До самого полудня он всё спал и спал и не мог заставить себя проснуться. Нет, он не то, чтобы не пытался - с усилием разлеплял глаза, шевелил губами, силясь что-то спросить, но веки снова неудержимо склеивались, и смутные образы сновидений только немного расплывались, но не уходили совсем – поджидали на хрупкой грани яви и сна.
- Да спи ты, спи… - тихо говорил Уилсон со своего места. – Спи вволю – всё хорошо, - и он опять отключался, пока, наконец, его силой не подняла взбунтовавшаяся физиология.
То есть, сначала она попыталась достучаться сквозь сон, и Хаусу приснилось, что он заперт в каком-то незнакомом доме, тычется во все двери и никак не может найти туалет, который ему просто позарез. За дверями при этом всё, что угодно: какая-то странная картинная галерея; свора собак разного размера и окраса – то есть, совершенно разного: зелёного, оранжевого, фиолетового; фейерверк, с шипением вылетающий из цветочных горшков; операционная, где на столе распластан австралийский кенгуру; большой зеркальный зал с длинным столом для совещаний и сидящими за ним евреями в кипах и с пейсами… Наконец, не в силах больше медлить, он попытался пристроиться к напольной вазе в какой-то совершенно тёмной каморке, но тут же ярко вспыхнул свет и грянул духовой оркестр, от чего он, собственно, и проснулся с чуть не выпрыгнувшим сердцем. Поморгал, приходя в себя и успокаиваясь, и уже наяву почувствовал, что не может больше терпеть.
Судорожно нашарив на полу трость, он пулей метнулся в туалет, из-за хромоты, пожалуй, больше напоминая пулю со смещённым центром тяжести, чем обычную. И вот уже там, постанывая от облегчения, увидел у себя на локтевом сгибе несомненный след внутривенной инъекции.
Получалось, что приснившийся сон о милосердном, ласковом и немного наглом Уилсоне, не совсем сон или даже совсем не сон, но… Но нет, Уилсон никак не мог встать, сходить за сумкой, где хранились их фармацевтические запасы и ввести ему по вене уютную порцию наркоты, которая, на минуточку, и вырубила его чуть ли ни на полсуток, сопроводив беспамятство причудливыми галлюцинациями. Однако, след инъекции заявлял о себе довольно красноречиво. К тому же, Хаус прекрасно помнил действие морфия, и это был не морфий. Не морфий, не валиум, не пропофол, не кваалюд – ничего из того, что у них было. И, вернее всего, по вене он получил ни что иное, как знаменитый обезболивающий коктейль от «анальгезис сомелье» - коктейль, секрет которого Уилсон, похоже, унесёт с собой в могилу… Нет, стоп, про могилы сейчас не надо, слова «могила» и «Уилсон» худшее в мире сочетание.
Хаус задумчиво выдавил из тюбика на щётку колбаску пасты «Crest» и принялся с ожесточением чистить зубы. Всё-таки, что он реально видел вчера, а что ему приснилось или померещилось? Последнее время у него случались такие немного тревожащие смещения реальности, когда он, бодрствуя, вдруг ловил себя на том, что оказался где-то, куда не может вспомнить, как попал, или что набирает номер того же Кавардеса, вдруг напрочь забыв о его смерти. Однажды проснувшись на своей половине кровати – Уилсону тогда было ещё совсем плохо, и поэтому он спал вполглаза – он услышал как Уилсон говорит по телефону с Кадди, включив громкую связь, при этом, судя по звуку, перемещается из комнаты в кухню, где кипит кофейник. Хаус лежал, не открывая глаз, слушал шелест шагов по ламинату, чувствовал запах кофе с корицей, и добрые пять минут старался вспомнить, как и когда они успели вернуться в Принстон, в его, Хауса, старую квартиру, пока вдруг вопль очередной крикливой чайки не заставил его, вздрогнув, открыть глаза и увидеть опостылевший гостиничный номер в тусклом свете начинающегося утра. Тогда он подумал, что просто видел сон, хотя его не покидало ощущение, что он не спал.
