вторая часть моего романа с новейшей судьбой моей родины, в которую серебряными нитями вплетены решения её Верховных Главнокомандующих: Ленина, Сталина, Путина.
И осенью хочется жить
Этой бабочке: пьёт торопливо
С хризантемы росу.
Мацуо Басё
не помню, но кто-то из великих изрёк: "чтобы я не читал, что бы не узнавал нового, я всегда помнил, что узнал об этом ещё раньше из писаний святых отцов". К ним никто и ничего не прибавил.
Serg Dunaev
10 февраль 2020 г.
Кто я такой, чтобы размышлять об аллее Ангелов? Я не т. н. Украинец (бритт, немец, по'ляк или кто-то ещё), который «создал» эту аллею (с-ценических жертвоприношений сатане), при этом внешне - знать о ней ничего не желая; кто я такой?
Я не воевал на территории т. н. ОРДЛО (термин т. н. Украинцев), облекая в мою пробитую или разорванную плоть и пролитую мной и моими товарищами кровь суть своего бытия.
Становясь частью Церкви Русского мира.
Моя малая Церковь друзей! Все члены её суть тело Русского мира. Мира, в котором есть чувство Бога. Который мир (как ни крути головой) сохранили нам именно Ленин и Сталин. А белые лебеди с Дона только лишь хотели этого, но (из-реки по имени факт) - не смогли.
Я могу лишь размышлять о повсеместном присутствии в нашем бытии идей Ленина и Сталина: я живу в чудовищно переустроенной и тем самым спасённой ими России. Той самой моей родины, в которой сохранены православные начатки всечеловечества: моя малая Церковь друзей!
Об аллее Ангелов я могу только знать только одно: все мы на ней, живые и мёртвые (которые тоже живы).
Ангел-хранитель аллеи Ангелов.
Кто бы подумал, что это Иосиф,
Сталин который. Или Прекрасный.
Или же отчим Господа нашего.
Ангел-хранитель аллеи Ангелов.
Кто бы подумал, что это Грозный.
Или же Берия. Или Сергий,
Или же Петр, что почти Антихрист.
Ангел-хранитель аллеи Ангелов.
Кто бы подумал, что все мы дети,
Ангелы то есть. Но и не новость:
Даже лукавый Твоею волей,
Русь сохраняет, если прикажешь.
Ангел-хранитель аллеи ангелов
Не разделяет живых с живыми:
Ангелы носят каждое имя. (Niko Bizin)
Русский есть православный любого вероисповедания и происхождения, и любой православный любого вероисповедания и происхождения есть русский; главное - это чувство Бога и страх его потерять; право веры на поступок.
Как определить это право? Да очень просто: оно чудовищно безальтернативно! Если лукавый протягивает тебе два сжатых кулака и предлагает выбрать - не выбирай: само течение миропорядка вынесет к поступку.
Ты будешь вынужден - не поступиться, чтобы не потерять чувство Бога: итак (даже не поступая) - ты поступишь «правильно».
Названия этого «правильно» (Царство Божье или православный коммунизм Иосифа Сталина) - могут меняться, неизменны чувство Бога и страх Божий.
А вот теперь можно и об ангеле-хранителе аллеи Ангелов.
Даю определение, чтобы не было разночтений: т. н. Украинец (для меня) - это человек любой национальности, который пребывает в сумеречной зоне своей «веры-неверия»: находясь ad marginem записи о человеке в Книге Жизни, острие его воли пробует внести некие «благие» (для него самого - в его же понимании) толкования записи.
Запись в Книге Жизни всегда гласит: в любом случае никакой смерти нет. Толковать это (как и моисеевы скрижали) - бес-смысленно.
Уточнения к этому означают именно что бесовство: отклонения в сторону т. н. смерти, следствием чего оказывается иллюзорное многообразие истории человечества, где даже убийство (положить душу свою за други своя) может оказаться спасением, а милосердие - прямой дорогой в преисподнюю.
Ясно одно: людям об этом лучше не судить.
Но и не судить мы не можем. По большому счёту: суждение о чём-либо может быть только одно: это твоё (жизнь) и не твоё (смерть); ты сам определяешь, что тебя породило и что тебя убивает (перефраз Гоголя): вспомните «родного» Тарасу Андрия!
Именно так и рождается понятие «враг народа» - тот, для кого его понимание блага является ядом, царскою водкой в желудке совокупного Тела Церкви (или - Церкви друзей, или - совокупной Церкви всей его родины, или - Церкви всего человечества).
Речь не идёт о честных конкурентах, желающих заместить твоё будущее своим будущим и воспитать из твоих детей своих детей. Речь о нынешних членах твоей Церкви, которые своим самомнением грозят убить всё Тело её.
Сталин именно что вычленял эти убийственные части.
Это действительно сумеречная зона: Верховному приходилось видеть невидимое и слышать неслышимое. Различать неразличимые тонкости.
И ведь всё это - невозможно: с точностью определить. Ведь всё это - безразличная виртуальность, в которой единственной опорой может быть только чувство Бога; но - и его лукавый стремится заместить! Предлагает различные дарования: в западном монашестве, например, феномен т. н. стигматов; тому, кто ищет тех или иных дарований (понимай - власти) лукавый предоставит такую (ту или иную) иллюзию силы.
Или даже пошлого житейского блага.
Наша правда и проще, и сложней: «Ты унываешь потому, что хочется тебе без труда взлететь на крыльях праведности, а крыльев-то еще нет, учиться же ходить по земле по-христиански, смиренно каждый день разглядывая себя по всей своей немощи, - на это нет ни терпения, ни желания.
А ведь иного пути нет. Недаром же святые отцы говорят, что тот, кто научился видеть свои грехи и молиться об исправлении, больше того, кто даже может мертвых воскрешать». (отец Иоанн Крестьянкин)
Далее - об аллее Ангелов: известное бесовство т. н. Украинцев (бриттов, немцев, поляков или ещё кого - по ad marginem своего сознания ушедших в сатанизм, ставших т. н. Украинцами): люди православные! Вы сами, заступив путь полезной нам тьме, создали эту аллею: вы заставили нас убивать вас!
«В 2014-м позвонила знакомая бардесса из Запорожья.
- Ответь честно, что там у вас происходит? - спросила она.
- Украинские военные убивают мирных жителей Донбасса, - честно ответил я.
- Ты пойми: они же не просто так убивают. - сказала она менторским тоном.
Я повесил трубку.» (Владимир Скобцов. Обыкновенный фашизм)
Потому-то и хотят приравнять Царство Божье СССР - к нацистской Германии; казалось бы, заведомая глупость: внешнее сходство можно изыскать - чего угодно в чём угодно, без осознанного наполнения какого-либо сутью.
Вот почему так запредельно важен образ Иосифа Виссарионовича Сталина (а чуть раньше - Владимира Ильича Ленина): в их неоспоримом умении противостоять простоте необоримого распада - невообразимой сложностью понимания.
Хорошо мне обладать послезнанием. У моих героев послезнания не было.
Так вот - об аллее Ангелов: я представил её ангелом-хранителем Иосифа Виссарионовича Сталина.
Который - мог и хотел им быть. Который - «любил Россию.» (Светлана Алилуева). Который - мог и смог её спасти; здесь - мало благих помыслов! Надо уметь и мочь совершить благо, каких бы усилий это не стоило.
«Никто не может оправдываться тем, что будто бы хотел, но не мог, ибо бесспорно не мог потому, что хотел.» (Святитель Иоанн Златоуст)
Можешь? Этого - мало: сделай. Потом - мы ответим за то, что мы сделали, но (перед Богом) - ещё более за то, что могли и не совершили: мог спасти и не спас - и не ссылайся, что соблюдал заповедь «не убий».
Наши ново-мученики («виновные» и «невинные») - конечно же, святые в Вечности; но! Они ничего не смогли поделать с сиюминутной реальностью; вот почему ангел-хранитель - только тот, кто может.
Как ни горько, аллея Ангелов - те, кто ничего не смог противопоставить всемирному Украинству, кроме своих молитв за нас, ведь - очевидно: «…Где над вечным покоем униженным
на краю покровца не поблёк
с материнским умением вышитый
василек,
обнадежит мольба, что колодники,
серый конгломерат лагерей -
нынче наши заступники, сродники,
сопричастники у алтарей.» (Юрий Кублановский)
Я намеренно ссылаюсь на «лагерную пыль» - ничего не смогших; как и в первой части (не прощай меня, Бухарчик) - повторю: хорошо обладать послезнанием. У меня оно - есть, а у моих героев (у того же Иосифа Сталина) - его не было.
Зато было чувство Бога.
Его ведь и у язычника или даже «безбожника» не отнимешь. Здесь я дерзновенно зайду «дальше» Иустина Философа: «Не случайно святой Иустин Философ звал Сократа «христианином до Христа», а в афонских храмах изображение мудреца иногда помещают в притворах. В интуициях своей боговосприимчивой души Сократ понял, что истина едина для всех, хотя каждому открывается своим неповторимым образом.
Христианский богослов бы сказал: у Бога свои, неповторимые отношения с каждым, и путь каждого к Богу неповторим, хотя и существует в русле единой веры.
До Сократа философы были заняты проблемами мироустройства (чем в наше время занимаются физики), он же повернул философию от постижения природы к этике. Сократ говорил (и для его времени это было разумно), что вопросы физического устройства мира очень сложны, а знать, что есть добро и зло - мы можем на опыте.» (Сеть)
Кто скажет, что это (и не только только ирреально) - лишь тонкие материи? Но именно они облекаются плотью поступков. На опыте - и в наше время это более чем разумно: у Санкт-Ленинграда , который просвещённая Европа определяла с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года как некую проекцию т. н. ОРДЛО - в прошлое, есть своя аллея Ангелов.
Пискарёвка. Пусть там не только дети.
И у всего Царства Божьего СССР есть своя аллея Ангелов (более 30 миллионов). Пусть там не только дети. Просто дети наиболее наглядны, не нуждаются в разъяснениях.
И у всех этих аллей есть их ангел-хранитель.
Вот так и тянется сквозь время неразрывная цепь этих аллей. Если эти аллеи будут разрушены, распадётся ли Божье Царство СССР? Я не знаю; но - над каждой аллеей витает образ её ангела-хранителя: иногда это Александр Невский, иногда Дмитрий Донской, иногда Иван Грозный, иногда Иосиф Сталин.
И ведь у каждого из них есть свой синодик «невинно убиенных»; что здесь скажешь? Только то, что «невинно убиенные» - тоже в этих аллеях; и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы бесы вольно' напяливали на себя их личины и предъявляли свои бесовские претензии «тогдашнему» Верховному.
Претензий (никому из Верховных) - не избежать, но (за-ранее, за-раной, за-рекой Летой) - можно знать их «подноготную» - очень символичное и болезненное определение (прямо-таки из дознаний Скуратова): вот так тонкие материи чувствуют уязвимость материй грубых.
Дети (повторю) - это не только дети: все мы дети Дня Восьмого (со-творение мира продолжается). Дети того дня, когда вот-вот будет снята Пятая печать, и воскреснут все те, кто уже утвердил себя в невидимом: всё живые и мёртвые - кто протянулся как цепь аллеи Ангелов.
Напомню: в первой части я (одновременно) прошёл вокруг Долгого озера, тогда расположенного около города Норильска (в начале семидесятых годов XX века ещё не было новых районов), а так же приехал в Москву посреди осени 2022 года, когда войска ВСУ предприняли т. н. «контрнаступ»; много всего происходило.
Происходящее (и во время моего приезда, и в местах «контрнаступа») можно назвать своеобразным дискурсом между ангелами и бесами.
Нагляден он на переосмысленной мною картине Клодта: на ней Иосиф Виссарионович оттолкнулся сухой рукой (покалеченной в детстве) от стены и вступил в сонмище бесов; нагляден он даже тогда, когда я зачем-либо еду в «мою» Москву: со мной - совокупно перемещаются (и во времени, и пространстве) все мои поездки в Первопрестольную.
И все люди, которые в этих визитах соучаствовали.
И все мои мысли. Всё моё невежество. Всё то, что меня мозаично составило - ведь тогда целым я почти не оказывался: всё во мне оказывалось очень фрагментарно; я не понимал, за-чем меня тянуло в Москву? За каким таким чувством?
Вряд ли тогда это было чувство родины. А вот сейчас - может быть и даже должно.
Я не мог даже предположить, что все эти фрагменты моей вселенной (мгновения, в которых я поселяюсь) - значимы только в теле Церкви моего я (созвучного Телу Вселенской Церкви: что вверху, то и внизу); значимо и то, что какой-то прошлый я в каком-то забытом уже году изгонялся в Бологом из отделения полиции и тоже отправлялся в Москву, к моим друзьям Лене и Саше.
Об этом опять же есть в первой части: не важно, когда и где что происходит; у Бога всё - сейчас, а я (тогда) - оказался весьма убог; это меня и спасло.
Проснусь - и думаю о Боге.
Мурлыча, кот лежит в ногах.
Я нищ, как многие; в итоге
Мне б надо думать о деньгах.
Пытаюсь, но не получается.
Бог ближе русскому уму.
Вот потому и не кончается
Россия. Только потому! (поэт Николай Зиновьев)
Потому (напрямую) - я ничего не говорю об аллее Ангелов. Я ни разу в жизни не был в Донецке. Но потому (напрямую) - я и не могу не говорить об аллее Ангелов: для меня всё Царство Божье СССР - аллея Ангелов.
Помните окончание первой части: я уезжал от Лены, вдовы моего друга Саши. Я шёл по (всей) собянинской Москве в сторону (любой) станции метро: пространство и время сдвигались, проникали одно в другое и порою менялись местами.
Ничего удивительного: «СТАРОВЕРЫ НА АЛТАЕ ПРО ЭТО ЕЩЁ 200 ЛЕТ НАЗАД ГОВОРИЛИ...
В приватной беседе один батюшка, известный особым даром видеть невидимое, поведал впечатляющую информацию; время стало сокращаться! По сравнению с тем, что было сто и более лет назад, нынешние сутки стали короче. По реальной, а не календарной длительности, если брать за эталон старое, не изменявшееся веками время, современные сутки длятся всего 18 часов против прежних 24.
Получается, что каждый день мы недополучаем около 6 часов, и именно поэтому нам вечно не хватает времени, дни летят в ускоренном режиме. Особенно заметно сокращение суток проявилось на рубеже XX и XXI веков.
Можно усомниться в прозорливости священника и объективности его выводов. Но, оказывается, есть и другие факты, указывающие на сокращение времени.
На священном Афоне монахи даже ночи проводят в молитве. Причем у афонских старцев давно выработалось особое молитвенное правило: в определенный промежуток времени они должны прочитать столько-то молитв, и так каждый день, строго по часам. Прежде монахи успевали за ночь полностью выполнить эту «программу», и до ранней утренней службы у них даже оставалось немного времени, чтобы отдохнуть. А ныне, при том же самом количестве молитв, старцам уже не хватает ночи, чтобы успеть их закончить!
Не менее удивительное открытие сделали иерусалимские монахи, служащие на Святой земле. Оказывается, уже несколько лет лампады у гроба Господня горят дольше, чем раньше. Прежде масло в большие лампады доливали в одно и то же время, накануне Пасхи. За год оно полностью выгорало. Но теперь, уже в который раз, перед главным христианским праздником остается еще немало масла. Получается, что время опережает даже физические законы горения!
Сказалось сокращение суток и на производительности труда. В былые времена, пользуясь простейшими инструментами, люди успевали сделать гораздо больше, чем можем мы сейчас. Протоиерей Валентин Бирюков вспоминает, что в 30-е годы его отец, вернувшись из ссылки к семье, при минимуме помощников умудрился всего за неделю построить новую хорошую избу. А в воспоминаниях Бориса Ширяева о соловецком лагере есть эпизод, как 50 заключенных, из которых почти половина были «доходяги», построили и ввели в эксплуатацию здоровенную баню всего за 22 часа! На вооружении у строителей были только ручные пилы и топоры. Мы же сейчас, даже имея современные электрические инструменты, при всем желании не сможем угнаться за работягами прошлого! И не только потому, что стали ленивее и слабее, но и потому, что времени не хватает.» (Vladimir Beryazev. 9 дек 2022 в 10:20)
Тогда я (в последний свой приезд) уезжал от Лены и думал - не думая: такое не облекается в плоть мысли.
