В центральной усадьбе хутора Удачного Екатеринославской губернии жил господин Сукин. Был он тихой наружности, о редкой бороденке с расцветающей по его годам плешью и очень любил счастливое заведение. Да и мало найдется людей в нашей губернии, что счастья не уважают.
Случилось как-то испытать нашему барину нужду по санитарно-техническому делу. Стал подтекать в конторе кран приличного умывальника. Сначала немного на паркет капало, так тетка Агаша подставляла миску, потом целый таз, а вот и того хватать не стало. Решил Сукин устройство для поправки в губернскую мастерскую отвезти.
За лошадьми дело не стало, но вначале захотел он это предприятие душевно окормить. Имел такое внутреннее свойство, на то и человек, чтобы иметь промеж себя сердечные убеждения. Позвал дворника Клемента с ассенизатором Тришкой, посадил на диван, заставил петь заславную путевую песню, чтобы всему, стало быть, предприятию легкая и удачная дорога вышла.
У любого водится всяческая склонность, так и у нашего барина завелась с юных пор легкая привязанность к итальянскому слову. Был грех, заставлял он своих дворовых учить итальянскую музыку. Если не хотелось кому, так подвергал физическим, неприятным увещеваниям. Что делать, тут и неспособный, что-нибудь, а уразумеет.
Под капель конторского умывальника затянули Клемент с Тришкой: "Соль маре лючико, ластро торженто, пласидо лондо, проспере ревенто". Будем щадить уши нашего читателя. Кран сняли, повезли в рессорной коляске в город. И так всё в тот раз хорошо вышло, так удачно сложилось, так счастливо сплелось, что на следующей неделе в конторе сиял новый кран и не было уже никакого мокрого безумия.
Так вдохновило это Сукина, так привело в расположение, как может приводить только тронутого изящным счастьем человека. Повелел после того рачитель центральной хуторской усадьбы над всяким опасным предприятием музыкальное сопровождение совершать. Удачное получилось течение, ничего не скажешь. В иное лето ни у кого в местностях овёс не родит, а у Сукина большой приплод. То же со свиньями, ягодами, яйцами, грибами. Немало мы дивились на такое итальянское искусство; иной раз, усмехаясь, иной раз, завидуя.
Пришло время хозяину усадьбы потерпеть большую душевную болезнь. Третью неделю не просыхал Сукин, пил душевно, тяжко, устойчиво. Народец у него привычный, но к исходу месяца стал хозяина шугаться, прятаться.
Случилось мне тогда быть проездом в Екатеринославской волости. Всего, что читатель знает, я тогда не ведал. Заехал по случаю на Удачный хутор, зашел в дом, да обмер. На полу лежал мой дядя Сукин, махал в душевном недуге руками. Рядом хор из дворовых орал непонятные им солнечные песни. Обнял я его, посадил в кресло, послал закусить. Сидели долго, говорили, говорили, вспоминали былое, обедали, ещё вспоминали. Так устали от закусок, что и слов не разобрать, а всё одно, хорошо было, душевно.
Через неделю дядя помер. Хороший был человек. Вся его удача ко мне перешла. Теперь у меня завсегда и навоз, и куры, и приличные лошади. Почему? Потому, что знаю к этому средство.