- Хаус? – позвал чуть обеспокоенно Уилсон. – Хаус, ты в порядке?
- Да! – коротко ответил он и, набрав воду, стал полоскать рот, выполаскивая зубную пасту.
Сонливость прекрасно смылась холодной водой – он почувствовал себя бодрым и голодным, когда возвратился в комнату, освещённую бьющим в окно солнцем – оно уже перебралось за полдень, но стояло почти в зените, и - Хаус знал – будет там стоять до вечера, пока не ринется стремительно в море, за считанные минуты превращая день в ночь.
В комнате уже прочно поселился запах тяжёлого больного – смесь всего, что человек выделяет во внешнюю среду, белья, лекарств, пресной еды и латекса. Но сейчас к нему ещё примешивался оставшийся со вчерашнего запах геля и мыла.
Хаус приоткрыл окно, немного приспустил жалюзи, чтобы свет не бил Уилсону в глаза, вытащил из-под кровати и вынес утку, ополоснул её, вернул на место – всё, как обычно. Нога болела сильно, но не безумно, и он сравнительно легко отвлекался, только всё время пользовался тростью. Уилсон лежал на боку, подперев голову рукой и со скуки следил взглядом за его перемещениями.
- Слушай, - решился, наконец, Хаус, останавливаясь перед ним, задирая рукав футболки и показывая ему локтевой сгиб. – Я ломаю голову над происхождением вот этого. Что это такое, как думаешь?
- Фосса кубиталис, - сказал Уилсон. – Происхождение обычное: закладывается у зародыша с пятого по девятую неделю эмбриогенеза. А что?
- Я говорю вот об этой красной точке.
- Похоже на укус. У тебя блохи?
Хаус почувствовал, что приятель уходит в глухую несознанку, но почему-то делает это не настолько убедительно, чтобы он купился. Он подумал, что сам может быть убедительнее – уже потому хотя бы, что, действительно, начал тревожиться. Правда от неловкого вранья Уилсона от сердца немного отлегло, но всё же ясность так и не наступила.
Хаус закрыл рукой глаза, вдавливая в виски большой и средний пальцы.
- У меня провалы в памяти, - потерянно проговорил он глухим голосом. – Нужно искать кого-то, кто мог бы ухаживать за тобой – я уже не могу доверять себе. Это явно след инъекции, а я совершенно не помню, как и когда мог её сделать. И, что самое жуткое, не помню, что именно вводил. А если я тебе в беспамятстве введу непонятно, что?
Уилсон болезненно сморщился – не смог вынести отчаянья, прозвучавшего в голосе друга. И ожидаемо не выдержал:
- Перестань. Ничего ты не вводил. И ты не не в себе - просто был почти без сознания из-за боли и ломки. Это я тебе сделал укол.
- Ты так нарочно говоришь, чтобы меня успокоить, - не поверил Хаус. - Как бы ты смог?
- Очень просто. Ты бросил сумку в паре шагов от кровати, - объяснил Уилсон. – Я взял твою трость, которую ты тоже швырнул, куда попало, вместо того, чтобы аккуратно положить рядом, подцепил ею ремень и подтащил сюда. Что нашёл, то и ввёл – ампульный ультрам.
- Не ври. Я знаю, как действует ультрам. Это был не ультрам.
- Нет, ультрам. Там, кроме него, ничего не было. Просто у тебя исказилось восприятие - ты от боли даже глаз не открывал, они у тебя зажмурены были. Я сначала и не понял, отключился ты или уснул.
- Ладно, допустим, - медленно проговорил Хаус, про себя взвешивая версию Уилсона так и сяк. – А где теперь всё это? Шприц, осколки ампулы?
- Шприц в корзинке, куда ты их всегда сваливаешь. Там уже штук сорок, наверное. А осколки я в утку бросил.
- Их там не было.
- Были. Ты их не заметил. Не могло не быть - стекло в моче не растворяется.
- Подожди. А сумка? Ты сказал, что подтащил её сюда. Почему же она опять валяется у кресла?