Очевидно, что (в очередной раз) прервалась связь времён: настало время решений! И это тогда, когда цель лукавого почти достигнута: творения Божии - (почти) перестали быть его детьми и (почти что) стали детьми лукавого.
На примере: и все мы, рождённые в Царстве Божьем СССР, и следующее поколение, продукт навязанного нам «общества потребления» - то, чем мы порой заняты: это чистейшей воды каннибализм, самоедство... Ладно, что далеко ходить: убийство Саши любимой дочерью можно списать на обычную достоевщину, а вот на кого бы беглецов от СВО, т. н. «испуганных патриотов» переложить?
Тоже чьи-то дети, убийцы моей родины. Враги моего народа, полагающие, что родина им должна, что они достойны принять её блага и не обязаны за них платить.
Здесь я вспомнил ещё одного мёртвого (который, в отличие от «испуганных патриотов» - всегда для меня более чем жив): «Родина должна тебе многое, но ты должен родине всё.» (В. Топоров)
Где отличие отцеубийства от «трусливого патриотизма»? Иосиф Виссарионович, на самом деле, совершал очень простую (и даже атеистическую) вещь: родина может выжить, если мировосприятие её детей не является потребительским... Скажу вещь дерзновенную: во время т. н. чисток элиты в тридцатые годы Верховный зачищал целый культурный пласт бесовства.
Того самого - в котором: «Человек создан для счастья, как птица для полёта.» Напомню авторство «подслушанной» Максимом Горьким фразы: Сытин, вшивый бомж в вонючей ночлежке.
Разумеется, Верховный был чудовищно не прав. Более того, он и не мог победить (в миру лукавый непобедим), но - в перспективе десятков или сотен лет, и здесь и сейчас он делал единственное, что могло спасти мою родину.
Что нам сотни лет? Считайте, их нет вовсе. Время ускорилось.
Я уезжал от Лены и шёл по нынешней Москве. Не сразу, но с пересадками я добрался-таки до метро. Собянинская Москва не давала привычных маршрутов (тем более я был в ней столько лет назад); я помнил Москву девяностых, когда учился на заочном отделении Лит. Института и для-ради прокорма торговал чаем вразнос (традиция русских коробейников).
Прокорма не только моего, Хотя я и сам теперь почти не верю в эту сказку о моём альтруизме. Мне нужны были ежедневные деньги, чтобы прокормить трёх человек (и ещё одного, так вышло) - молодую семью моих тогдашних друзей.
Семья эта была нелепой, с какой бы стороны на неё не смотреть. Составили её ещё два студента помянутого Лит. Института. Мужа звали Андроник. Он был армянин из Казахстана. Жену звали Мария, коренная красивая москвичка.
В чём нелепость? Разумеется, не в составе семьи. А в том, что благодаря стечению обстоятельств мы на краткий миг смогли построить некое подобие новозаветных яслей (Царства Божьего на земле), а потом сами его незаметно упустили.
Итак, моя добрая страшная сказка.
Младенца-ангела (сына Марии и Андроника) звали Евгений, ему тогда было - то ли меньше, то ли чуть больше года. И вот (вдруг - а не по аналогии с вышеобозначенной аллеей Ангелов) -я выступил чуть ли не в роли ангела-хранителя этой семьи.
А ведь казалось: кто я такой, чтобы размышлять об аллее Ангелов?
Повторю: я не т. н. Украинец (бритт, немец, поляк или кто ещё), который «созда'л» нынешнюю аллею в Донецке, при этом - знать о ней ничего не желая. Я не воевал на территории т. н. ОРДЛО (термин т. н. Украинцев), облекая в мою пробитую или разорванную плоть и пролитую мной и моими товарищами кровь суть своего бытия.
Становясь частью Церкви Русского мира.
Моя малая Церковь друзей! Все члены её суть тело Русского мира. Мира, в котором есть чувство Бога; я ещё не закончил о Лене и Саше, просто - мне пришло в голову подойти к проблема отцов и детей изнутри; как мне, бездетному, это сделать?
А вот как! Без экивоков и напрямую.
Только теперь, через десятки лет, умирая вместе со страной и вместе с ней воскресая, я начинаю понимать, к чему привели меня мои тогдашние вояжи в Первопрестольную на т. н. «собаках» - электропоездах по особенной логистике; зачем мне, уроженцу сталинского Норильска, проживающему в постперестроечном Санкт-Ленинграде, понадобились эти (скажем так) путешествия по вселенным.
Не скажу, что понял окончательно. Прочувствовал окончательно (всеми своими вселенными) - своё чувство родины.
В ту пору существовали так называемые «волны» - то есть очень удобное расписание электричек. Маршрут был таков: Санкт-Петербург - Малая Вишера - Окуловка - Бологое - Тверь - Москва. Тогда еще было очень удобно ехать, потому что было несколько «волн».
Утренняя (с выездом из Петербурга в 7:13 утра и приездом в Москву около 21-22 часов).
Дневная (с выездом в 13:25 часов, ночевкой в Бологое и приездом в Москву около 9-10 утра)
Вечерняя (с выездом на последней электричке с ночевкой в Малой Вишере или Окуловке и приездом в Москву около 15-17 часов).
Я не знал, что искал Царство Божье СССР. Я не знал, что не смогу его найти, чисто физически передвигаясь с места на место. Я вообще ничего не знал, но каким-то образом совмещал времена и места, а так же людей различных эпох... Что происходило незримо, но - определяло не только мои прошлое и будущее, но и со-бытие самих Ангелов.
Все мы хранители нашей аллеи Ангелов.
Я не знал даже, что ничего не знаю, но именно перемещаясь из Питера в Москву и обратно и проделывая это без видимых причин (вот так же как в «Карамазовых» или «Идиоте» - поездки на тройках в пригород или в соседнюю деревню для-ради загула), я заполнял себя пространством и временем; впрочем, что повторять за неповторимым?
Неповторимое надо цитировать:
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
- Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, - и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки, - идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
Далеко в шалаше голоса - не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад.
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады - и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, -
Не Елена - другая - как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный. 1917 г. (Осип Мандельштам)
Я уже не помню, как я оказался в Москве в тот раз. Знаю, что это было уже после ельцынского путча 93 года. Станция метро, кажется, называлась Менделеевская или Дмитровская (помню, что линия была кольцевой). Если Менделеевская, сразу возникалают ассоциации с броуновским движением корпускул.
Я знаю, что броуновски движутся молекулы, но (по звучанию, согласитесь) - корпускулы более мускулисты.
В нашем вероятностном мироздании корпускулы менее чем благостны, зато более чем смекалисты: их броуновская свобода сродни древнегреческому (языческому) пониманию Хаоса; молекулы здесь кажутся ступенью к Космосу, а там и до Среды Воскресения рукой подать... Всего-то тысяча лет до Крещения Руси Владимиром.
Но и к этому крещению ступень - Крещение Руси Ольгой.
Но и к этому Крещению ступень - попытка Крещения Руси Аскольдом и Диром (Киев тогда не был «матерью» городов Русских, и новгородские плотники ездили его отстраивать, доводя это захолустье до ума).
Да и до этого были ещё попытки: есть намёки во франкских хрониках; впрочем - не важно: мы и так полны пространством и временем. Дмитровская станция напоминала о царевиче Димитрии и Гришке Отрепьеве.
Времена и впрямь были смутные. В очередной раз казалось, что моей родине не подняться.
Я обустроился тогда в общежитии Лит. института, по знакомству получив комнату у однокурсника, ставшего на то лето зиц-комендантом (не только в стране, но и в более мелких структурах происходил тот самый языческий Хаос).
Возможно, однокурсник собирался мне эту комнату сдавать и на этом заработать, но не это главное. Я хотел побыть в Москве какое-то время. Будучи полон пространством и временем, я хотел какое-то время порастратить на размышления.
Это были особые раз-мышления: внешне - я и не делал ничего, и не раз-мышлял ни о чём; но (почти как-нибудь получалось) - со мной происходила особенная гармония бытия (пере-мещений и пере-живаний: кармических прижизненных реинкарнаций), которая позволяла мне пере-ступать и два-мышленяя, и приступать к три-мышлениям.
Даже если сам я этого не очень-то понимал. Я был молод, и тело всё ещё успешно заглушало все эти тихие голоса.
Мне каким-то образом удалось созвониться с моими знакомцами по Лит. институту Андроником и Марией. Мне сообщили, что они (возможно) будут по такому-то адресу около такой-то станции метро. Не менее возможно, что их там не будет: Андроник и Мария (свежеиспечённая семья) конфликтовали с мамой (Марии) и тёщей (Андроника); в причины конфликта мы вдаваться не стали.
Квартира принадлежала матери. Молодая семья делала вид, что гордо с квартиры съехала (не отвечала на телефонные звонки)... А на самом деле там оставалась: некуда им было идти.
Такие вот детские игры.
Я вошёл в подъезд. Не удивляйтесь: в те годы кодовых замков ещё не было. Поднялся на нужный этаж, позвонил в названную мне квартиру. Мне никто не ответил. Я позвонил ещё, ещё и ещё подождал. Потом отвернулся от двери и стал спускаться.
Я вышел на улицу.
Было лето. Никакого чувства потери от нашей не-встречи не было. Не было никакого чувства бес-смысленности происшедшего. Я словно бы оглох и ослеп.
Вообще - ничего не было.
Конечно же, наш удел - это люди, и я не знал, что делать дальше. Меня ещё не избили в Бологом (см. первую часть), я ещё не сопоставлял столицу распавшейся империи с эпохой «раннего» сталинизма (когда Верховный ещё не обладал полнотой власти, как бы её не приписывали ему верные троцкисты-хрущёвцы).
Было вот как: я делал, но - не понимал, для чего.
Пространства и времена во мне складывались в мою личную вавилонскую башню. То, что эта башня рухнет лет через пять шесть, и я на целое двадцатилетие (а моя страна - лет на тридцать) погружусь в безнадёжность.
От которого спасёт меня только волшебная сила моего невежества: моё незамутнённое знанием сознание не будет мешать моей душе меня же (пусть медленно, но непреклонно) выволакивать из трясины победившего бесовства.
Я вышел на улицу. Замер. Потом (ещё вполне безвольно) двинулся в сторону метро. И вот здесь я (как черед многие годы и совсем в другой ситуации) услышал:
- Бизин, ты?!
Меня окликнули из окна. Я не почувствовал, как соединились десятилетия прожитых и не прожитых мною лет. Я не видел ещё картины Клодта (Иван Грозный и тени его жертв). Я не понимал ещё, что именно так и происходит с каждым: не обязательно быть Верховным, чтобы совершить те или иные мерзости или чудеса в своей и чужой жизнях.
Можно спорить о масштабах, но их (мерзости и чудеса) - совершают все. Разве что не все их столь метафизически понимают.
Итак, это «вечное»: Бизин, ты!
Я соврал, что я услышал. Скорей, я пред-услышал. Какой-то гранью слуха. Голос (пред-голос) - был сверху. Я поднял голову. Вгляделся, насколько мог: при моих минус (сказывались детские ночные чтения запоем под одеялом с фонариком) четырёх очков на мне не было.
Каким-то пред-зрением разглядел чьё-то смутное лицо в форточке окна на (кажется) четвёртом этаже.
Кто это, я не понимал (мне и не надо было). Но голос был мужским и знакомым (мне и не надо было). Бес-смысленность моего по-знания (знания по-над) вдруг опять обрела объём: не будь ни холоден, ни горяч, а лишь тёпел - и бесы меня бы минули... Повторю: не в том масштабе (куда мне до космоса), но - я вернулся в их сонмище.
Я пошёл обратно к подъезду. Думал я при этом об одном: мне не придётся завтра просыпаться в комнате общежития на пустом этаже. Ведь теперь меня приобняла иллюзия дружбы.
Кстати, о добывании денег. В те годы в стране чуть ли не голод был. Например: мой Санкт-Ленинград оказался отрезан гордыми прибалтийскими республиками от поставок продовольствия. Зима девяносто второго года напомнила о традиции «европейцев» блокироваться (против нас) и блокировать (нас).
В Москве жить было значительно легче.
Не за этим я ездил в неё, но деньги на жизнь были нелишними. Каким-то образом я «тогда» - сумел (или ещё только «тогда» - сумею: об этом чуть позже) устроиться в коробейники, торговал различными сортами чая по учреждениям (брал на складе, потом отправлялся куда-нибудь в центр: офисы, конторы, даже в ЦДЛ забредал; главное было пробраться мимо вахтёров); вечером с остатками товара ехал на склад и «монетизировал» разницу.
Очень скоро мне это надоело. Смысла никакого не было. Телега жизни катилась без всякой цели. Как вообще могла у меня возникнуть эта мысль: уехать из Санкт-Ленинграда, заниматься торговлей в Москве, жить невесть где?
Должна было быть веская причина. Здесь необходима некая сноска-уточнение (курсивом).
Когда именно произошла эта эпопея с торговлей чаем, я точно не помню: было ли это до моей тогдашней встречи с Марией и Андроником, или произошло чуть позже?
Не важно: прошлая реальность всегда более чем вероятностна (ничуть не менее, нежели будущая); главное, чтобы она была настоящей. Это как с с существованием на земле Царства Божьего СССР: должна быть запредельная мотивация сошествия неба на землю; зная за-ранее: земле не поместить всего неба.
Простого выживания здесь не достаточно.
Да, наше не-бесное выживание - это вопрос чуда: соответствия не-обходимости, которая - только сейчас, той не-оборимости, которая - всег-да (у которой нет и не будет никаких «нет»).
У меня словно бы появляется выбор: как мне примерить крылья ангела-хранителя? До весомой получения причины «вмешаться в реальность» - или после: для себя или для других быть мне (пусть и ничтожного масштаба) ангелом-хранителем; как именно?
Итак, решено: я слишком эгоистичен, чтобы приступить к подвигу только ради себя.
Да, лучше будет, если я начал (начинаю, начну) торговлю вразнос, только заручившись более-менее приемлемой мотивацией.
Я не знал, что сейчас я эту мотивацию обрету. Я подошёл к двери квартиры и опять позвонил.
- Бизин, ты? - спросил тихий женский голос.
- Да.
Дверь открылась.
Мария, которая младше меня на четырнадцать лет, тогда имела вид совершенно иконописный и одновременно магический: были в ней что-то эльфийское! Что-то почти магически не здешнее.
Или я так видел? Я мог и ошибаться.
Она встретила меня со стороны кухни. Андроник выскочил из комнаты, оторвавшись от компьютера. Или я так видел? Будто Андроник намеренно пустил вперёд Машу. Я мог и хотел ошибаться.
Вослед за Андроником из комнаты показался ещё один (тоже восточного вида) мужчина, постарше его возрастом.
Маша поцеловала меня в щёку. Андроник обнял, тогда это было новомодно.
- Мы прячемся, - сказала Маша.
- Я понял.
- Маме не нравится Андроник. Полагает, мы неправильно живём, - стала объяснять всё ещё влюблённая в мужа Мария.
- Да, это мой брат. Он из Джесказгана (город я называю по памяти). Приехал к мне, - представил Андроник мужчину в комнате.
Имени брата я не помню. Прошло около тридцати лет. Позже выяснится, что брат Андроника скрывался в Москве от чего-то уголовного у себя на родине: то ли машину угнал покататься, то ли ещё что.
Границы бывшего Союза были прозрачны. Какое-то единство ещё ощущалось.
- Пойдём на кухню, сказала Маша. - Будем праздновать твой приезд. Но сначала посмотри на Женьку. Ты его ещё не видел.
Женька был сын.
До этого я видел Марию ещё беременной. Если забежать наперёд - уже после этой эпопеи с бунтом молодой семьи: будет ещё одни случай, мы ещё раз сойдёмся пожить чуть ли не коммунистическим общежитием (тоже на одной из квартир её матери).
Андроник всё так же будет пропадать за компьютером, самоучкой осваивая различные дизайнерские ухищрения; я в этом ничего не понимал.
