идёт,
И всё вокруг чего-то ждёт. Под этот снег, под тихий снег Хочу сказать при всех:
Мой самый главный человек
Взгляни со мной на этот снег.
Он чист, как то, о чём молчу, О чём сказать хочу…
И Вера начала тихонько напевать:
А снег идёт, а снег идёт,
И всё вокруг чего-то ждёт.
Под этот снег, под тихий снег
Хочу сказать при всех…
 
Сзади послышался скрип снега. Вера оглянулась. За ней шёл парень невысокого роста, одетый в серое демисезонное пальто, но в кроличьей шапке-ушанке. Она быстро пошла к метро. На улице было довольно светло от фонарей. Однако прохожие встречалось редко.

— Девушка, куда вы так торопитесь? — услышала она голос и, не сбавляя шаг, ответила:
— К метро.
— Надо же! И мне к метро.
Вере это не понравилось. Неужели увяжется провожать до общежития, а там трудно будет отвязаться? Она не любила, когда с ней пытались знакомиться на улице, но и не решалась нагрубить, как это делали её подруги — девушки высокие, сильные, смелые. Вера промолчала. Парень воспринял её молчание за одобрение, поравнялся с ней и вдохновенно начал рассказывать о себе: живёт с мамой, отца не помнит, работает на Балтийском заводе. Потом спохватился, представился:
— Миша. А вас как зовут?
— Вера.
— Очень приятно. Будем знакомы. Вы любите Маяковского? — задал он неожиданный вопрос.

— Читаю под настроение. Для меня не совсем… как бы это сказать… понятно его «Скрипка и немножко нервно» и ещё «Ничего не понимают».
— А это! И Миша прочитал, соблюдая ритмический рисунок. Так обычно читают поэты:
Вошёл к парикмахеру, сказал спокойный: «Будьте добры, причешите мне уши». Гладкий парикмахер сразу стал хвойный, Лицо вытянулось, как у груши.
«Сумасшедший! Рыжий!»  — запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка и до-о-о-о лго хихикала чья-то голова, выдёргиваясь из толпы, как старая редиска.
Вера очень удивилась и даже остановилась, посмотрела на неожиданного спутника. Тот смутился, захлопал белёсыми ресницами, шмыгнул носом.
«Замёрз в своём пальтишке», — подумала она.
— Я тоже не понимал этих стихов, пока однажды не подумал, что это своеобразные басни, иносказания. Ну как у Жуковского или Михалкова.
— Басни? Но в баснях как раз всё понятно. А здесь: «причешите мне уши». Разве можно причесать уши?

— Конечно! Поэту тяжело слышать ругань и всякую дребедень, которую несут люди.
— Вы, наверное, пишете стихи?
— Да так. Для себя. А вы? — Миша с любопытством посмотрел на Веру.
— И я так. Для себя.
Незаметно подошли ко входу в метро.
— Спасибо, мне было очень интересно. Теперь я начала лучше понимать Маяковского. До свидания.
— Извините, Вера. Не могу ли я дать вам свой номер телефона? Может быть, вы захотите позвонить. Я был бы очень рад,— с волнением в голосе произнёс Миша, умоляюще, как преданная собака, заглядывая ей в глаза.
— Хорошо. Но не обещаю.
— Я не настаиваю, на всякий случай. Оставьте мне хотя бы иллюзорную надежду.
— Да-да. Конечно.
— У вас есть ручка? — с жалостливой улыбкой спросил Миша.
«Как он тянет время. Приеду поздно. Не знаю, успею ли где перекусить», — думала Вера, роясь в сумке.