- Потому что потом я бросил её на место.
- Как «бросил»? Она для тебя тяжёлая – ты не добросил бы.
- Я её сначала раскачал. Поэтому и добросил.
- Ладно, а зачем вообще было так напрягаться? Из любви к порядку?
- Нет, она мешала мне достать утку… Успокойся, Хаус, твой рассудок не повреждён, просто некоторая паранойя присутствует, но это не новость – она у тебя всегда была, сколько я тебя знаю. Хотя сейчас, возможно, и как проявление гипогликемии. Ты бы сходил поел по-человечески, пока опять нога не разболелась.
- Сначала тебя покормлю, - решил Хаус, оставив пока все остальные вопросы. – Давай-ка умываться.
Утренний туалет Уилсона, как обычно, сменился приёмом лекарств, потом Хаус покормил его детской смесью – на этот раз мясной, и Уилсон заметил, что «гаже в жизни своей не пробовал».
- Такое впечатление, что его уже один раз ели, - сказал он, морщась. – Серьёзно, Хаус, сходи в кафе, а? Поешь горячего, выпей пива. А мне купи какой-нибудь йогурт, что ли. С кусочками фруктов, пока я совсем жевать не разучился. Деньги у тебя остались ещё?
- На твоё пропитание хватит, - кивнул Хаус. – Куплю с крошкой печенья – фрукты тебе рановато. Здесь, внизу, в буфете продают…
Продолжение десятого внутривквеливания.
Едва Уилсон переступил порог госпиталя, его засыпали новостями:
- Ты слышал самую обсуждаемую новость дня? Наша хромая заноза сорвал такой куш, что вот-вот выкупит у Формана всю больницу.
- Хаус ворвался прямо на слушание дисциплинарной комиссии – его охранники выводили.
- Он проиграл малышке Чи Пак сотню долларов, но что ему эта сотня - сам он на этом деле отжал в тысячу раз больше.
- Ортопеды вне себя – он выкупил не только помещение, но и всё их оборудование, а их начальница…
- Уже готовят табличку, Форман подписал ему перелицензирование, не глядя….
- Зачем-то приходил подрядчик…
- Притащил с собой бейсбольную биту…
- Просто постарайся узнать, куда он дел наш аппарат для лазерной шлифовки – продал или заложил, - последним попросил Форман. – Он на УДО, и я бы не хотел…
Но тут изящный, не смотря на свою громоздкость, лазерный шлифовщик сам триумфально въехал в вестибюль, подталкиваемый Хаусом.
- Нашёл в парке, - кивнул Хаус на дорогостоящий прибор. – Спала на траве. Говорит, что заблудилась… - и добавил расслабленно, почти с нежностью. – Она плакала…
Форман промолчал, но надулся, как лягушка, и незаметно погладил ладонью левый нагрудный карман. После того, как Хаус вернулся в Принстон Плейнсборо в качестве его подчинённого, Форман обнаружил, что у него тоже есть сердце, которое реагировало на выходки строптивого экс-босса тревожным трепыханием.
- С тебя сто баксов, - сказал Хаус, подмигнув Уилсону. – Ты проспорил. Чи-Пак оставили в моём отделение, вынесли порицание и предупреждение.
- Ты нарочно развёл комиссию, чтобы её не уволили, - прозорливо заметил Уилсон, извлекая из бумажника купюру. – Ты – манипулятор. Ворвался, наехал на несчастную девчонку, раскрутил её на эмоции, и сразу перевалил все симпатии комиссии на её чашу, тем более, что тебя никто из членов «дисциплинарки» терпеть не может. Это – добрый поступок.
- Обидеть хочешь? – усмехнулся Хаус. – Имей, кстати, в виду, что твои сто баксов согрели мою душу куда больше, чем мои – её. А вот это получи, - и протянул Уилсону пять тысяч. – Брал у тебя в долг, отдаю.
- Когда это я давал тебе в долг? Не припомню, - нахмурился Уилсон.