Андроник всё так же будет обещать всё более настороженной к его амбициям жене грядущие успехи: он даже (на деньги мамы Марии) купит реальную фирму и начнёт заниматься рекламой, подключая меня к «мозговым штурмам», поездкам к клиентам, и прямо-таки требовал, чтобы я больше не отвлекался на иные способы добывания денег.
Моя торговля вразнос навсегда закончится.
Странное было время: разваливалась «телега СССР», различные реальности то совмещались, то опять распадались.
Я посмотрел на Женьку. Младенец как младенец. В пелёнках.
Телега жизни может развалиться,
Но всё равно катиться продолжает.
Я верю, что могу её собрать
И нанизать на ниточку дороги.
Что ноги лишь дотоле мои ноги,
Доколе я могу переступать.
А если нет, обузой назовутся.
Но не порвётся ниточка дороги.
Лишь только груз добавит на телегу.
Которая возможет развалиться,
Но станет развеваться словно парус!
Что порван и теперь зовётся вымпел.
Я выпил чашу жизни на пиру.
Вы скажете, что тоже я умру...
И этим умереть меня обяжете.
Телега жизни может развалиться!
Но всё равно катиться продолжает:
Доселе под гору, теперь ползёт обратно.
Душа моя едва её везёт.
Не вывезти не может, что понятно. (Niko Dizin)
Тогда мы засиделись затемно. Выяснилось, что жить молодой семье не на что. Андроник «осваивал профессию». Мария посвящала себя сыну. Мама Маши деньги поначалу давала, потом ожидаемо потребовала чего-то более определённого.
У брата Андроника средств к существованию в Москве тоже не было.
- Ты надолго в Москве? - спросил Андроник.
- Не знаю, посмотрим, - сказал я. - Вы что думаете?
- Мы с Андроном можем поехать к маме на дачу, - сказала Маша. - Но это будет капитуляция.
Карие глаза оленёнка. Лицо сердечком. Губы (тоже) сердечком. Я тогда воспринимал это всё всерьёз. Права её мама или не права (конечно же, права), не имело значения: я принимал решения не для мамы или (даже) красивой Марии, не для симпатичного мне Андроника.
Точнее, я не принимал решений. Они сами меня приняли.
Потому я не стал говорить, что в их положении капитуляция неизбежна. Разве что Андроник с братом завтра отправятся разгружать вагоны.
- Ты у нас погостишь? - спросил Андроник.
- Завтра буду искать работу, - сказал я. - А давайте сейчас ещё о стихах поговорим.
Так всё определилось с торговлей. Даже если это не совсем так, пусть Маша, Адроник и Женька будут её причиной. Будем считать, что именно они подвигли меня стать в какой-то мере (пусть ненадолго) их ангелом-хранителем.
- Давайте о стихах! - воскликнула Мария.
Всё эти виртуальности самоопределения «меня» - погружения в «здесь» и «сейчас», плавно перетекающие в «когда» и «никогда», в те времена совсем меня не волновали: я понятия не имел о пластилиновости места и времени! Я невинно совершал смертные грехи: прелюбодействовал, пьянствовал, рассчитывал на предназначение.
Смирения во мне не было. Была волшебная сила невежества.
- Спой свои песни, - попросил я Андроника.
- Гитары нет, - горько сказала Маша.- Мы сбежали тайно, гитара осталась на даче. Эту квартиру мама собирается продавать.
Андроник взглянул. Взгляд его был по восточному глубок. Всё становилось ещё глупей и обречённей. Но я вспомнил: это было в районе метро Водный стадион. Мы тогда действительно жили чуть ли не коммуной на другой квартире, принадлежащей матери Марии.
Это действительно было позже торговли чаем.
Андроник тогда точно так же священнодействовал у компьютера. Мы с Машей шли в магазин за продуктами. Всё это очень напоминало нам богемность Монмартра (о которой на практике мы понятия не имели); мы были молоды и веселы, иногда нам хотелось петь:
Меня возьмёт к себе свирель
седьмою нотой,
лазурью светлой акварель,
Пчелою соты,
Листвой кладбищенский побег,
Прибоем море,
Когда назначу свой побег
Концом историй
О самодержце за столом
Своих империй,
И эта верба за окном,
И дождь за дверью
Не обозначат ничего
В тоске и суе,
И от Иуды моего
Ждать поцелуя
Устану, ветер и вода -
Мои творения,
Когда пойму, что НИКОГДА -
Моё спасение. (Андроник Назаретян)
Мы пели. Пели песни Андроника, но - без него. С Марией - понятно: она (благополучная юная москвичка) убеждала себя в своей любви к мужу и своём с ним будущем. Со мной - тоже (не) понятно: я ещё не понимал, что искусство (горчичное зерно) и вера (с горчичное зерно) суть вещи разных порядков.
Искусство оперирует миражами, вера - мирами. Тот же, кто пытается совершить магию подмены миров на миражи, с большой долей вероятности оказывается бесом; не скажу, что мы совершали разделение осознанно.
Мы просто пели. Потом, после покупки минимума провизии (тогда ещё не было Женьки, и Маша немного транжирила), она находила какую-то сумму мне на пиво или нам двоим на йогурт; это было на самом деле здорово.
Откуда брались деньги, не знаю. Откуда-то брались. Меня это не занимало тогда, не занимает и теперь. Гораздо важней мне, как эти вероятностные воспоминания-восполнения (замещения реальности ирреальным) оказываются схожи с тем ограниченным сонмищем бесов, в которое в первой части вступил Верховный.
Верховный.
Звали ли его (в историографии) Грозным, звали ли его (за глаза) Хозяином; не суть. А вот то, что и я вступаю в своё сонмище, необычайно важно.
Как и то, на какое место в мозаике поставить то или иное воспоминание-беса. Персонификация воспоминаний - дело известное; но - здесь негаданно выясняется, что воспоминаний не так уж и много: не более чем шесть или семь человеческих чувств-осязаний (зрением, кожей, ухом, душой).
Легко сказать «имя им легион»! Сложно признать, что «легион» столь немногочислен.
Тогда (помню) я «спросил» у Андроника:
- В Москве заработать легко. Столько объявлений.
Я не стал договаривать знак вопроса в конце предложения. Маша поняла и вмешалась, разъясняя эту сову (мужнино бытие у компа):
- Андрон хочет освоить денежную специальность. Все эти объявления дают «сегодняшние» деньги, он хочет «завтрашних».
Я оглядел стол. Меня встретили прекрасно. Пиво. Пицца. Ещё какая-то мелочь. Мы были молоды, ничто сейчас не заботило: завтра будет завтра.
Я не сказал:
- Пусть завтрашний сам думает го завтрашнем, довольно сегодняшнему дню своей заботы.
Если бы Маша и Андроник знали тогда Евангелия, как сейчас (не) знаю их я (опять пластилиновость - на этот раз прозрения), они никогда не ответили бы мне:
- Стань завтрашним.
Мы уже были завтрашними. Были и вчерашними. А вот кто из нас был не настоящим, а сейчашным, не мне тогдашнему судить. Даже если бы я знал Евангелия так, как (не знаю) их даже теперь: когда вижу, какие реальные души (в виде наших дел) вышли из наших тел наружу.
Меня возьмёт к себе свирель
седьмою нотой...
Спать меня разместили в раскладном кресле. Квартира была однокомнатной. Мое кресло располагалось посреди той самой «одной комнаты». Рядом, за шкафом, был закуток с андрониковым компом. Там же ночью на матрасе спал брат Андроника.
Сама супружеская пара укладывалась на кровать у окна.
Теперь попробую описать внешность моих «Марии и Иосифа». Это достаточно просто: описания по памяти очень податливы версификации послезнанием. А вот если отсечь послезнание, то и черт никаких описывать не надо: достаточно выразить радость от наивной надежды на дружество!
Это при всём при том, что ни внешность брата Андроника, ни внешность младенца Евгения никак моему описанию не поддадутся: невозможно описывать то, что никакого участия не принимает во внутренних изменениях внешности со-бытий.
Итак! Марию (прямо) - нельзя было назвать красивой. Она была красивой исподволь, но - настолько очевидно, что её не требовалась кукульность каких-нибудь «Барби». Воронье крыло волос, тонкая красивая шея, маленькая грудь, прекрасные бедра и длинные ноги; что тут добавить?
Андроник был ростом выше меня. Икры бегуна-кроманьонца, точёная грудь фехтовальщика, профиль горного орла. Гитара и песни, которые представлялись нам прихожей в наше бессмертие.
Всё.
Утром я проснулся раньше всех Прокрался на кухню. Поставил чайник, приготовил кофе. Взялся за газеты с объявлениями о вакансиях. Вчера, между лирикой общения, я спросил у Андрона о наличии таких газет: стопочка нашлась.
Очевидно, что я не первый в этой компании задавался таким вопросом.
Мне требовалось что-то, что приносит ежедневный доход Опять же между лирики общения мы подсчитали наши совокупные финансы: положение сложилось критическое.
Так я и нашёл фирму (оптовый склад), предоставляющую малые партии различных сортов чая для торговли в розницу... Но тотчас возникла другая проблема! У меня был паспорт (обязательное условие), но не было московской прописки.
Предложить Маше дать мне свой паспорт, чтобы я использовал её имя как своего поручителя, я не мог. Как выяснилось ещё вчера, молодая семья взбунтовалась против тирании родственников спонтанно и сбежали впопыхах, и документы Марии так и остались на семейной даче.
Ирреальная глупость происходящего меня не покоробила. Игрушечность бунта даже не удивила. Мы все были детьми в разрушенном детском саду Царства Божьего СССР. Мне предстояло решить насущный вопрос: что первично, хлеб или небо? Или вообще нет такого вопроса?
Сейчас решалось: раньше визита к Марии и Андронику я решил вопрос с хлебом, или уже после визита? Раньше прихода Верховного к власти он спас мою родину, или - уже после обретения власти?
Вопрос, конечно, сугубо метафизический: следует ли спасать от того, что нельзя победить (лукавый непобедим)? А с помощью Божьей? Известно, не стоять деревне без праведника... Но даже это раз-мышление (только начало его) не отменяло насущной необходимости действия.
Я порылся в голове. Отыскал знакомую «новую москвичку». Позвонил, рассказал обстоятельства. Она (её звали Анна) как-то даже обрадовалась. Она продала дом в Краснодаре, купила однокомнатную квартиру в Москве и теперь обосновывалась на новом месте: ей нужна была временная работа, чтобы оглядеться и перебиться, а потом попробовать на новом месте «развернуться».
Я посмел пообещать обязательную прибыль от «дела». Я не стал говорить, что мне надо было кормить молодую семью из трёх человек и примкнувшего к ним брата.
Осознанно я (не припомню, говорил ли уже об этом) ни в коей мере не примерял к лопаткам крылья мелкого ангела-хранителя.
Скорей (как коробейник) я мог претендовать на роль мелкого беса-самоискусителя: так легко было приглядеться к покупателю и надбавить цену; согласитесь, многих подобное сгубило и увело от самих себя в спекуляции.
Так легко «складывались» обстоятельства.
Так легко, что я даже не проводил никакой параллели между моим тогдашним другом Андроником, армянином из Казахстана, и Иосифом Джугашвили, «кремлёвским горцем»; тогда я даже и помыслить не мог о совместимости горы и песчинки.
По крайней мере, о сравнении и сопоставлении.
Здесь вот какое дело. Даже не сравнивая степень исполнения Заповедей Божьих (это не дело людей), приходится признать, что люди чертовски одинаковы и живут по одним и тем же законам этого мира (который отдан лукавому); любое соприкосновение с Космосом - почти одинаково в пределах скудного человеческого тела (тоже любого).
Хотя бы: в своё время много писали о сближении ссыльного Кобы с уголовниками; вот вам брат Андроника, уже почти уголовник; дальше будет дальше (о самом Андроне), но - не станем забегать на перёд, зло-употребляя послезнанием.
Мы встретились с Анной в нужной точке Москвы, прошли к нужному нам офису-складу нужной нам оптовой фирмы, и там она предъявила свой паспорт с московской пропиской (тогда это ещё не называлось «регистрацией»); вообще, удивительно - фактически Анна тогда за меня поручилась.
Если бы что-либо в предприятии пошло не так, ей пришлось бы «ответить финансово»; отчего она так поступила? Мы не были особо близки: я из Питера, она из Краснодара. А что когда-то много водки выпили, много о стихах говорили, так ведь и не целовались ни разу (шутка, а не намёк на Искариота).
Ладно, она так поступила. Всё.
Сама Анна работать коробейником не стала, тяжёлое и не женское дело влачить сумку с пачками чая через станции метро, через автобусы и троллейбусы, через конторы и офисы. Мне же дело как-то задалось, стимул был: меня ждали люди, которых на тот момент я счёл близкими.
У меня же хлопоты по добыванию денег задались. Не могли не задаться: цель добычи была вне меня.
И здесь ещё проявилась параллель Кобы (впрочем, уже не Кобы, а Верховного) с Андроном (не просто Андроном, а автором хороших текстов; на тот момент у меня ещё не было сомнений в их авторстве): «Мы точно не знаем, считал ли себя Сталин хорошим или плохим военачальником. Во время Гражданской войны он был в лучшем случае посредственностью - и знал это. Правда, в конце Великой Отечественной он принял звание Генералиссимуса, чтобы быть выше всех своих командиров. И все же Парад Победы в 1945 году он уступил Жукову.
Он обладал впечатляющей степенью самосознания. Он следовал старой женской мудрости: «Пока в комнате нет настоящих мужчин, штаны должна носить я».
Сталин присутствовал и высказывал свое мнение во время всех основных моментов принятия решений во время войны. Его большая работоспособность и феноменальная память позволили ему внести ценный вклад. Тем не менее, он позволял своим командирам высказывать особые (несогласные) мнения и действовать в соответствии с ними.
Его непосредственное участие можно объяснить инстинктом превосходящей силы:
1. Вы должны присутствовать лично всякий раз, когда принимается какое-либо важное решение
2. Вы должны наблюдать за своими людьми, когда они готовятся и принимают эти решения.
3. Вы должны демонстрировать, кто главный в комнате, каждый раз, когда принимаются эти решения.
Пропагандистские плакаты могут дать важный ключ к ответу на этот вопрос. Как вы видите на картине, Сталина часто изображали изучающим военные карты с карандашом в руке. Однако его никогда не изображали в классических позах триумфальных военачальников, ведущих свои войска, или едущих верхом на жеребце, или садящихся в боевую машину, или стреляющих во врага, или наблюдающих за битвой прямо на поле боя.
Его униформа никогда не была украшена армейскими побрякушками. Всякий раз, когда на наших плакатах простирается его небесная рука над атакующими формированиями Красной Армии, это рука пророка, отца нации и политического лидера, а не военного.» (Сеть)
Итак, мои хлопоты по добыванию денег задались; не могли не задаться: я скромно гордился собой! Я был чуть ли не показным плакатом добродетели.
Как легко было искуситься подобной чистотой.
«Диавол не боится ни нашего ума, ни наших знаний. У него их больше. Он не боится даже наших добродетелей. У него их больше. Только одной добродетели у него нет и она его убивает, а нас спасает. Что это за добродетель? …Однажды, достигнув чего-то, я гордо пошел к своему старцу. Он, увидев меня, сразу понял, что я поскользнулся, и не дождавшись моих слов, сказал: - Почему мы так гордимся, сынок? Какими делами гордимся? Тем, что постимся, мало едим? диавол постится больше нас, никогда не ест. Тем, что не спим ночью, что мало спим? диавол бодрствует больше нашего, никогда не спит. Тем, что воздерживаемся? что сохраняем девственность? диавол девственнее нас: даже если он захочет блудствовать, то не сможет - у него нет тела.
Я не поверил своим ушам. Какими бы добродетелями мы не обладали, диавол тоже обладает ими. Какие бы добродетели мы ни приобрели, тех добродетелей, которые диавол имел, когда был архангелом, мы не приобретем никогда. И все они были утрачены. Почему? Потому что ему недоставало одной добродетели. Мы должны стараться приобрести эту добродетель, чтобы спастись.