— Вот, пожалуйста, — протянула шариковую ручку.
— И бумаги, если не трудно. Любой. У меня, увы, с собой не оказалось.
— О да, простите. Сейчас… — и она снова начала рыться в сумке, соображая, из какой тетради вырвать листок.
Остановилась на блокноте.
— Записывайте прямо здесь, — открыла пустую страницу. — Точно не потеряется.
— Я понимаю, вы торопитесь, — начал записывать номер телефона Миша. — И если меня не будет, передайте моей маме, что вы звонили. Её зовут Вера Константиновна. Я написал её имя, — протянул блокнот.
— До свидания.
— До свидания. Извините, я не смогу вас проводить. Мама ждёт. Она… Это… ужасно волнуется, когда я задерживаюсь.
— Меня не надо провожать. Я привычная. Всего доброго, — Вера быстро пошла к метро, чувствуя спиной, как Миша провожает её взглядом, и вдруг услышала:
— Подождите! Вы забыли ручку!
— Оставьте у себя! На память, — на ходу крикнула Вера, помахала Мише рукой и скрылась за дверью.

Ожидая поезда, легонько пританцовывала, чтобы согреться. Вошла вместе с толпящимися людьми в вагон. Заняла свободное место и погрузилась в себя.
«Боже, как я одинока. Вот сейчас мне придётся возвращаться в общежитие, видеть Верёвкину, слышать её раздражённый голос с нотками металла, делать вид, что мне безразлично её присутствие, а Миша очень даже ничего. Стеснительный. Любопытно трактует Маяковского. Надо было спросить о его отношении к Пушкину, Лермонтову, Тютчеву. Маяковский слишком громогласен. Мне пора подумать о постановочном плане. Всё же Лиля и Люда очень хорошие. Хочется сделать им что-то приятное. Не знаю, будет ли лучше, если я перееду в эту комнату? Может, смириться, не обращать внимания, ещё реже появляться? Я и так каждый вечер прихожу не раньше
одиннадцати. Девочки не спят, и Верёвкина тоже. Куда подевался Стас? Вдруг что-то с ним случилось? Ой, даже думать не хочу. А Витя? Вспоминает меня? Думает, наверное, иногда, но скоро забудет. Хорошо, что переехала. Валя Зверева тоже хорошая. Если бы не Верёвкина... Тратить последние деньги на комнату, экономя на своём желудке? Какой сюрприз подготовил Стас? Лучше бы я поехала с ним на 123-м автобусе. Нет. С Витей не стоит поддерживать отношения. Хорошо, что так всё получилось. Если бы осталась, неизвестно, чем бы закончилось. Полежи, говорит, со мной. Полежала. Нужно думать головой, а не чувствами. Не влюблена в него, и хорошо. А в Стаса? Даже не знаю. В школе другое совсем, чем сейчас. Как быстро всё меняется. Странно даже. Вот парочка сидит. Он её обнимает. Поженятся? Возможно. Она хорошенькая. Глаза как вишенки, носик аккуратненький. Всё при всём. И он ничего. Худущий.

Вместе учатся? Хорошая у неё улыбка. Завтра понедельник. Сценическая речь, сценическое движение. Фехтование. Изучение стойки, выпад ногой, рука вперёд, укол, шажок назад, лёгкие руки, баланс тела. Мне скоро выходить. Не проехать бы. Самой бы сыграть Гелену. Нет. После Алисы даже думать смешно. Какую же мне сцену выбрать для постановки? Встречу Нового года? Пора выходить. Семь тридцать. Можно успеть выпить кофе. Хочется жареной картошки. Сосисок. Хотя бы жареной картошки на подсолнечном масле. Вчера проходила мимо кухни, кто-то жарил. Аромат.

Слюнки потекли. Надо экономить. Кофе и булочка. Достаточно. Холодно, однако, после метро. Чего это парень застыл и смотрит? Спутал с кем-то? Папа со своей пенсии по инвалидности присылает мне каждый месяц двадцать пять рублей. Это с девяноста рублей. Отнять двадцать пять, остаётся всего шестьдесят пять. Мама не работает. Папочка, мамочка! Как мне вас благодарить? Хорошо, что вы у меня есть. У Верёвкиной только мать, и та больная. Поэтому она и ходит раздражённая. Чего на неё обижаться? Да я и не обижаюсь.