- А я разве сказал, что ты давал мне в долг? Вот, послушай хорошенько: «я брал у тебя в долг». Вернее, у твоей чековой книжки. Отдай ей.
- Чек подделал? – с обречённым пониманием вздохнул Уилсон.
- Только твою подпись.
Уилсон сощурился и засопел:
- Хаус, а ты вообще помнишь, что ты на УДО?
- Ты меня заложишь копам? – с интересом спросил Хаус.
Уилсон, который как будто был готов ещё что-то сказать, при этих словах вздрогнул и сжал губы. С застывшим лицом, отведя взгляд, он принялся засовывать купюры, отданные Хаусом, в портмоне. Но у него всё не получалось, потому что пальцы, удерживающие то и другое, вдруг стали дрожать.
Озорство исчезло из глаз Хауса.
- Уилсон… - он запнулся. – Слышишь, я просто пошутил.
Но Уилсон, не поднимая глаз, покачал головой:
- Нет, ты прав… Я, наверное… - и снова замолчал, как будто забыл или растерял все нужные слова.
- Давай, заплачь, - с виноватой издёвкой пробормотал Хаус. – С каких пор мне надо выбирать выражения и с тобой тоже?
- Тоже? – удивился Уилсон. – Ты их с кем-то выбираешь? – он, наконец, справился с непослушными купюрами и попытался убрать портмоне в карман, но Хаус цапнул его за руку:
- Подожди. А ланч мне кто купит?
Уилсон обречённо вздохнул.
В больничном кафетерии на Хауса всё ещё пялились, пытаясь, похоже, разглядеть его «маячок» на щиколотке сквозь джинсовую ткань – во всяком случае, судя по направлению взглядов, так.
- Пойдём за фикус, - сам же Хаус и предложил, имея в виду столик, частично заслонённый от остального зала раскидистой пальмой в кадке. Кадди эту пальму нежно любила и лелеяла но, судя по всему, она теперь доживала последние дни, так как не вписывалась в минималистический дизайн кафетерия.
Уединённый столик любили, и он обычно не пустовал, но тут им повезло – парочка неврологов и доктор Збаровски, с которой те между делом флиртовали, как раз закончили есть и поднялись.
И снова, как в первый вечер после их примирения, Уилсон обратил внимание, что за нарочитой весёлостью Хауса по поводу «сорванного куша» скрывается что-то совсем невесёлое. И картошку фри у него с тарелки Хаус таскал без особого вдохновения – как-то вяло. Уилсон подумал и решил, что иногда прямой путь самый правильный.
- У тебя что-то не ладится? – спросил он, шатко балансируя интонацией между любопытством и участием. – Эта твоя афёра просто блестяще удалась. Вся больница лопается от зависти, Форман скрипит зубами, а ты как будто и не рад…
- Я говорил с Тринадцатой, - сказал Хаус. Он взял с тарелки пончик, но подержал и положил на место, не откусив.
- Я знаю – агентура донесла. И что? Она согласилась вернуться?
- Да.
- Ну… это же хорошо?
- Я не беру её, - покачал головой Хаус.
- Почему?
- Потому что она руководствуется чувством долга и желанием спасать. Мне это не подходит.
- А чем бы ты хотел, чтобы она руководствовалась? – вспылил Уилсон. – Хочешь, чтобы она была, как тот хирург из анекдота, который выбрал свою профессию, потому что любит делать людям больно?
Хаус кивнул и, наконец, вонзил зубы в пончик, брызнув повидлом.
- Даже такое побуждение и то было бы лучше, - с набитым ртом прочавкал он.
- Ты как маленький, - укоризненно заметил Уилсон, едва увернувшийся из-под обстрела клубничных брызг, но, уже говоря это, вдруг почувствовал, что тинейджерские выходки Хауса больше не раздражают его. Нисколько.