Диавол одолевает нас не только грехами. Он одолевает нас добродетелями больше, чем грехами. Грехи мы видим, можем их избежать, но за добродетели боремся, чтобы их приобрести.
Один святой сказал: ”Хочешь поститься? Диавол тебе помогает. Хочешь подать милостыню? Диавол тебе помогает. Строить храмы? Диавол тебе помогает. Почему?
Потому что знает, что если добьемся всего этого, то можем возгордиться и все погубить”. Мы должны обладать той добродетелью, которой у него нет. Быть смиренными!» (Святогорец Никон)
Повторю: я скромно гордился собой. Так вот, когда я появлялся на пороге квартиры с деньгами (в день иногда выходило до 100 тысяч «тогдашних» рублей, всем нам можно было прожить день или два), меня встречала всеобщая радость.
Маша отрывалась от Женьки или выходила из кухни или комнаты. Брат Андроника жал мне руку. А сам Андрон организовывал дело так, что мы вместе с ним шли в магазин.
Там мы брали всё необходимое. Причём Андрон пристально следил, чтобы деньги не тратились впустую или на мои прихоти. Если я порывался чем-то себя побаловать, он молча меня осуждал, и я останавливал себя.
Когда мы возвращались нагруженные покупками, в квартиру Андроник заходил первым. Выступал как победитель, сиял как исполнивший свой долг. В этом не было ни плохого, ни хорошего, просто - «из-реки по имени факт».
Я не хочу сказать, что всё люди столь одинаковы. Но человеческие поступки заключены в очень тесную оболочку видимого.
Главное: мы все были счастливы.
Вы не поверите, но это так. Страна погибала, родины как бы уже и не было. Но мы были счастливы и молоды. Я брал кассеты фильмов в видеопрокате (тогда эти ларьки стояли повсеместно), и мы все вместе смотрели чудесные и глуповатые западные боевики и мелодрамы.
Тогда они ещё не были испорчены постмодерном.
Мы с Андроникм и Марией называли себя поэтами. А ведь в те годы добровольно ушла из жизни великолепная Юлия Друнина, которая не смогла смириться с крушением Царства Божьего СССР.
У нас даже мысли такой не могло возникнуть. Очевидно, мы не могли дотянуться до такой высокой мысли; и слава Богу! Мы не принадлежали к stratum «служилых людей», у нас не было ни мистического единения с Телом православной Церкви, ни чувства боевого товарищества; но!
Мы жили в России. Пусть мы не понимали, насколько нас оскорбили и унизили; но! «Бог сказал: бойся слёз обиженного тобой человека, ведь он будет просить о помощи, и Я помогу.»
Мы знать не знали о наших невидимых слезах.
Наш молодой смех был всем предъявлен. Разве что он не был глумлив по отношению к великому прошлому. Сейчас многих из поколения жертв е.г. понятия не имеют о stratum: имеют суждения (безо всяких на то оснований! Просто «право имеют» и не знают служения. Мы хотя бы абстрактно знали о долге перед родиной.
Но никакого значения не имело наше тогдашнее знание. Послезнание придёт потом.
Я вспоминаю, как мы погибали
Годах в девяностых, но словно бы не задавали
Проклятых вопросов: Как будем мы дальше?
Мы лишь выживали в присутствии фальши,
В отсутствии веры, в борениях ложных идей.
Как выжили мы? А спросите людей!
Но молча спросите: Слова не дают здесь ответа,
Как мог доиграться до смерти народ-победитель.
Мы как бы на тверди, но всюду рассыпана Лета.
Ответа мы снова не знаем, но сам отрицаем вопрос:
Мы не проиграли! И я полагаю всерьёз,
Что смерти по прежнему нет, но есть много печали
Вне мудрости многой! Я снова в начале дороги.
Я не в стороне, и как долго продлится печаль:
Века или годы? - решает небесная даль. (Niko Bizin)
Я проторговал чаем где-то с месяц. Мне было хорошо. Все действия мои были более чем осмысленны. Я был нужен. Выходя поутру из квартиры, я вышагивал к станции метро (до офиса-склада надо было проехать с пересадкой несколько остановок) и пробовал продолжить то, что начал ещё в пригородной электричке до Санкт-Петербурга.
Да, тогда Великий мой Ленинград уже переименовали.
Но все мы мнили себя поэтами (я уже говорил об этом), и почти что не обращали внимание на ментальные преступления, которые происходили на моей распавшейся родине.
Отчего-то я верил, что с моей родиной не может случиться окончательной (да и вообще никакой) погибели; хорошо, что я не обладал послезнанием: что настоящий бой с глобальным злом начнётся только через тридцать лет.
А сейчас (формально, по глупцу Фукуяме) мы уже погибли. И при всём при этом вот что я вышагивал на пути к складу-офису: по складам человеческой гаммы,от альфы до омеги (фатально, не по Фукуяме, а Откровением Иоанна):
Рыцарь со смертью и дьяволом
Путь держит к далеким скалам.
Птица крылом задела,
Солнце почти уже село.
Дьявол, который от века!
Смерть, что бессчетно бывала!
Поднято его забрало.
И опущены веки.
Но многое видит рыцарь
Сердцем своим, что зряче...
И видит дорогу птица!
Разве что видит иначе.
Он ищет Святого Грааля!
А птица несет червяка
Туда, где пылают дали
Как огненная река.
Но солнце ложится на скалы
Прямо в гнездо этой птицы.
Вместо со смертью и дьяволом
К ним направляется рыцарь.
Вместе со смертью и дьяводом,
Что возле зрячего сердца...
Ах как волнуется птица,
Которой некуда деться!
Ах как волнуется рыцарь,
Слыша пути завершение...
На скалы ложится солнце
И всем обещает спасение. (Niko Bizin)
Я был счастлив. Я был необходим. Мне некуда было деться из этого счастья молодости. Хотя я был в нашей компании самым старым, мне тогда уже было лет тридцать пять или чуть меньше. Не суть: я первый и последний раз заботился о том, что можно было назвать «временной семьёй».
Чистая глупость, если бы не было над ней небесной надстройки. И не было в ней полного бескорыстия.
По молодости такое бывает: это была малая Церковь друзей. Которая тоже не есть сонм святых, а собрание грешников. Сейчас все эти грешники являются мне точно так же, как призраки убиенных Иоанну Васильевичу (на картине Клодта) и Иосифу Виссарионовичу (в первой части романа Не прощай меня, Бухарчик); понятно, что под этими страшными личинами выступали бесы.
Понятно, что мои бесы оказывались ничуть не безобидней. Разве что (повторю) кажущийся масштаб совершаемого был не сопоставим: я всего лишь торговал чаем, выторговывая «мою малую Церковь друзей» у игрушечной (придуманной Андроником и Марией) нужды.
Я добывал деньги изо дня в день Каких только организаций я не посетил. В Дом Кино я не пытался прорваться, но пару раз просачивался и в ЦДЛ, и какие-то редакции. Что до бухгалтерий и ЖЭКов, то несть им числа. Длиться это долго не могло... Но длилось!
Почти месяц. Или даже чуть больше.
Всё это время в я Санкт-Лениграде состоял как безработный на бирже труда. В течение полугода мне полагались выплаты, за что я дважды в месяц должен был отмечаться в офисе биржи и предъявлять себя: жив-здоров и законопослушно изучаю предлагаемые мне вакансии.
Одну отметку я пропустил. Каким-то образом не удалось отговориться по телефону. Но в следующий раз меня обязали явиться.
Отпускать меня очень не хотели. Хотя я клятвенно обещался (и действительно собирался) незамедлительно вернуться: видите, как весело и непреклонно рифмовались мои намерения с самим мирозданием? Мне действительно было сладостным моё пребывание в моей Церкви друзей.
Моё и в моей!
Я оставил им какие-то деньги и уехал. Вернулся я через двое суток с несколькими сотнями тысяч рублей (моё пособие, я раздобыл такую липовую справку о прошлой зарплате; всеобщей базы данных тогда не было); кто же знал, что это оказалось выигрышем Мастера в лотерею (роман известен).
«Он не достоин света. Он достоин покоя». (слова Левия Матвея) Но покой нам только снился. И в этот сладостный сон бесы легко отыскивали даже не проход, а целую дорогу из жёлтого кирпича посреди макового поля.
Не только я не понимал (мал был годами и образованием гол), что не только я, но и вся моя огромная родина лишилась смысла своего бытия; ах, если бы я обладал послезнанием! Напрасно я помянул образование: оно у меня было хорошим, советским.
Кроме того, я был мальчик из «Сайгона» (пусть предзакатного, но - уроженцы Санкт-Ленинграда хорошо меня поймут: несколько начальных высших образования просто-напросто подразумевались); не было во мне «договоренности до конца», настоящего экзи'станса осознания.
Вообще «договоренность до конца» придёт гораздо позже, лет через тридцать: «Очень важная для меня статья, коллеги. Совсем важная.
Не скажу, что единственное, что я напишу по поводу 100-летия СССР, но, наверное, важнейшее. И, как обычно, перпендикулярное.
Такая уж у меня участь: вечный маргинал, изредка попадающий в софиты вальсирующего политического мейнстрима без единого шанса там надолго задержаться. Вот, собственно, сейчас политический мейстрим перестает на меня светить и, знаете, в чем-то я даже рад.
Но вернемся к статье. «Собственно, мысль у меня проста. Цель СССР была - созидать нового человека и в тот момент, когда он - вернее, его руководство, от этой цели отказалось, началось "схождение с небес" на землю "устойчивого роста потребления". Ну, то есть, к 1991 году. В этом главный урок. Советский Союз начал становиться "обычной страной". Не совсем, но почти. Теряя с каждым годом смысл своего существования.
А дальше...... Ну, это мы все помним хорошо.» (Дмитрий Евстафьев)
Не знаю, что там в Теле моей Церкви (друзей - согласитесь, сладкая ересь); сам я исподволь и испокон веков (ещё со времён моих походов по трубам вокруг норильского Долгого озера) истово полагал, что нынешний я - это ещё не совсем я, что завтрашний я станет гораздо ближе к моему настоящему.
Сейчас я пробую определить это всё «по уму», заранее зная, что «умом Россию, точно, не понять. Писатель Борис Зайцев рассказывает, как один протестант задумал, было, перейти в Православие. Но так и не перешел. - Россия помешала. Никак не мог он понять, почему же, если Православие - вера «правильная», Россия Православная так мучается и страдает. «Запад не менее грешен, но не рухнул… Россия сама виновата, что не справилась». Афонский отшельник ему отвечает: «Значит, так ей было положено». - «Как же положено, за что же Бог покарал ее сильнее, чем другие страны?» - «Потому что возлюбил больше. И больше послал несчастий. Чтобы дал поскорее опомниться. И покаяться. Кого возлюблю, с того и взыщу, и тому особенный дам путь, ни на чей не похожий… Россия много пережила, перестрадала, многое из земных богатств разорено, но в общем от всего этого она выигрывает». - «Как выигрывает?» - «Другого богатства много за это время дано». И вправду, лишь потом оценим, судьбами миллионов, вошедших в Царство Небесное не по заслугам, - что дано было нам в великие дни разорения и надругательства: наши мученики, страстотерпцы, наши праведники, наши исповедники-страдальцы, многотерпеливцы, наши юродивые во Христе. А какой нам самим дан великий от Бога дар - веровать, что так и будет!! Доктор-протестант ведь, бедный, ничего не понял - и ушел от великой трапезы к сухим коркам рационализма. Не вместил…»
Итак, я (как мог) стремительно переместился в Санкт-Ленинград и (даже) не заходя к себе домой уладил всё на Бирже Труда, получил деньги в Сберкассе (кажется, это так тогда называлось) и метнулся на Московский вокзал.
Никакого скоростного поезда-«ласточки» тогда не было. Ехал я восемь часов и весь извёлся: как там без меня?
Я упоминал, что коробейничал я под поручительство Анны из Краснодара.
Удивительно, мы тогда всё ещё были советские люди. Что такое есть советский человек, хорошо показывает эта вот цитата:
«За 17 лет моего пребывания в рае всех трудящихся на меня было три доноса.
Первый, в Одессе, со стороны простой бабы Каролины и по совершенно дурацкому поводу. (...) я ухлопал петуха. Каролина побежала жаловаться. (...) Второй донос последовал по причинам служебного характера: благородный шляхтич по фамилии Нарбут хотел меня подсидеть. (...) И наконец, третий донос, - это донос поручика Н.А.Бабенко, - донос, который нам стоил концлагеря.
Итак: за 17 лет - три доноса. За годы эмиграции, только в одном Берлине, целый шкаф, "тонненвайзе", как говорили мне гестаповцы.
(...) Если бы в СССР свирепствовал бы моральный уровень эмиграции, я не имел бы никаких шансов остаться в живых. Если бы подсоветские люди предавались бы доносительской литературе так же, как это делается в эмиграции, я был бы расстрелян десятки раз.» (Иван Солоневич).
Сотворение нового человека,
Как задача невыполнимая прошлого века,
Понимается ныне иначе.
Упростить человека - поставленная задача,
И усилия прилагаются невыносимые.
Если сложностью заступаю путь энтропии,
То она объяснит мне, что моя гордая выя
Ничего здесь не значит - а значат терпение
И смирение! И всё равно - невыполнима задача
Сохранить в жизни - жизнь, в смерти - смерть,
В тверди - Землю, и остальные Стихии
Сохранить - там, где им надлежит.
Энтропия имеет положительный вид
Упрощения проблем - потому насовсем
Мне (себя осознав) усложнять предстоит. (Niko Bizin)
И вот я на Ленинградском вокзале. Я не стал звонить, а сразу поехал к моим друзьям. Дело было утром, добрался я очень скоро. Взлетел по лестнице к знакомой двери и вполне уверенно позвонил.
Замечу, что за всё это время никакая интуиция мне ничего не шептала.
Мне опять(!) - никто не ответил. Тогда как я был уверен, что никуда моя Церковь Друзей деться не может. Я позвонил ещё и ещё - в запертую дверь: тщетно.
Я вышел на улицу. Нашёл телефон-автомат (тогда смартфонов вообще не было, а мобильные телефоны были редки). Набрал номер телефона той квартиры, дверь которой оказалась нема.
Опять никто не ответил.
Тогда я набрал другой номер (прежнего дома Марии). Ответила её мать и сообщила мне, что Мария с Андроником и Женей на даче. Обо мне она ничего не знала, как и о брате Андрона; об этом я даже и не спрашивал.
Я постоял, подумал и вернулся в общежитие Литинститута. Стал там жить, в этой пустой комнате. Стол, кровать, стул. Было лето, никаких людей с дневного отделения, никаких заочников.
Никакой моей малой Церкви друзей.
Конечно, я ещё и ещё попробовал торговать чаем. Смысла никакого в этом для этого (а чисто физически - это был подвиг: целый день таскать груз по различным переходам) у меня не стало.
Моя малая Церковь друзей!
С нею так: Всё болит, и вполне безнадежно.
И пора приниматься за дело,
Поступая не менее ложно.
Но иначе не можно.
Останется от нас немного славы.
Останутся от нас простые истины.
Забудется о том, как были истовы.
Забудутся и под ладонью травы,
Когда ты припадаешь животом.
Когда мы малой Церковью венча'нны.
Но зреет хлеб, ты ходишь за скотом.
А в остальном есть дни необычайны!
А в остальном есть дни необычайны,
Когда живём, рождамся и ждём.
Однажды солнце золотым своим дождём
Коснулось сокровенной женской спальни.
Когда мы жили и таились на той (ныне пустой) квартире, когда я ежедневно отправлялся добывать средства на пропитание, всё казалось удивительно чистым и осознанным. Даже то, что я спекулирую.
Не удивительно: «Ты спрашиваешь меня, как обстоят дела в Церкви. Я отвечаю: в Церкви все обстоит так же, как и с моим телом - все болит и никакой надежды.» (Святитель Василий Великий); я не знал тогда этой цитаты!
И хорошо, что не знал.
Я бы не только её не понял, а ещё и использовал для самооправдания. «И как было во дни Ноя, так будет и во дни Сына Человеческого: ели, пили, женились, выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и пришел потоп и погубил всех.