Моим нервам тяжело. Они дают сигнал тревоги при виде раздражителя. Умом-то я понимаю, а вот нервам приказать не могу. Не могу, и всё! Нервы сами по себе, и на них невозможно воздействовать. Но мозг выше. Мозг руководит всем. А как на мозг воздействовать? Словом? Вот я говорю себе: пожалей Верёвкину и не обращай внимания на её агрессивный тон. Ура! Кафе открыто. Очередь. Ничего, постою. Здесь тепло. Только когда дверь открывают — дует. Вот сейчас булочку и кофе. Чего те двое за столиком на меня смотрят? Понравилась? Да куда там. Вон сколько девушек. Одна лучше другой.
Пожалуйста, кофе и булочку, вот эту. Да, эту, справа. Спасибо. Где бы пристроиться?
Вон тот столик с женщиной».
— Здравствуйте. Можно?
— Да, пожалуйста.
— Спасибо.
Кофе горячий. Странные глаза у женщины. Улыбается.
— Девушка, вы не будете против, если я задам несколько вопросов?
— Смотря каких.
— Не беспокойтесь. Совсем простых.
— Пожалуйста.
— Почему вы так зажаты?
— Разве?
— Очень зажаты. Это потому, что вы не можете решить, переезжать вам или остаться в общежитие?

— Что? — от неожиданности Вера поперхнулась.
— Не удивляйтесь. Вы тоже обладаете таким даром.
— Каким? — совсем растерялась Вера и почувствовала, как по спине поползли мурашки, а руки и ноги начали испытывать неприятные ноющие колебания, идущие сверху вниз. В животе закрутило.
— Успокойтесь. Ничего страшного не происходит.
Обычное дело.
— Откуда вы это знаете?
— Как откуда? И почему вас это удивляет? Лучше скажите, как вы вышли на этот уровень, — женщина испытующе смотрела на Веру. Она, не выдержав взгляда, отвела свой и стала смотреть в окно. Шёл лёгкий снежок. Мелькали прохожие. Самые предусмотрительные — под зонтами.
Вернула взгляд на женщину.
— Ой, глаза у вас тоже зелёные.

— Зелёные, зелёные, как и у вас. Давайте лучше знакомиться. Меня зовут Ирина Львовна. Можно — Ирина.
— Меня — без можно — Вера.
— Вот и хорошо. Вы, Вера, обладаете уникальными способностями. Я, если пожелаете, помогу вам их раскрыть.
— Правда? — Вера в растерянности оглянулась. Вдруг кто-то услышал. Но никому до них не было дела. Двое парней, которые пялились на неё, выходили из кафе. Ничего особенного вокруг не происходило. Три пожилые женщины интеллигентного вида мирно беседовали, кивая друг другу головами и отпивая по глоточку из своих чашек. Мужчина средних лет с сумкой через плечо размешивал ложечкой сахар.
Вера внимательно посмотрела на Ирину Львовну. На её левой щеке прилепилась родинка, волосы длинные, крашенные под блондинку, лицо бледное, худое. Выделялись глаза — зелёного цвета, внимательные, чуть насмешливые.


— А зачем мне вас обманывать? — аккуратно отломив двумя длинными пальцами кусочек сдобной булочки и положив его в рот, спокойно сказала Ирина Львовна.
— Как вы определили? — не унималась Вера, поражённая этой случайной встречей и проникновением в её мысли не меньше, чем Верёвкина, когда Вера начала рассказывать ей про её больную мать. Ведь если бы Вера пришла чуть раньше или чуть позже, этой встречи могло бы не случиться.
— По ауре.
— По ауре? — переспросила Вера. Видимо глаза у неё неестественно округлились, потому что её собеседница отпила кофе, промокнула губы салфеткой, улыбнулась.
— Вера, я понимаю. Ты очень молода, если не сказать — юна, и тебе многое будет непонятно. Скажу вкратце: аура — это свечение вокруг человека, которое могут видеть некоторые люди, обладающие психическим зрением. У тебя аура чистая, а фиолетовые всполохи говорят о твоих сверхспособностях.