хххххххххх
Время отсутствия Хауса Уилсон употребил на то, чтобы замести следы. Не хотелось, чтобы Хаус сообразил, что именно и сколько он вводил ему ночью во время приступа, а Хаус мог сообразить. Поэтому он поспешно собрал и выбросил в унитаз осколки ампул, оставленные в коробке. Выбрасывать ультрам не было нужды – он, действительно, взял ночью ампулу из упаковки – вмешал в коктейль – так что тут с количеством было всё в порядке. Остального – он надеялся – Хаус не хватится – запас там был ещё изрядный. Разве что кроме морфия, но морфия он и не трогал.
Словом, к приходу Хауса следы он, насколько мог, замёл, сожалея, что не подумал об этом вчера, и заодно убедился в своей сносной мобильности. Пора, пожалуй, было сделать Хаусу задуманный сюрприз, тем более, что ему до смерти надоело пользоваться уткой и судном.
Нет, бодрячком он себя не чувствовал, и в традиционных «побегушках» ещё не скоро смог бы принять участие, но дойти до туалета, пошатываясь лишь слегка, остановившись передохнуть только однажды и почти не держась за стенку, ему удалось уже сейчас. Правда, добравшись обратно до постели, он уже едва дышал от усталости и вынужден был минут пять релаксировать по всем правилам йоги, чтобы Хаус ничего не заметил.
Хаус возвратился через полчаса, нагруженный продуктами, которые тут же стал запихивать в дряхлый гостиничный холодильник.
- Мог бы и не напрягаться, - сказал он. – У них тут служба доставки в номер. Можно заказать всё, что хочешь. Вот, кстати, можешь выбрать йогурт или крем по вкусу, - он бросил Уилсону на одеяло яркий буклет с рекламой всевозможных творожков, пюре и йогуртов. – Пока я тебе купил с яблочным соком и песочными печеньками. Будешь сейчас или потом?
- Что ты поел? – спросил Уилсон.
Хаус закрыл холодильник и выпрямился:
- Хочешь вспомнить, как называется настоящая еда?
- Хочу убедиться, что ты не заточил всухомятку какой-нибудь фаст-фуд, а поел нормально.
- И на слово поверишь?
- Я тебя обнюхаю, - пообещал Уилсон. – Вот про пиво уже и на таком расстоянии скажу, что ты его не пил. Что, не захотелось или так боишься за трезвость рассудка?
- В одного скучно, - пожал плечами Хаус. И вдруг ласково усмехнулся. – Я тебя дождусь, друг.
Уилсон почувствовал, словно его теплом обдало от этих слов и от этой интонации. И заодно он добавил ещё один штришок к планируемой мизансцене.
Продолжение десятого внутривквеливания.
С Чейзом они встретились тепло. Чейз Уилсону нравился – дружелюбный парень с большим потенциалом. Не то, что осторожный Тауб. Но, впрочем, к Хаусу тогда вернулся и он.
- Чем он вас завлёк? – улыбаясь, спросил Уилсон, когда Чейз в небольшом уютном баре в двух шагах от больницы как бы невзначай задел его плечом и оседлал высокий табурет возле стойки, потягивая через соломинку мартини.
- Работой – чем же ещё? Работа у Хауса – это уже достаточно лакомый кусок, - засмеялся Чейз. - Потом, я, кажется, уже успел соскучиться по его пинкам и зуботычинам.
Уилсон тоже вежливо посмеялся.
- Ну, и чем ты занимался всё это время? – спросил он.
Чейз пожал плечами:
- Съездил домой – в Мельбурн, я имею в виду. Оттуда – в Ньюкасл. Отдохнул хорошенько, на сёрфе покатался. Потом поработал пару месяцев партнёром у одного частника, получил попутно ещё сертификат по трансплантологии, и уже хотел возвращаться в Нью-Джерси, только выбирал, куда – сюда или в Центральную Окружную. А тут мне как раз Хаус позвонил. Так что я сразу и определился.
- Ну… с возвращением. А с личной жизнью у тебя как? – осторожно спросил Уилсон. - Судя по тому, как легко ты сюда сорвался…
- А-а, - отмахнулся Чейз. – Ты абсолютно прав: нет у меня никакой личной жизни, я с этим завязал. Слава богу, секс в наше время продаётся и покупается, дарится, берётся взаймы и… Не знаю, что ещё сказать, - рассмеялся он. – Я иссяк.