Та;к же, ка;к было и во дни Лота: ели, пили, покупали, продавали, садили, строили; но в день, в который Лот вышел из Содома, пролился с неба дождь огненный и серный и истребил всех; так будет и в тот день, когда Сын Человеческий явится.
В тот день, кто будет на кровле, а вещи его в доме, тот не сходи взять их; и кто будет на поле, также не обращайся назад.» (Лк. 17)
Вспоминайте жену Лотову. Вот я и вспоминал жену Андроника (совсем не праведника); кто бы мог сказать тогда, что вокруг нас происходит даже не светопреставление: ад уже торжествовал, и мы все погибли; нас спасала волшебная сила нашего невежества.
Я не был ни холоден, ни горяч, я был тогда тёпел. Чистота и осмысленность моего бытия в Церкви друзей оказались настолько мимолетны, что даже не заставили меня задуматься о том,что я не могу грешить (спекулировать) - только для себя.
Что подобно Лоту я, выкупая у содомитов своих небесных гостей, предлагал взамен своих дочерей; дальнейшее известно... Я не знал тогда, что в этом миропорядке всё именно буквально. Что и православная, и иудейская, и даже языческая мистика повсеместна среди нас.
Царство Божье СССР (почти) погибло, и все мы пребывали в аду.
Из Сети: «Опять же прекрасное из того же ютюба, у Натана из Газы, который возвестил еврейского мессию 17 века Шабтая Цви, была совершенно удивительная теория искупления, объясняющая, как именно мессия действует. Самое наверное в ней удивительное то, что это все лишь перепев античной, может быть раннесредневековой, христианской идеи о схождении Христа в ад, - то есть мессия спускается в ад (хитростью, ровно как описано у святых отцов) и разрушает его своей силой. Не очень понятно правда почему эта мысль для евреев 17 века показалась такой прорывной.
Но мне понравилось даже не это - тоже мне, новости, - но то как Натан из Газы объяснял роль праведников в аду. По его мнению, души праведников являются источником существования ада, если бы не они с их положительной энергией, ад бы давно схлопнулся сам по себе. Но нет ****ь! Ад подпитывается энергией застрявших в аду Адама, Авраама, Моисея, Давида и всех остальных.
Или, скажем уж прямо - ад существует благодаря праведникам.
Кстати самый неожиданный поворот в этой взрывающей мозг теории даже не это. Самое неожиданное это то что по мнению Шабтая Цви в аду находится и Иисус Христос, причем он там главный, - и Шабтай Цви собирался в первую очередь искупить Иисуса. Мысль, как видим, не вызвала особого протеста у евреев 17 века. То есть по мнению Натана из Газы и Шабтая Цви, Иисус после смерти таки спустился в ад, - но вопреки мнению античных (или раннесредневековых) христианских богословов, застрял там.
Да, а где же рай в этой стройной теории? Нигде, разумеется, еврейская мистика не предполагает рая, потому что это мистика имманентного мирового ада.» (Martin Lemke)
Я не буду во всём этом разбираться. Всё это давно решено в диспуте св. Григория Паламы с рядом просвещенных опонентов (Варлаама, Акиндина или Никифора Григоры): «Прежде всего еретики сочли невозможным, чтобы мы верили в «касание» нас Самим Богом, дарование нам возможности увидеть Его и коснуться. Если благодать - творение Божие, то касание ее ничем не отличается от касания дерева или воды в ручье, или любого иного, сотворенного Богом. В последнем случае можно, жмурясь от удовольствия, прошептать: «Какая благодать!» Но совсем иное - иметь возможность коснуться Самого Бога, увидеть Его Самого так, как Он дает нам Себя коснуться и увидеть. Церковь, утвердив свое изначальное учение о нетварности благодати, дала нам веру в то, что наши молитвы мы обращаем к Богу, и ответ на них - благодать Божия - есть Сам Бог, Который может осиять нас Своим светом - Собою Самим - и сделать богами по благодати. Но не по сущности.» (Киприан Шахбазян, руководитель издательского отдела Екатеринодарской и Кубанской епархии, иконописец)
«Если бы восторжествовала точка зрения Варлаама, Акиндина или Никифора Григоры, люди лишились бы главного в своей жизни - веры в действенное, реальное участие в ней Бога, уверенности в существовании благодати Божией, надежды увидеть Его милость и свет. Люди лишились бы возможности и способности приобщения к великому чуду Божией любви - одного из драгоценнейших действий в нас Бога.»
Простой вопрос: можем ли мы что-либо сделать в миру или не можем? Мир, конечно, отдан лукавому (посредством лукавых людей), но и светлые огоньки логосов можно в нём наблюдать; да, я видел свет!
Не тот тварный, а свет за светом; этот дар ничего не «даёт»! Зато открывает возможность называть вещи их вещими именами.
Не помогает (заданно - помимо воли) принимать судьбоносные решения. Но обнадёживает, что если решения окажутся фатальными, весь я не умру; далее - всё по тексту А. С. (Я памятник себе...).
Я не Верховный (тот или этот, или даже Иоанн Васильевич III или IV): мне незачем принимать волевые решения: как возможно найти смысл бытия целого Царства Божьего, которое - здесь: и в моём Санкт-Леинграде (сейчас), и в не-моей Первонепристойной столице (тогда).
Просто я (как только Мария и Адрон с Женей исчезли из моей тогдашней жизни) лишился осмысленности и возжелал её вернуть; я не ожидал от мироздания никаких ежедневных аналогий с преисподней на земле; мало ли есть того, чего мы не ждём!
Я уже упоминал, что «святые отцы восточные говорят, что если человек будет искать дарований, то дьявол, усмотрев это настроение, очень хитро и лукаво начинает показывать кое-что, приводит в высокое мнение о себе и овладевает этим подвижником и губит его, если тот вовремя не придет в себя. Как же легко обмануть тех, кто (как у западных подвижников) без очищения себя, при полной силе ветхого человека устремляется искать высоких духовных состояний! Все они делаются игрушками и орудиями дьявола.» (игумен Никон Воробьёв)
Так что вот так («обессмысленно») я продержался пару дней. Потом я опять «возжелал дарований»: захотел вернуть утраченную «полноту» бытия. Для чего позвонил своей однокурснице, и та пригласила меня на одно литературное мероприятия, имевшее место быть в культурном центре, расположенном на Пушкинской площади.
По злой иронии провидения однокурсницу тоже звали Мария.
Если встать позади памятника А. С. и смотреть в сторону кинотеатра Россия, культурный центр с библиотекой и залом для мероприятий (так и хотелось сказать: миро-приятий, но - увы мне) находился справа; само миро-приятие ничем бы мне не запомнилось, кроме одного примечательного факта:
Особенным успехом пользовался некий москвич, только-только вернувшийся из Парижа, автор коротких верлибров; «ещё одна» Мария и её подруга-журналистка, устроившаяся впоследствии на радио «Свобода», были мне рады: мы и до этого несколько раз общались.
Сам я и к верлибрам и постмодернисткому Парижу отнёсся плохо - инстинктивно; чтобы отнестись плохо - осознанно, у меня очевидно не хватало ни знаний, ни жизненного опыта. Это сейчас, обладая послезнанием, я могу вести себя несколько свысока: отступившись от втиснутых в форму версификаций, уповая на т. н. «свободу самовыражения», человек делает ещё один шаг к своему вырождению.
Свобода есть ещё одно название для смерти.
Мне об этом сказал некто Игнатьев (Гладыш), с которым я познакомился на посиделках в магазине элитарной литературы Ad mardinem (и такое было в моей жизни); не то чтобы эта фраза явилась каким-то особенным откровением, но - непрерывное самовоссоздание себя в борьбе со всепобедительным распадом и есть антитеза доведённой до «совершенства» свободе.
Более того! Я не знал, что мне предстоит противоречить всему блистательному Ренессансу, поместившему человека на место Бога; более того! Я и предположить не мог, что только из таких глубин можно прийти к пониманию деяний Верховного, которому ничего не могли сделать призраки им убиенных (см. картину Клодта).
Но(!) - здесь всё просто: всегда Человека проверяют в деле. Из Сети: Михаил Андреевич Кунштюк Oценка личности Сталина лучше всего сформулирована учёным Сергеем Лопатниковым:
«Я отношусь к Сталину, как к величайшему государственному деятелю, ТРИЖДЫ спасшему Настоящую Россию - первый раз от “мировых революционеров” Троцкого. Второй раз от уничтожения Европой, возглавляемой Гитлером. Третий раз - создав ядерный щит, - от уничтожения Британией и США.»
Казалось бы, поэтический вечер в культурном центре на Пушкинской площади никакого не имеет отношения к вышепомянутой глобальности; я ещё очень нескоро пойму, что нет ни малого, ни большого. Что есть лишь долгая жизнь - не от протяжённости в системе координат континуума, а только от степени исполнения долга.
Здесь достаточно мгновения. Которое может быть почти бесконечным.
Но это всё - потом; сейчас - я просто не понимал, отчего заведомо банальные, не претендующие «быть виноградной строчкой» краткие откровения «парижанина» обречены здесь на успех; с другой стороны: я и пошлейше завидовал, и меня бесило то, что очевидное мне не очевидно всем прочим.
Такой вот провинциал из Санкт-Ленинграда, мальчик из «Сайгона» девяностых с почти обязательными для этого статуса тремя неоконченными высшими образованиями (сейчас, кстати, их уже четыре).
Такая вот диспозиция перед неизбежным падением: я слышал неслышное и видел невидимое, чувствовал неосязаемое, но не понимал ничего; но! Никому нет никакого дела до моего непонимания: всем интересен лишь результат его.
Вечер окончился. Я подошёл к приведшей меня сюда «другой» Марии. Я не знал, что качнувшее меня в «чистоту» малой Церкви друзей Провидение имеет на меня совсем другие виды: бросить меня в противоположную сторону.
Зачем, казалось бы?
Мы все жили иллюзиями, а родина уже погибла (или ещё только погибала) - без особой надежды на Воскресение; были ли мы (такие невежественные) её Средой. Если родина была Церковью (в которой - Царство Божье), то мы были частицами её Тела - и причащались друг другом.
Вот что со мной делает послезнание: если мы всей своей Средой всё же воскреснем, я смогу объяснить самому себе пошаговость процесса.
Всё имеет (очень свой) смысл.
Я подошёл к Марии. Как ни странно, рядом с ней и её подругой (будущей сотрудницей «Свободы») оказался тот самый «парижский верлибрист», и Мария нас познакомила (но имени я не запомнил). Кроме того, рядом оказались ещё несколько москвичей. С ними меня тоже познакомили.
Мы стояли небольшой группой в проходе между зданиями.
Памятник А. С. находился совсем рядом. У меня в кармане были приличные деньги, полученные не только от продажи чая и предназначенные на прокорм Церкви друзей а ещё и пособие по безработице с «биржи труда»; повторю! Это был «случайный выигрыш» Мастера, который мог бы быть потрачен на написание эпохального романа.
Я тогда не был Мастером. Я и сейчас не Мастер, но я уже - сказочник: всею плотью своей души я чувствую, как вокруг совершается пересказанная мной страшная сказка со счастливым концом.
Сказочник - это не тот, кто сказки рассказывает! Это тот, кто видит само происхождение сказки в самом себе: становится героем-Колобком, что катится (даже если внешне оставшись на месте) сквозь пространства и времена: там ему попадаются «оседлые» лисы, волки и медведи.
Здесь и звучит сакральное:
- Колобок-колобок, я тебя съем!
А в ответ ещё более неизбежное:
- Не ешь меня, лисонька (волк или медведь), иначе сама станешь Колобком и поволочёшь за собой всю кармическую обречённость на победу. Которая (по-беда) - вовсе не означает, что её одержишь именно этот «ты».
Другой «ты» - тоже потерпеть эту по-беду пригоден.
Я (по этому моему определению - сказочник) хотел нового дружества. Кроме того, неправедные деньги (моё иждивенчество в бюро по трудоустройству) жгли мне карман.
И если в самом начале моя роль хоть как-то ассоциировалась с тенью ангела-хранителя (аллеи Ангелов), то сейчас моя неустойчивая система координат (иначе миры не версифицируются: точка отсчёта моего «изнутри» - всегда «вовне») готова подтолкнуть меня к бесовству.
С «этой» Марией у нас несколько времени назад был мимолетный роман. Она явно рассчитывала на какой-то (положительный или отрицательный) его результат.
Я ни на что не рассчитывал. Я только-только потерял мою Церковь друзей.
- Ребята, давайте где-нибудь обустроимся, выпьем и пообщаемся, - предложил я.
- О, нет, - сказала подруга Марии (будущая радио «Свобода»). - Завтра на службу.
Она попрощалась и ушла.
- Денег нет, - честно замялся «парижанин» (так я буду называть верлибриста).
Когда я изумился, он пояснил:
- Жена забрала.
Наша ещё не определившаяся компания (человека три-четыре, не считая меня и «другой» Марии) с пониманием закивала.
- Зато у меня есть, - честно сказал я. - Подождите здесь, магазин неподалёку.
Я отправился мимо памятника на другую сторону площади (не знаю, что там сейчас и скоро вернулся с с пакетом, в котором находились фанта, 0,7 водки и пластиковые стаканчики.
Встретили меня искренне. Там же, где-то рядом с культурным центром и под аркой, на лестнице какого-то учреждения мы и «обустроились». Разве что общаться или даже (а ведь это возможно и в кабаке) читать друг другу стихи здесь никак не выходило.
Зато мы выпили.
«Другая» Мария сказала мне (пока я приходил в себя после неудачного глотка - душа явно чему-то сопротивлялась):
- У меня тоже сейчас дела. Давай встретимся с тобой около полуночи, на выходе из станции метро (не помню точно, пусть будет Кузнецкий мост). Думаю, к этому времени вы уже разбредётесь.
- Давай, - не думая (что или она, или я - или оба от-даём часть души), согласился я.
Она попрощалась и ушла.
Незаметно мы переместились в какой-то двор. Говорить было не о чем, стихи читать не получалось. Но мы пили и говорили. Компания, меж тем, всё более приобретала вид «внешности пустоты»: начав с четырех-пяти человек, она постепенно очищалась от составляющих, отправлявшихся по своим делам.
Нас оставалось трое-четверо. Казалось, ещё немного, и не останется ни одного.
- Что ты здесь, в Москве, делаешь? - спросил «парижанин».
Я попробовал объяснить свою потерю: приехал к Марии и Андронику, которых не оказалось на месте.
Объяснить не вышло. Никаких Андроника и Марии «парижанин» не знал. Катастрофичность (для меня) их потери не осознавал. Мы стояли у детской песочницы, рядом были качели.
На качелях сидел какой-то бледный юноша с потухшим взором. «Парижанин» спросил его:
- Выпьешь с нами?
Юноша что-то непонятное буркнул.
- У него ломка, - понял его «парижанин»
- Какая ломка? - не понял я.
- Колется.
«Парижанин» подошёл к наркоману, что-то ласково и понимающе ему говорил. Наркоман едва заметно кивал. Потом поднялся и побрёл в стремительно наступающий московский сумрак.
- Ему очень плохо. Никто ему не поможет, - сказал «парижанин».
- Я его понимаю, - сказал я заведомую глупость.
- Нет, ты его не можешь понять, - отрезал «парижанин». - Подобное надо пережить самому.
Я слушал его. Я не понимал бес-смысленности происходящего. До встречи с «другой» Марией оставалось где-то с полчаса.
Кстати, и «парижанин» об этом вспомнил.
- Тебе уже пора. Помнишь, тебя пригласили на свидание.
Он тоже не понимал бес-смысленности происходящего. Например, никак не мог знать, что я не расслышал точного названия станции метро, у которой «другая» Мария предполагала со мной встретиться, дабы мы могли бы рассмотреть нас вдвоём «в свете будущего»; будет ли это будущее общим, вопрос (скорей всего) метафизический, а не бытовой.
Я ведь тоже не знал, что я не помню места свидания.
- Ладно, ещё увидимся, - сказал «парижанин» и побрёл куда-то в московский очень поздний вечер.
Метро работало до часу ночи. Меня это радовало, так как в Санкт-Ленинграде (из экономии, что ли) в этом году станции закрывались в полночь.