Если их развивать, то ты сможешь многого достигнуть, гораздо большего, чем смогла я. А сейчас извини, мне надо идти. Важная встреча, и я не имею права на неё опоздать. Вот моя визитная карточка. Если тебя заинтересовала возможность развить в себе определённые качества, позвони, и мы продолжим разговор, — Ирина Львовна протянула карточку. Вера обратила внимание на её длинные ногти, покрытые фиолетовым лаком. На среднем пальце красовался перстень с тёмносиним камнем в серебряной оправе. Женщина ободряюще улыбнулась. Вера взяла визитку.
— Спасибо, — сказала она, всем своим существом ощущая нереальность происходящего. Прямо театр, да и только.
— До свидания, Вера. Надеюсь, мы ещё увидимся. Сердце тебе подскажет. Но запомни: нельзя зарывать талант в землю.

— До свидания, Ирина Львовна, — тоже улыбнулась Вера, чувствуя лёгкое головокружение, ломоту в ногах и озноб. Мысли закрутились в голове, наскакивая, перебивая одна другую:
«Странная женщина. Что написано на визитке? Ирина Львовна Меньшикова, экстрасенс высшей категории. Что-то мне нехорошо. Холодно здесь. Кофе тёплый, невкусный. Надо было взять другую булочку. Хотела другую — первая мысль, взяла эту. Сколько раз замечала: первая мысль — верная. Научиться бы всегда принимать правильные решения. Переезжать мне или остаться? “Так вонзай же, мой ангел вчерашний…” Нельзя биться в закрытую дверь.

И что тогда? Да ничего. Ничего не случится. Это-то и хорошо. Для Вити я — бывший ангел. А кто я для Стаса? Куда поставить чашку? А, вот здесь, где подносы. Похолодало. Где переход? Странно, птиц, рыб, зверей, насекомых огромное количество видов, а людей? Есть расы, но они всё же не имеют столько различий. Идут мужчины, женщины, девушки, юноши.

Дети в это время суток сидят по домам. Сейчас захожу. Раз, два, три. Открываю дверь. Возьми себя в руки. Не обращай внимание на Верёвкину. Привет, девочки. Выговаривает, что на тумбочке оставила много книг, не убрала, хотя бы аккуратно сложила стопкой, да ещё листки выглядывают, вид портят. Мне что-то совсем нехорошо. Не буду отвечать. Лягу поскорее и засну. Люда спрашивает, пойду ли в театр. Не пойду, хочу спать. Меня знобит, и ломота во всём теле.
Вот хорошо. Сейчас согреюсь, и легче станет. Зуб на зуб не попадает. Спрошу у Люды лекарство».
— Люда, у тебя есть что-нибудь от простуды? Я, похоже, заболела, — Вера приложила ладонь ко лбу, покачала головой. — Не пойму, немного горячая.
Люда тоже приложила свою ладонь и громко спросила:
— Эй, девочки! У кого есть что-нибудь от простуды? У Веры температура.
— У меня — аспирин. Подойдёт? — откликнулась Валя Зверева.
 
— Подойдёт! — кивнула Люда и вышла подогреть чайник.
«Сейчас приму, и будет легче. Грипп, говорят, ходит. Подхватила где-то. Ничего, отлежусь несколько дней, и всё будет хорошо».
— Девочки! У кого есть мёд? Хорошо бы Вере выпить чай с мёдом, прогреться, — заволновалась Лиля Попова.

— У меня, правда, немножко осталось, но свой, от дяди Коли, с пасеки. Натуральный, — протянула Верёвкина поллитровую банку.
Веру напоили чаем с медом, дали таблетку аспирина. Люда заботливо укрыла её ноги шубкой. Стало тепло, уютно, спокойно.
Через три дня Вера почувствовала себя лучше и решила пойти на занятия. Когда вышла из аудитории после зарубежной литературы, увидела Стаса.
— Привет!  Ты где пропадала? Я приготовил для тебя сюрприз,—сказал он, весело улыбаясь.


2018–2019