- А как тебе Форман в качестве босса? – снова спросил Уилсон.
Чейз усмехнулся:
- Мы это проходили уже. Он вербует нас шпионить за Хаусом, а Хаус контролирует ситуацию и извлекает из неё максимум наслаждения. Наблюдать забавно. А поскольку Форман – не женщина, и на этом фронте нам никакой повтор не грозит, самое время расслабиться и тоже наслаждаться по полной.
-Ты это серьёзно говоришь?
- Совершенно, - заверил Чейз. – Я – в своей тарелке, и мне это нравится. Странно только, что Хаус взял дело, а занимается чем-то совсем другим. Откопал в архиве случай смерти ребёнка - от гломерулосклероза, кажется, и проводит задним числом дифференциальную диагностику. Посмертно. Помнишь, историю старушки Эстер? Только этого парнишку он даже не видел и, уж точно, не вёл. Я сначала думал, это так, чтобы поморочить голову Форману, но, похоже, он всерьёз увлёкся.
Последняя фраза встревожила Уилсона. «Серьёзные увлечения» Хауса вполне могли привести к серьёзным проблемам для всех.
Предчувствия не обманули. Через два дня позвонил Форман и коротко велел: «Зайди ко мне». Уже по тону декана Уилсон понял, что зовут не на пряники, а припомнив разговоры Хауса за последние дни и его одержимость новой «идеей-фикс», справедливо предположил, что знает, откуда ждать неприятностей.
И снова не ошибся. Перед кабинетом Формана Хаус сидел на стуле, не поднимая головы. В наручниках. А около его стула замер навытяжку полицейский в форме, держа в руках трость Хауса. Сердце Уилсона ёкнуло и куда-то покатилось.
- Что случилось? – спросил Уилсон – спросил просто от беспомощности, зная, что полицейский, скорее всего, не ответит – такие уж у них инструкции. Полицейский не ответил. Но зато в этот момент из кабинета вышел другой человек – Уилсон уже знал его - надзиратель Хауса на время УДО. В руках он держал несколько отпечатанных на принтере листов с местом для подписи, но без подписи. Уилсон разглядел слово «поручитель». Следовательно, там должен был сейчас красоваться уверенный росчерк Формана. Но Форман не подписал бумаг. Почему? И что там, в этих бумагах? Ну, ведь не отмена же УДО, нет? – Уилсон дёрнулся от такого предположения.
Между тем, повинуясь жесту надзирателя, полицейский вытащил из кармана ключ, отпер замок наручников и протянул Хаусу трость.
У Уилсона отлегло от сердца – во всяком случае, прямо сейчас Хауса арестовывать, похоже, никто не собирался.
- Вы свободны…пока, - сказал надзиратель прохладным тоном должностного лица, и они оба удалились, оставив Уилсона и Хауса наедине.
- Что ещё ты устроил? – спросил Уилсон таким тоном, словно это он был у Хауса надзирателем.
- Дифдиагноз, - ответил Хаус и коротко изложил ситуацию. - У него был синдром Альпорта,
- А у тебя синдром хронического идиота, плюющего на правила даже под угрозой тюрьмы! – взорвался Уилсон. – Ты нарушил предписанную «территорию пребывания», нарушил прямой приказ Формана, спровоцировал драку – и для чего? Для решения очередной абсолютно бесполезной головоломки. Твой пациент всё равно умер ещё до того, как тебя одолела идея фикс решить эту головоломку. Нет, Хаус, это чересчур. Когда ты спасал жизни, тоже плюя на всё, это, конечно, тоже доставляло…. Но там ты хотя бы спасал жизни, а теперь…
- Его единоутробный брат тоже этим болен, - сказал Хаус. – Знаешь, что завзятые собачники, потеряв питомца, спешат завести нового, чтобы подавить боль утраты? Его мать поступила так же: развелась, снова поспешно вышла замуж и наградила своим порочным геном ещё одного сына. Но теперь родители вроде прониклись, так что его хотя бы обследуют, внесут в реципиентскую базу и будут поддерживать функцию почек. Так что можешь считать, что жизнь я всё-таки спас и здесь, хотя, пожалуй, только временно. С другой стороны, любая жизнь временна…
Уилсон не успел возразить – из кабинета выглянул Форман. Взгляд, брошенный им на Хауса, выражал так много негодования, что оно в нём едва помещалось.