Я заметил, что остался один. Случайная компания, минутное подобие «Церкви друзей», успешно канула в небытие. Помнится, я сам себе называл местом свидания метро Кузнецкий мост. Благо станция была недалеко.
Я тоже побрёл в сумрак.
Станцию отыскал очень быстро. Обустроился ждать около входа. То есть поступил точно так же, как и с поиском места для кратковременного распития водки со случайными знакомыми.
Ждал я почти до закрытия метро. «Другая» Мария и не могла прийти, она ждала меня совсем не здесь (а где-то там, где меня явно не было). Я уже совсем было собрался (хотя совсем этого не хотел делать) в общежитие Литинститута, как мимо меня опять прошёл «парижанин».
Следует признать, я не обратил на него внимания. Он сам остановился и окликнул меня:
- Не пришла?
- Не знаю, что произошло, - признался я. - Более того, совсем не хочу отправляться на ночлег... Совсем не хочу.
- Вот и я тоже, - «парижанин» оказался со мной солидарен. - Дома ждёт жена, опять включусь в безжалостную цепь прижизненных реинкарнаций... Сейчас я этого совсем не хочу!
О реинкарнациях он не говорил. А если бы он действительно так сказал, я бы его (тогда) не понял. Но даже если бы и понял, вряд ли смог отказаться от иллюзии свободы. Бывают такие моменты, когда время застывает как янтарь, а миропорядок кажется беспощадно буквален.
Казалось бы, сейчас возможно переставить местами буквицы: «аз» может уступить своё место «веди»! Знание станет первичней личности - я перестану принимать решения и отдамся воле «провидения: буду следовать вдоль силовых линий птолемеева плоского глобуса, и какая-нибудь паралель обязательно приведёт меня но полюс мира.
Мне тогда не подумалось, что точно так же и Лаврентий Павлович сидел на заседании Политбюро (или как оно там тогда называлось), слушал выступление за выступлением и лихорадочно писал на листке: опасность! Опасность! Опасность!
Мог ли он что-либо изменить? Охрану уже сменили, нквдшники уступили место офицерам Жукова.
Я не знаю. Иногда мне кажется (в свете моего послезнания), что «палач» Берия более достоин быть преемником Верховного, нежели «кукурузник» Хрущёв; я не сопоставляю тогдашнее заседание (тогдашнего «политбюро») с моим бесплодным ожиданием свидания, которое заведомо известно чем должно было закончиться.
Не буду рассматривать и версию об убийстве Верховного тем же Берией (к чему доводом его общеизвестный приказ не «беспокоить» Сталина); меня интересует тонкая связь между моими переживаниями о «Церкви друзей» и картиной Клодта, а так же фактическим убийством сталинской версии Царства Божьего СССР приемниками Иосифа «Ужасного».
- Я бы поехал, побродил по Москве, есть куда заглянуть; но (увы) - денег нет напрашиваться в гости, - сказал «парижанин».
- У меня есть, - напомнил я.
Так меня качнуло от чистоты «тела Церкви» - к произвольным частицам этого совокупного тела, разумным корпускулам, самочинно версифицирующими свой личный «макрокосм»; чем не первый шаг к немыслимой сделке (договору) с лукавым?
Главное в этом договоре: никто из сторон не собирается соблюдать его. Заранее о «договоре» можно было сказать одно: лукавый выиграет в любой игре, даже если и проиграет.
Не знаю, играл ли в такую игру Сталин. Мне сейчас именно такую игру предложили. Причём предложил - не одинокий и бесконечноликий лукавый, а вся совокупность тогдашего миропорядка. Ещё раз подчеркну, что Верховный тоже преодолевал само сопротивление материала.
Материалом были пространство и время, и люди. Ничуть не оправдывая поступки «русского человека грузинской национальности», я всего лишь понимаю их данность: я тоже русский человек.
Русский есть православный любого вероисповедания и происхождения, и любой православный любого вероисповедания и происхождения есть русский; главное - это чувство Бога и страх его потерять; право веры на поступок.
Как определить это право: оно чудовищно безальтернативно! Если лукавый протягивает тебе два сжатых кулака и предлагает выбрать - не выбирай: само течение миропорядка вынесет к поступку.
Ты будешь вынужден - не поступиться, чтобы не потерять чувство Бога: итак (даже не поступая) - ты поступишь «правильно».
Названия этого «правильно» (Царство Божье или коммунизм) - могут меняться, неизменны чувство Бога и страх Божий.
А вот теперь можно и об ангеле-хранителе аллеи Ангелов. Как им становятся, если ты не стал им изначально, оказавшись в точке пересечения силовых линий миропорядка? А так же, как и все - отдавшись текущей Лете со-бытий и ничего не упуская и не забывая.
Вот я и вспоминаю, как я не дождался «другой» Марии (а мог ли я её дождаться, если в моей Церкви находилась «настоящая» - пусть даже она со своим мужем меня не дождались); «парижанин» позвонил по телефону-автомату, договорился с кем-то мне неведомым, и мы поехали куда-то в гости.
Лета уверенно нас подхватила. Мне казалось, что река царства мёртвых несёт нас к какой-то особенной жизни. Я не замечал очевидных несуразностей: «Когда зло маскируется под добро, оно делает это как-то неискренне.» (Иоганн Вольфганг Гёте)
Но он же заметил: «Всякий, кто не верит в будущую жизнь, мертв и для этой…». Я не то чтобы верил в будущую жизнь, я происходящее считал только прихожей; дальше откроется гостиная, где меня обязательно встретит хозяйка, ласково улыбнётся и проводит в кабинет к супруга, для заглавной беседы.
Не то чтобы происходящее не было для меня полноценной жизнь. Но я всё ещё не понимал ни подземных, ни небесных течений и верил в случай; тогда как в те годы я перестал молиться и перестал ходить к Литургии (это очень напоминало период атеизма в СССР); «когда я перестаю молиться, совпадения прекращаются.» (Владыка Василий Родзянко).
Совпадения, конечно, не прекратились. Как не прекратились и победы «позднего» СССР. Другое дело, что это больше стали победы «совокупного тела разрозненных корпускул), нежели единого тела Церкви (которое есть Тело Христово); здесь-то и раскинулся простор для самообольщения каждой корпускулы.
Вот и я, лишившись (пусть иллюзорного) духа моей Церкви друзей, оказывался обречён на самообман.
Сначала мы приехали к какой-то молодой женщине (я её помню смутно). Женщина эта относилась с великим почтением к «парижанину»: как будто сам(!) Серёжа Есенин, пьяный и буйный, заявился к поклоннице среди ночи.
Я почти обиделся. Верлибриста воспринимали чуть ли не как пророка. Однако моя гордыня ещё не была тёмной. Всё ещё только предстояло.
Женщина работала за компьютером. Она готова была оторваться от работы, но «парижанин» был тактичен, и мы почти сразу переместились (благо было неподалёку) к двум пожилым сёстрам; должен сказать, «парижанин» меня почти не представлял, да и внимания на меня особо никто не обращал.
Поначалу это меня не задевало. Вместе с «парижанином» меня принимали заведомо (и ординарно) радушно. Кто были все эти люди, я так и не узнал, хотя у сестёр даже взял их телефон и немного почитал им стихи (которыми эффекта не произвёл); здесь бы мне остановиться и не ввязываться в калейдоскоп пьяного метания по городу.
Мечты, мечты, мечты.
Очистить чистоту до чистоты.
Украсить красоту до красоты.
И пустоту от пустоты обезопасить.
Но я не ты, и каждому своё.
И каждому дано одно жильё,
Которое мечты не помещает.
Которое умы перемешает:
В суму или тюрьму перемещает.
Но я не ты, и каждому своё.
Но одинаковое, то есть не моё!
И не инаковое, то есть не твоё!
Всепонимание, до боли знаковое,
Внимание моё переключит
На то, что я молчу, и истина молчит.
На то, что я кричу, а истина молчит.
На то, что я хочу, а истина молчит.
Как трём китам, что держат мою землю,
Немногое мне в мире по плечу. (Niko Bizin)
У сестёр я немного вздремнул в углу. Как вёл себя «парижанин» в этот момент я упустил. Когда я проснулся и присоединился к посиделкам, сёстры порядком устали, и «парижанин» опять набирал номера телефона и искал нам очередного пристанища.
Церкви из этого вырасти не могло, но я словно бы забыл о Церкви.
И ни в коей мере не проводил аналогии (в этих метаниях) со смертью Верховного. Ни тогда, когда он победил смерть (на картине Клодта), шагнув в гущу порождённых им же самим (следует это признать) бесов, ни тогда, когда он уже лежал на полу обездвиженный, а охрана дачи не смела к нему зайти (формально следуя приказу Берии).
«В последний раз Иосифа Сталина видели в полном здравии ночью 1 марта. Примерно в 5 часов утра его покинула группа посетителей (Булганин, Хрущёв, Берия, Маленков и Ворошилов). Ночью они вместе смотрели кино, ужинали и выпили немного вина.
После их отъезда последними, кто видел главу государства, были охранники Ближней дачи в Кунцеве. Сталин в ту ночь был в особенно хорошем расположении духа, о чём свидетельствуют как воспоминания участвовавшего в ночных посиделках Хрущёва, так и охранников и обслуживающего персонала дачи.
Лишь после 22 часов 1 марта к нему в комнату решился войти помощник коменданта дачи. Он обнаружил Сталина лежащим на полу. Тот был в сознании, но лишился дара речи. В последующие дни улучшения состояния не произошло, 4 марта врачи констатировали, что могущественный вождь партии обречён. На следующий день он умер.
Согласно официальной версии, смерть Сталина объяснялась естественными причинами без наличия чьего-либо злого умысла. В последние годы здоровье всё чаще подводило его. Первый инсульт он пережил в октябре 1945 года, но смог оправиться. Второй удар в октябре 1949 года был гораздо серьёзнее. На несколько дней глава СССР даже лишился речи. Третий удар, в марте 1953 года, стал смертельным. Согласно официальному заключению, Сталин умер от инсульта.» (Сеть)
Я не ударяюсь в конспирологию. Я принимаю всё вышесказанное за данность. Но я (произвольно) пересказываю «повсеместную» картину Клодта: человек есть точка приложения неких сил, видимых и невидимых; отсюда (в графике композиции картины) - моё изображение происходящего «сейчас» и со мной, и с моей родиной.
Да и со всем миром. Всё это (я и мои миры: внешний и внутренний) - «сейчас» зависит от моей родины.
Причём(!) - зависит не только то, что действительно приключилось «тогда» с Верховным, но то, что действительно произойдёт «сейчас» - с моей родиной; это «сейчас» - понятие вероятностное: время действия - почти тридцать лет назад, место действия - город-герой Москва.
Город-герой! И не то чтобы я дошёл в своём повествовании до персонификации: я не уверен, что в данном композиционном построении мне нужно доходить до сущностей: шеола (преисподней в иудаизме), где нет ни богов, ни героев, но есть материальная безысходность бытия.
Бытие, в котором принципиально невозможны божественность и героизм. Есть ли большая мука для живой души, нежели отсутствие жизни у души? Ведь если у души нет будущей жизни, обессмысленна и жизнь прошлая.
А ведь в одном из моих мировоззрений (для какого-то из моих мирозданий: см. в роман Что было бы, если бы смерти не было) - нет ни прошлого, ни будущего, есть лишь настоящее, которого мы достойны либо не достойны); в одном из будущих общений в соцсетях произойдёт у меня такой диалог (по поводу нашего взятия Соледара):
«Александр Королёв
Меня в этих сводках смущает одно: Уничтожаем, уничтожаем, дивизиями. Коношенков каждый день вещает о потерях, а они всё не кончаются. И как не почитаешь сводки: Противник имел преимущество в личном составе?! Какая-то нестыковка...
Николай Бизин
Александр, простите за прямоту :) Вас смущает количество уничтоженных сатанистов? Зря! Имя им легион, на одного праведника бездна бесов. Увы, мир принадлежит им. И в этом смысле правы иудеи (одна из ересей): мир и есть шеол, преисподняя, в которую даже Христос спустился «обманом» - умерев на кресте.»
Страшно в этом раскладе понимать: Верховный, шагнув в свою бездну бесов, уподобился Господу. За эти слова меня не проклял бы, но наверняка бы осудил один из батюшек моей церкви Петра и Павла, прихожанином которой я являюсь; потом (как и всё в мире) - я и сам соглашусь с ним: всё так да не так!
Мир, конечно щеол, но - и в него рождался (а не умирал) Господь; быть может, всё дело в тончайшем различии: всё по той же ереси иудеев - Господь не только спустился в шеол (умерев): Он ещё и до «смерти» своей явился в тот же шеол, родившись в нём от Духа Святого и Марии Девы.
Более того, Он и остался там, в аду - никаких праведников оттуда не выведя; более того - шеол действительно существует лишь за счёт энергии праведников (как и Содом - до того, как его покинул Лот), а теперь там ещё и «застрял» Иисус (ибо в иудаизме нет настоящего Воскресения - оно только будет); множество таких «отражений отражения» и являют нам бездну версификаций.
Из этого шеола действительно нет логического выхода. Ведь «мы проповедуем Христа распятого, для иудеев - соблазн, а для Еллинов - безумие» (Павел. 1 Коринфянам 1:23); оставлю пока аналогии, продолжу простое изложение.
Утром от сестёр мы вышли весьма бодро. «Парижанин» и не думал «останавливаться»: у меня всё ещё были деньги, и хотя я и опасался, что наши метания по московским безднам прекратятся; но - они не прекратились: повторялась история с отражениями отражений.
Домой звонить и успокаивать жену «парижанин» не собирался. Мы загрузились в метро, потом ещё брели среди каких-то типовых высоток, нашли нужный подъезд, поднялись на нужный этаж и позвонили в дверь.
За дверью нас радостно встретила целая компания. Я их не особо запомнил, хотя мы и перезнакомились. «Парижанина» и здесь встречали восторженно, и меня это продолжало уязвлять. Я пробовал читать им моего «рыцаря со смертью и дьяволом», что-то ещё и ещё; меня вежливо выслушивали, брали деньги и отправлялись в магазин за следующей порцией еды и питья.
Размещались мы на типовой кухне, кто-то за столом, кто-то даже на подоконнике. Рядом со мной оказалась женщина средних лет, причём явно не хозяйка квартиры. Мы пили и говорили обо всём и ни о чём.
О моём самолюбии. Правда в том, что меня хорошо воспитали в семье и школе. Правда и в том, что и семья была неполной, и школа была давно. Потом была «школа» питерского «Сайгона» восьмидесятых, особенная Среда Воскресения (прижизненные кармические перерождения «малых церквей друзей» - если каждую из них персонифицировать по отдельности).
Уверенность в том, что не надо себя намеренно выпячивать.
Уверенность, что есть некое коллективное бес-сознательное, которое на твой очевидный экзи'станс неизбежно отреагирует (я не знал, что не только ангелы наблюдают за вершинами гор - там дуют и иные ветры); моя торговля чаем для ради прокорма малой церкви друзей была настолько эгоистично чиста (я прямо-таки наслаждался своей «нужностью»), что мне хотелось и здесь - среди незнакомцев - такого же невероятного естества.
Меня же принимали совершенно естественно: равнодушно-радушно.
Мне же вдруг захотелось, чтобы меня любили подчёркнуто; с чего бы? Никаких-таких вершин здесь не было и быть не могло: нельзя же было считать вершинами верлибры «парижанина».
Настасья Филипповна, сто тысяч горят!
Языческий этот обряд
Взывает, чтобы прянул я через костёр.
Руками бы собственный выскреб позор
Во всём планетарном своём абортарии.
Настасья Филипповна, знали бы вы,
Что вас искушали не только молвы
Досужие сплетни!
Но так же и летняя прелесть,
Что станет летейской на даче у юного Блока
И Дамы Прекрасной его.
Настасья Филипповна, в земном абортарии сроков
Нет вовсе! Как нет и третейского Бога.
Есть только пороки и те, кто не слышит пророка.
Кто выскреблен будет скребком абортажным.
Кто якобы боги, но даже и это не важно.
Недолгая вечность, как Феникс, пылает отважно. (Niko Bizin)
Недолгая вечность - действительно пылала. Пылала даже сейчас - среди нас, но - я не видел её. Во всяком случае, я не хотел её увидеть. Это и было ключом в преисподнюю: хотеть любви (наяву) - здесь, зная (наяву) - послушливые корпускулы броуновски примут ту или иную форму, даже закрепятся на миг в силуэт с крыльями; но!
Как-никак, ты примерил роль ангела-хранителя (пусть даже не аллеи Ангелов - в те годы никто и помыслить не мог о сатанизме т. н. Украинцев); ты примерил роль- на месяц или чуть меньше.
Ты даже прикоснулся к содержанию, но не удержал его. И не говори, что это не твоя вина.
Ты постоял на краю (ad marginem) - далее тебе предстоит либо преодолеть окраинность (т. н. Украинство), либо закрепиться в нём: стать тем самым умершим псевдо-мессией, что спустился в шеол за праведниками, но не освободил их, а сам застрял в преисподней.
Тем самым ты согласился, что твой мир - безысходен. И теперь преисподняя на земле будет существовать за счёт твоих энергий. Теперь всё, что так или иначе ниже твоей миссии (на этой земле - быть достойным своего чувства Бога), уведёт тебя вниз; выдержишь ли?
Вот так и Верховный - спас Святую Русь (факт - как ни крути); всё, что ниже - даже если это всего лишь твои личные, Верховный, прилоги (навеваемые лукавым помыслы, хорошо отражённые в картине Клодта) - это уже доживание.
Ты не успеешь оберечь нас - дальше нас (будущих нас: предотвращая наше перерождение в т. н. Украинцев - отступивших от самости, готовых себя продать тьме); сейчас твои ресурсы (спасать нас) - казалось бы, исчерпаны.
А «парижанин» доставал откуда-то листочки, читал верлибры, которых я не хотел понимать.
А я ведь тогда и не знал: на моих глазах в тогдашней Москве (как в колбе) происходило начало подобного перерождения: т. н. Украинец - это не национальность (повторю: им может быть хоть папуас), это гомункул в колбе постмодерна: существо, возжелавшее дарований - здесь, но - за счёт бес-конечности (никогда не досягаемой полной кончины беса) в себе.
Подменивший чувство Бога и Страх Божий (страх потерять Бога) на уверенность во плоти; сейчас я покажу, как я сам повёл себя как т. н. Украинец, разве что - без житейской хитрости.
Нет! Сейчас я - удержался.
Хотя - я не понимал проявленного (как на старых негативах) восторга. Для меня (чуть ли не животно - от корня жизни) было оче-видно: любое отступление от ритма, слова, гармонии есть уступка лукавому.
А должен был бы понимать и называть по имени.
Для моих визави (собравшейся на кухне компании) это не было оче-видно: они жили как жили и по своему были бы правы... Если бы не были столь не правы «не по своему»! Я ничего не понимал.
Я и знать не знал тогда, что хоть малую пядь уступив, про-пасть (прямо в глотку ада) всему ангелу.
Причина такой пропасти не важна, важен результат.
«Итак, если нет абсолютной ценности, то нечего воплощать, невозможно самое понятие культуры; если жизнь. как среда, насквозь чужда божественности, то она неспособна принять в себя, воплотить в себе творческую форму и, следовательно, снова останется она сама по себе, вне культуры, и следовательно - снова уничтожается понятие культуры.» (о. Павел Флоренский, "Троице-Сергиева Лавра и Россия")
Я не мог тогда этого «знать». Я никогда не был настолько «знатен»; более того (что существенней) ещё не принадлежал к stratum долга, когда за привилегию прозревать будущее платят своей прошлой смертью (смерть - если она после Воскресения, непоправимо пошла); это в иудаизме Воскресение ещё только предстоит и пока что (хотя и будет обязательно) не избавляет от торжествующего шеола.
А в шеоле нет ни богов, ни героев, есть лишь безысходный социум.
Однако же «парижанин» выступал именно в роли героя социума. Он предупредил, что если его будут разыскивать по телефону (подразумевалось: жена), ни в коем случае не давать ей знать о его местопребывании и состоянии.
На вторые сутки такого загула, после нескольких хождений в магазин (приходилось пополнять припасы), я всё ещё не понимал, отчего центром компании остаётся «парижанин» со своими стихами, и отчего в компании не возникло такой же удивительной гармонии, какая мне мнилась в «прошлой» Церкви друзей.
Самым естественным образом я не понимал, что гармонии нет прежде всего во мне. Гордыня во мне не то чтобы гордиево переплеталась с гордынями окружающих: здесь мы вообще не соприкасались душами.
В этом смысле я действительно оказывался в лишённой волшебств преисподней.
Происходил обычнейший бытовой загул: самая обычная комбинация случайных корпускул, на краткий миг вечности затормозивших своё мельтешение.
Такими комбинациями пронзается любое сообщество, сверху донизу. Например:
«Из 15 Народных Коммисаров, 10 как оказалось работали против государства, но это не помешало потом расцвести молодой Советской Республике
Другое дело, что у нас очень слабая государственная система управления по вполне понятной причине, потому что её ликвидировали и деградировали почти 30 лет.» (Михаил Хазин)
Разве что в роли Ульянова(здесь и сейчас) - выступал «парижанин», мне же (совершенно негаданно для меня) выпала роль «прекрасного грузина» (комиссара по делам национальностей - совершенно гордиевой проблемы, соответствовавшей моей гордиевой гордыне).
И здесь я (не тогдашний норильчанин, для которого национальностей не существовало: все были советские люди) - а уже нынешний, добавивший себе послезнания) спросил у господина Ульянова, несомненного гиганта мировой политики:
- Вот Геннадий Свиридов, русский композитор (он для вас ещё не родился), сказал о моей национальности (русского человека грузинской национальности):
«Я русский человек! И дело с концом. Что еще можно сказать? Я не россиянин. Потому что россиянином может быть и папуас. И прекрасно он может жить в России. Hа здоровье, пусть живет. Hо русский человек - это русский человек. Во мне течет русская кровь. Я не считаю, что я лучше других, более замечательный. Hо вот я такой, как есть - русский человек. И этим горжусь. Я призываю вас с высоты своего возраста (и не сердитесь на меня, что я так говорю): надо гордиться, что мы - русские люди!»
Здешний «парижанин»-верлибрист меня, конечно же, не услышал; а вот демиург 1917-го года очень хорошо меня (бы) понял:
- Чушь, батенька! Первостатейная чушь. Эта гордость великоросса может помешать нам, к примеру, разбавить русским пролетариатом мелкобуржуазное крестьянство Малороссии.
«Парижанин» помолчал (бы), потом ласково добавил:
- Но вы удивительно своевременно подняли этот вопрос!
Здесь я (нынешний) - себя прерываю: кто я такой, чтобы примирять ржавые доспехи демиурга и белую тогу одного из воскресших (по снятии Пятой печати - когда воскреснут погибшие за Слово); здесь (тогдашний: побывавший в роли ангела-хранителя одной несуразной семьи) - себя начинаю накручивать:
- Почему мной не восхищаются? - и не замечаю, что выступивший из-под «парижанина» демиург-Ульянов (всё наше исподнее: согласитесь, «мы все глядим в наполеоны») намеренно применил термин «примирение» - вместо банальной «примерки».
Демиургу не было нужды, чтобы им восхищались (те точки приложения его силы, благодаря которым он версифицировал миры): это и так была реальность, данная всем в ощущениях.
Демиург прямо мне указывал: ты не должен требовать от версифицированной тобою реальности, чтобы она тобой восхищалась (это размывает сосредоточение на конкретной точке); если результат, что называется, на лицо - ты и есть лицедей облика миропорядка.
Я был искренен. В этом смысле я не был ещё ни сказочником (наблюдателем и рассказчиком той или иной страшной сказки) и ни в коем случае не был и не буду демиургом; я не понимал, какое это для меня сейчас благо, и очень обижался на несправедливость вселенной.
Это подразумевало - мне было больно, и я не понимал простой вещи: почему люди восхищаются тем, что однозначно им гибельно?
Почему лукавая глубина вещи (её вещее), что оче-видна мне, не столь оче-видна тем (должен признать, весьма ко мне радушным: меня привёл «парижанин») людям, что меня сейчас окружают?
Быть может, правы они, а не я. То есть: я прав - в будущем (послезнанием), но - я не прав «здесь и сейчас»; буде от этого факта - свободы формы, зависит нечто неизмеримо важное: быть содержимому (моей жизни) - живым «живою жизнью» или проживать «жизнью мёртвой».
В древнегреческой мифологии (которой я увлекался в детстве) жизнь живая и мёртвая жизни сразу же отражались на внешней форме волшебного существа: не исполнит титан или титанида своего предназначения (или не поступит по дике-;;;; - по справедливости миропорядка), переходит из жизни живой в жизнь мёртвую.
Так прекрасная дева обратилась в мертвящую взглядом Горгону;по этой версии мифа: устрашись кто или будь побеждён - «твоё» прекрасное сгинет, явится «твоё» чудовищное... А невидимом мире - невидимо; в реальности сохраняется внешность, внутреннее обернётся гнильём.
Хотя версии одного и того же мифа разнятся: по поздней версии мифа, изложенной Овидием в «Метаморфозах», Медуза была прекрасной девушкой с красивыми волосами. Бог Посейдон, превратившись в птицу, изнасиловал Медузу в храме богини Афины, куда Медуза бросилась в поисках защиты от преследования Посейдона. Боги разгневались на Медузу за осквернение храма и приказали Афине наказать её. Афина превратила её волосы в змей и сделала её лицо настолько ужасным, что только один взгляд на неё превращал смотрящего в камень. (Сеть)
Конечно же, моя нынешняя трактовка событий кажется притянутой за уши; но!
Именно со-бытия на т. н. Украине: там из советских людей, населянтов невидимого Царства Божьего СССР смогли сотворить чуть ли не гомункулов с программным обеспечением сатанизма в мозжечке.
Покажется: ад придёт на землю (хотя в еретической версии иудаизма - мы и так в шеоле); покажется: живущих мёртвою жизнью почти невозможно победить... Вот как мне на той кухне! Казалось бы, какие чудовищные аналогии.
Казалось бы, происходящее на улицах бывшей столицы рухнувшей империи (даже моя торговля чаем) - всё это ныне имеет запах тлена: мы банально обречены на дальнейшее разложение.
«Смерть Медузы
Одним из заданий, данных Персею царём Полидектом, было убийство горгоны Медузы. Справиться с чудовищем герою помогли боги - Афина и Гермес. По их совету перед тем, как отправиться в бой, он посетил вещих старух - сестёр грай (которые были также Форкидами, сёстрами горгон), имевших на троих один глаз и один зуб. Хитростью Персей похитил у них зуб и глаз, а вернул лишь в обмен на крылатые сандалии, волшебный мешок и шапку-невидимку Аида. Грайи показали Персею путь к горгонам. Гермес подарил ему острый кривой нож. Вооружившись этим подарком, Персей прибыл к горгонам. Поднявшись в воздух на крылатых сандалиях, он смог отрубить голову смертной Медузе, одной из трёх сестёр горгон, смотря в отражение на полированном медном щите Афины - ведь непосредственный, прямой взгляд на лицо Медузы обращал всё живое в камень. От сестёр Медузы Персей скрылся с помощью шапки-невидимки, спрятав трофей в заплечную сумку.
(И повествует Персей, как) скалы,
Скрытые, смело пройдя с их страшным лесом трескучим,
К дому Горгон подступил; как видел везде на равнине
И на дорогах - людей и животных подобья, тех самых,
Что обратились в кремень, едва увидали Медузу;
Как он, однако, в щите, что на левой руке, отражённым
Медью впервые узрел ужасающий образ Медузы;
Тяжким как пользуясь сном, и её и гадюк охватившим,
Голову с шеи сорвал; и ещё - как Пегас быстрокрылый
С братом его родились из пролитой матерью крови. (Овидий. «Метаморфозы», IV, 775-790).
Во время этого поединка Медуза была беременна от Посейдона. Из обезглавленного тела Медузы с потоком крови вышли её дети от Посейдона - великан Хрисаор (отец трёхтелого Гериона) и крылатый конь Пегас. Из капель крови, упавшей в пески Ливии, появились ядовитые змеи и уничтожили в ней всё живое (по Лукану, это были т. н. Ливийские змеи: аспид, амфисбена, аммодит и василиск). Локальная легенда гласит, что из потока крови, пролившегося в океан, появились кораллы.
Афина дала Асклепию кровь, вытекшую из жил горгоны Медузы. Кровь, которая текла из левой части, несла смерть, а из правой - использовалась Асклепием для спасения людей.
По другой версии, Медуза рождена Геей и убита Афиной во время гигантомахии. Согласно Евгемеру, её убила Афина. В подражание жалам Горгоны Афина изобрела двойной авлос (духовой музыкальный инструмент).» (Сеть)
Неадаптированные мифы чудовищно натуралистичны. Такое же впечатление производят добрые сказки братьев Гримм, если в них вглядываться как в бездну (почти что шутка) - сказки начинают происходить с тобой: моя родина в те годы была столь же натуралистично мертва.
А я среди этой мертвечины искал прошлую Среду Воскресения.
Ничего хорошего из моих поисков выйти не могло. Нашёл я только семью (Андроника, Марию и Женьку), а потом «парижанина» с его радушно-равнодушными загулами: грех было пенять на зеркало! Ещё большим грехом было бы пытаться поправить кривое отражение.
А если бы? Будь я властен над этими людьми, я бы им приказал - ибо у меня нет сил их убедить; здесь я представил (бы) Верховного: ему не было никакой возможности убедить в своей правоте людей, которые приняли веру саморазрушения.
Более того: я вижу этот вектор саморазрушения. Тогда как никто другой его не видит; согласитесь: вектор есть нечто материальное, но (якобы) не заключённое в телесную оболочку вещи.
Мне на это резонно возразили (бы) пушкинским Годуновым (избранным на царство) - который не казнил заговорщика Василия Шуйского (тоже впоследствии избранного на царство); что бы я возразил пушкинской ритмике? Ведь в невидимом мире - невидимо.
Сказал бы только одно: «Народ безмолвствует».
Война умов идёт поверх домов,
Поверх умов, даже души поверх.
Я заглянул на каверзный чердак.
И там в пыли услышал Божий смех
(настолько я давно не забредал).
Я был в дали, хотя умом я мал.
Я брал рубли, хотя трудом я мал.
Всё совершал не так уж совершенно.
Война умов идёт поверх умов
Но под вопросом бытие вселенной
(А не благополучие домов,
Метания твои или мои).
Само существование мироздания
Ищу я в той слежавшейся пыли. (Niko Bizin)
Я (тогдашний) - этого разговора демиурга с Верховным (о разбавлении малороссийского крестьянства) , конечно же, тоже услышать не мог бы, но - это ведь такие не сопоставимые вещи как мой загул с «парижанином», невесть куда сгинувшее дружество с Андроником и Марией и гибель моей родины!
Эта смерть нашего общего будущего никак не могла бы на меня повлиять. Ведь мы все были живы. Вот работают магазины. Вот сидят на кухне неслучайные люди (один я случаен). Продолжается жизнь, уверенно двигаясь к «окончательной смерти» души... В 1925 году английский мыслитель Г. К. Честертон, глядя на ситуацию в христианском мире, написал слова, не потерявшие своей актуальности и по сей день:
«Мы знаем, как случилось чудо - молодые поверили в Бога, хотя Его забыли старые. Когда Ибсен говорил, что новое поколение стучится в двери, он и думать не мог, что оно стучится в церковные врата…
Да, много раз - при Арии, при альбигойцах, при гуманистах, при Вольтере, при Дарвине - вера, несомненно, катилась ко всем чертям. И всякий раз погибали черти.» (Сеть); здесь необходима набранная чуть ли не курсивом сноска:
У Г. К. Честертона очень оптимистичный взгляд на мир. Хотя (оптимизм этот) - из-реки по имени факт. Мне же (тогда) - сидя на кухне случайной квартиры в Москве, трудно было бы сделать аналогичные выводы - не обладая послезнанием (пусть даже частным - об альбигойцах или Дарвине); а ведь тогда я ещё не был, а только становился запойным алкоголиком.