- Ты меня звал? – поспешно спросил Уилсон.
- Звал. Заходи… - Форман посторонился, пропуская его в кабинет. – Садись, не стой. Ты же уже знаешь, да? Его привезли под конвоем, в наручниках. Засекли «маячок» в нескольких милях отсюда, а когда подъехали, мужчина держал его за грудки и, похоже, собирался бить, а женщина называла педофилом и прижимала к груди малолетнего сына. Вот что должны были подумать полицейские?
- Его ударили? – обеспокоенно спросил Уилсон.
- Нет. Он не сопротивлялся. Просто привезли сюда и поставили меня перед фактом нарушения условий поручительства. Кадди пугала его отработкой в клинике. Я думал, что пугать тюрьмой будет эффективнее.
- Наверное, это логично, - осторожно заметил Уилсон.
- Я обещал подумать до завтра. Мне кажется, разумнее всего будет отказаться от поручительства. Пусть возвращается в тюрьму…
Уилсон устало прикрыл глаза. Этого он боялся больше всего.
- Он не сделал ничего плохого. Спас ребёнка. И его пациентка в клинике тоже выздоравливает.
Форман нервно прошёлся по кабинету. Уилсон чувствовал, что начальник растерян и выбит из колеи, но не хочет этого показать.
- Он неуправляем – это уже достаточно плохо, - Форман мотнул головой, словно отгоняя непрошенные сомнения. - Я не могу делать вид, что так можно. Ему не должно все сходить с рук, и он должен это, наконец, понять. Мне отступать некуда - я отправлю его назад в тюрьму.
- Ну что ж, - Уилсон поднялся со своего места. – Ты так решил – ты имеешь полное право. Но только он бы сказал, что ты дерьмовый начальник, и я не могу не согласиться с этим.
Форман вопросительно выкатил глаза.
- Ты обязан регулировать работу всей больницы так, чтобы на выходе получить оптимум, а не пессимум, - голос Уилсона окреп, в нём зазвучали обвиняющие нотки. – Твоё дело, колоть ли орехи государственной печатью или купить щелкунчик, а печать использовать как-нибудь иначе. Я именно об этом предупреждал тебя, когда ты только собирался взять его на поруки. Как видишь, я оказался прав. Хаус – тончайший, алмазной заточки инструмент, который может творить чудеса в умелых руках. Кадди с этим справлялась, потому что не пыталась гнуть и ломать Хауса, а только направляла его, используя своё собственное природное оружие, манипулируя, хитря и играя. Не по своим правилам, не по его правилам, а по их общим, рождающимся в процессе этого взаимодействия, естественно и органично. Она-то понимала, каким инструментом он может быть. А ты этого не можешь… Верни его в тюрьму, и оставь себя в дураках, вечно исполняющий обязанности декана доктор Форман.
Он вышел, расстроенный, оставив Формана переваривать его отповедь, с трудом подавив желание напоследок от души хлопнуть дверью. И встретился взглядом с Хаусом. Это было всего одно мгновение полной откровенности, как будто Хаус приоткрыл ставни и позволил заглянуть ему в душу. Уилсон увидел страх и надежду, обречённость поступать так, как он поступил, и впредь, просьбу о понимании, горечь многолетнего одиночества, какую-то не совсем понятную глубокую мудрость и детскую незащищённость – всё вместе. У него перехватило на миг дыхание – так всего этого было много для одного-единственного взгляда, он с трудом проглотил слюну и, подавив уже заготовленную укоризну, опустил веки: «я сделал всё, что мог, надеюсь, у тебя обойдётся».
Обошлось.