Не буду говорить о высоком: что неявная обречённость моей родины мистически подталкивала меня к бегству от реальности, к желанию выйти из «прошлого» времени и вынырнуть уже во времени «будущем»... Скажу только, что мне такой прыжок удался.
Мой глобальный и перманентный запой продлится чуть ли не двадцать лет.
Когда я из него выйду, страна уже начнёт меняться и побеждать; мне скажут, такое невозможно - и я соглашусь: внешне всё выглядит так, что я вышел из летаргического сна! Целых двадцать лет меня не было - и теперь вот он я!
Мне потом будут говорить: ваш случай уникален, один на миллион.
Потом признаются: даже одного на миллион не бывает.
Этот период (алкогольной амнезии) - словно прокладка между моим тогдашним невежеством и нынешним послезнанием. Сколь угодно много можно говорить, что надо бежать из анестезии, ведь она сродни амнезии (какие умные слова); не следует умножать сущности.
Лучше выражаться (сделать мне) красиво:
Алкогольная или глагольная амнезия
Над страною моей!
Ах Россия, ты Анастасия,
Или даже смелей...
Или спьяну напившись дурману.
Или просто родившись рано - слишком юной, не повзрослев
(санинструктором в сорок первом),
Приняла за стрелы Амура поражение в Порт-Атуре!
Ах Россия, ты Анастасия,
Или даже смелей:
Аз глаголю, и мне веселей,
И веселие как анестезия -
В лазарете без пенициллина, с ампутацией рук и ног
Аз глаголю про пыль дорог и о том, что мне мир чужбина!
Но танцует Анастасия
Белый танец без боли безгрешный:
Будет наша любовь красивой
Как прощание с умершим...
По известным обрядам России
Аз глаголю: не помню злого!
Полюбил я Анастасию,
А она предпочла другого...
И другому теперь решать,
Какой будет ее душа!
Амнезия и анестезия -
Это все у любви в объятиях!
Ах, каким щемяще красивым
Будет ее подвенечное платье. (Niko Bizin)
Это я попробовал прочитать стихи. Не эти, вышеизложенные. Им ещё не пришёл срок, они ещё даже не осознаны мной.
Какие-то другие.
Меня вежливо выслушала женщина, что сидела рядом. Остальная компания даже не обратила внимания.
И тогда я впал в гнусность.
- Вы меня не слушаете, - сказал я.
Меня не услышали.
- А меж тем за всё застолье плачу я.
Меня опять не услышали. Может быть, если бы я спохватился от этого знака (не-бес), я бы и не проявил себя бесом. Там, в моей малой Церкви (где была Мария - не «другая», а «та самая»), мне не было нужды ждать внимания и благодарности: они были как воздух, которыми я дышал.
- Послушайте, - сказал я.
«Парижанин» удивлённо на меня посмотрел. Женщина средних лет, что сидела рядом со мной, вообще широко раскрыла глаза. Должно быть, для них происходящее выглядело так: кто-то (невесть кто) требует к себе больше радушие, нежели мы предоставили.
Потом пришло осознание: «человек свиты» (пришедший с «парижанином») требует к себе отдельного и даже повышенного внимания. Быть может, даже восторженной любви и преклонения. Чего уж, мне несомненно этого хотелось.
Чистой слезы бесовство. Какой уж здесь ангел-хранитель аллеи Ангелов? Скорей, кладбищенский сторож, приложение к мёртвым телам во гробах под землёй. Согласитесь: вся моя родина была тогда приложением к собственной истории, которая уже активно переписывалась.
Вот такие мелочи: случайная попойка и закономерный мировой сатанизм в одном флаконе.
Даже через годы мерзость этой ситуации мне почти невыносима.
Но ведь вынесли же: и я - в тогдашней компании, где моё безобразие каким-то образов утихомирили, и моя родина - выбрав нового Верховного; другое дело, что последнее - оказалось чуть ли не чудом; а первое - обернулось простейшей пошлостью.
Я (наконец-то) обратил внимание на женщину, что всё это время оказывалась где-то неподалёку от меня.
Конечно же, типовая кухня панельного многоэтажного дома: там всё оказываются неподалёку. Конечно же, типовая история типовой попойки: я ещё и не подозревал, что она обернётся трагедией.
Кто-то в компании (то ли хозяйка квартиры, то ли сам «парижанин») сказал женщине:
- Видишь, человека мутит от собственной несостоятельности. Утешь его, отвлеки от него самого. Тебя надолго отпустили?
- На выходные, -ответила женщина.
- Вот и хорошо. Отдохни с ним.
Всё было закономерно. Сущности женщины и мужчины: заполнять пустоту друг друга. Если, конечно, ни на что более не способны. А если способны, могут от пустоты отталкиваться и уйти в пустоту пустоты.
А там уже недалеко и до души души. Тонкие связи со-бытия.
Случайные встречи: вечер в культурном центре (я не говорил, но он был в пятницу); потом - потом моя не-встеча с «другой Марией», потом «парижанин» и посиделки в разных местах, занявшие какое-то время, и вот уже день воскресения (всего лишь день недели) - и нам всем пора бежать прочь из Среды Воскресения!
Необходим сам процесс.
Случайные события, когда вдруг сопрягаются
С большими катаклизмами - не изменяют жизни.
Но что-то проясняют в небесной синеве:
Ту бездну в голове, которая сгущается
Прямо в звезду с хвостом.
Случайные события, когда вдруг сопрягаются,
То сотрясают дом! В котором все соития
Телесные, душевные - не совпадут с гармонией:
У Бога на ладони я! Мои дела плачевные!
Но вот звезда с хвостом
Смахнёт легко с поверхности знакомые окрестности:
Меняя кардинально всё то, что знал буквально!
Любая мысль банальна - в потугах объяснить.
И только нить событий вновь накрепко сшивает
Всё то, что распадётся.
У Бога на ладони я, и даром всё даётся.
Великая любовь со мною пребывает. (Niko Bizin)
Это не более чем версификация событий, будущее толкование. Квартира, в которой мы гуляли, была двухкомнатной. До сих пор все события происходили на кухне. Внешне они и продолжили там происходить: женщина, сидевшая рядом, положила ладонь рядом с моей ладонью и сказала:
- Здесь шумно, не до стихов. Но я готова слушать.
Я был пьян и обижен. Я опять сказал гнусность:
- Но ведь действительно я всё это оплатил.
Или, быть может, не сказал, а подумал гнусность. Прекрасно зная, насколько пошло предъявлять миру такую претензию.
То, что такую претензию предъявлять миру (с крушением Царства Божьего СССР) становилось модно, меня не оправдывало: если мне дано чувствовать опасности, которые несут верлибры «парижанина» - да не несут они опасностей, а только дают нам ложное право «дать слабину»! - то и спрашивать с меня надо по взрослому.
Мне не позволительна ни то что подлость, пошлость тоже недопустима.
Женщина сказала:
- Пойдём, почитаешь мне одной. Никто не будет мешать.
И я, конечно, пошёл. Было ли это пошлостью? Скорей, не-обходимостью. Мир таков, что камнем на перепутье (направо-налево-прямо пойдёшь - не только голову потеряешь) является женщина.
Нам не мешали.
Потом, время спустя, она сказала:
- Мне пора домой. Поехали со мной?
И я поехал. Нас не удерживали. Не было никакой Церкви друзей, или я её не заметил - не суть важно: путь продолжился, мелькнули столбовые версты радищевского путешествия, какие-то заметки оставлены были на полях (ad marginem); нас не удерживали, но - можно было сказать: наш ад следовал за нами.
Впрочем, рай следовал не менее настойчиво.
Мы поехали, чуть-чуть опережая своих собственных ангелов и бесов. Сама мелодрама пути (женщина везла меня к себе домой) была готова завершиться расставанием: у женщины были временные рамки.
Редко, когда пролетающая мимо душа имеет чёткие очертания.
- Откуда тебя отпустили, - спросил я.
- Из психдиспасера.
Диагноза своего она не объявила. Но я был человеком «Сайгона» - различные неврозы были у нашей братии в ходу.
Она улыбнулась моей деликатности. Или решила, что я слишком пьян. А потом вдруг сказала что-то совсем своё, очевидно - о компании, которую мы покинули:
- Может быть, так и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто опускались в могилу. (Иосиф Сталин)
Странные переплетения прошлого и будущего продолжались. Я только не знал, что речь сейчас - о настоящем.
- В магазин зайдём? - сказал я. - У меня ещё деньги остались.
- Хорошо. Потом ты мне ещё стихи почитаешь.
Всё так и было. А потом проснулся я в коммуналке, выходящей окнами на Красную площадь. Так мне, во всяком случае, запомнилось; более того, в те годы такое было ещё возможно: элитной недвижимости ещё только предстояло быть выкупленной и перестроенной.
Я лежал на узкой постели у стены. Женщина была чем-то занята в соседней комнатке. А на широченном подоконнике огромного (как мне казалось) окна, смотревшего на Карсную площадь, разлёгся тоненький подросток, который на меня особого внимания не обращал.
Должно быть, это был сын женщины, что увела меня из компании «парижанина».
Подросток перетёк из одной позы в другую. Женщина отреагировала:
- Кот, ты есть хочешь?
- Да, - тихо ответил подросток, опять перетекая из позы в позу.
- Сейчас я провожу гостя, Кот, потом приготовлю. А то скоро ведь и мне пора: выходные закончились.
Мне понравилось, как она называла сына: Кот.
«И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему.
Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привёл их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречёт человек всякую душу живую, так и было имя ей.
И нарёк человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему.
И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из рёбер его, и закрыл то место плотию.
И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку.
И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа.
Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут двое одна плоть.
И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились.» (Бытие 2 глава).
Женщина выглянула из комнаты ко мне. Я лежал голый под каким-то покровом. Я ей кивнул: сейчас-сейчас! Она улыбнулась и опять исчезла по делам.
Окно, за которым Красная площадь. Сын женщины по (домашнему) имени Кот. Лежит на широченном подоконнике этого самого окна. Более того: «В повествовании о наречении человеком имен животных обращает на себя внимание то обстоятельство, что наречение имен как бы вплетено в процесс создания человеку помощника - женщины. Именно на этот факт указывает блаженный Августин в своих размышлениях: «подвергнем теперь рассмотрению вопрос о том, почему приведены были к Адаму все звери полевые и все птицы небесные, чтобы он дал им имена, но при этом так, как будто отсюда возникла необходимость сотворения ему жены из ребра его, потому что среди этих животных не нашлось для него подобной ему помощницы». Соглашаясь с тем, что переплетение библейских сюжетов создания жены и наречения имен происходит не случайно, Августин оставляет вопрос прояснения связи сюжетов открытым. «Мне кажется, что это было сделано в видах некоторого пророческого ознаменования, но, впрочем, сделано так, что, при несомненности совершившегося события, истолкование его остается открытым». Попробуем заглянуть за завесу пророческого ознаменования.» (Протоиерей Андрей Кудрявцев)
Это был миг удивительного взаимопонимания. С женщиной, которую отпустили на побывку из психдиспансера. С её сыном (который воспринял меня на удивление адекватно). И с персонифицированным выплетанием имён, когда души слов, вылетая из уст, обретали свои очертания.
«Через название «помощник» Бог обозначает иерархию отношений между мужем и женой. Иерархия «мастер-помощник» заключается в том, что Адам как бы выступает инициатором неких действий, а к нему для их лучшей реализации приходит помощник. Греч. ;;;;;; - «идущий или приходящий на помощь». Хотя у слова есть еще один перевод - «помощник, заступник, защитник»[5], но оставим его рассмотрение за рамками наших рассуждений. Лишь потом, после грехопадения, иерархия взаимоотношений муж-жена претерпит кардинальное изменение: «к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт. 3:16). Пока же речь идет о помощи мужу со стороны жены. Сразу заметим, что даже из личного опыта мы знаем, что самые лучшие помощники - это те, кто в совершенстве владеют навыками мастера и понимают мастера «без слов». Те, кто являются как бы вторым «я» (alter ego) мастера. Но даже такой высокий статус помощника в нашем понимании предполагает разницу в социальном положении. Жена же, как помощница мужа, задумана как его продолжение, без социальной разницы. Муж выступает лишь инициатором действия. Следовательно, служение жены, как помощницы Адама, заключается в том, что она вместе с Адамом должна была делать то, что делал он.
А Адам делал то, что соответствовало Божественной Воле, выраженной в первых заповедях, в том числе и в заповеди о «владычестве» над животным миром.
Помощь жены до грехопадения, о которой упоминает Св. Писание, никаким образом не касается быта людей. Жена, вопреки распространенному мнению, не была задумана как домохозяйка, обеспечивающая мужу помощь по дому. Лишь после грехопадения роли мужа и жены в семье обосабливаются, хотя сущность брака сохраняется: «оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть» (Матф. 19:5,6). До грехопадения муж и жена фактически являли собой единого человека. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27).
Хорошо меня качнуло: от гнусности моих претензий на внимание в предыдущей компании к обыкновенному блуду, а потом (негаданно) к мальчику на подоконнике и чувству, что всё происходит, как и должно.
Не должно было у меня быть «другой» Марии. Не должно было у меня быть внимания от почитателей «парижанина».
Вот и не было.
Разве что - я не знал ещё, какой-такой ценой мы движемся «вперёд»: сбрасывая свои прошлые прижизненные перерождения:
Карма - это когда с кормы
Смотрим на чаек, которыми были мы.
- Ну что, встаёшь»
- Да. Ты дашь мне свой номер телефона.
- Нет. Я не знаю, когда у меня в следующий раз побывка.
- Хорошо.
Я встал, оделся и ушёл.
Должно быть - как раз в этот миг: на подоконнике Кот перетёк в другую позу. Должно быть - ещё через миг: мать позвала его:
- Кот, иди есть.
Но я этого уже не слышал. Разве что какое-то чувство потери (неизвестно чего) у меня было: что-то я не (до)понял во всей этой человеческой гамме: не от до к си, а от альфы до омеги.
Хотя всё было так наглядно. «И увидел я новое Небо и новую Землю, ибо прежнее Небо и прежняя Земля миновали, и моря уже нет.» (Откр. 21:1)
Я вышел из подъезда (и из запоя) в самом центре Москвы. Голова болела жутко. Бес-смысленность происшедшего именно что определялась моим инфантильным бесовством: я хотел чего-то не очень мною определённого: чтобы меня любили и кормили бес-платно, такая люискэроловщина.
Действительно, вокруг совершалась страшная сказка, а я улыбался.
Моё исчезновение из тогдашней Москвы - началось, как светлая улыбка: приехал и сразу утвердился в добродетели (чуть ли не ангела-хранителя), потом улыбка стала почти прозрачной и принялась совсем исчезать.
И добродетели никакой не осталось. Я перестал быть «праведником в Содоме», меня следовало убрать из того их числа, которое всё ещё оберегает мою родину от разрушения. Вы скажете, не слишком ли я глобально мыслю? Отвечаю:
«Прежде всего знайте, что в последние дни явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям и говорящие: где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, все остается так же. Думающие так не знают, что вначале словом Божиим небеса и земля составлены из воды и водою: потому тогдашний мир погиб, быв потоплен водою. А нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков. Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. Не медлит Господь [исполнением] обетования, как некоторые почитают то медлением; но долго-терпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию. Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят.
Если так все это разрушится, то какими должно быть в святой жизни и благочестии вам, ожидающим и желающим пришествия дня Божия, в который воспламененные небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают? Впрочем мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда». (2Петр.;3:3–13)
Может быть, мне ещё предстоит вернуться в в заветное число. Я до сих пор этого не знаю.
А тогда я пошёл к метро. Там из будки телефона-автомата позвонил «другой» Марии, и она рассказала мне, что несколько суток назад так и не дождалась меня.
Потом я поехал в общежитие Лит. Института, где меня встретил исполняющий обязанности коменданта однокурсник и намекнул, что за комнату надо платить.
Денег у меня почти не осталось. Я что-то пообещал однокурснику, поднялся в комнату (кто видел эти комнаты общежития Литинститута тех лет, тот хорошо понимает о состоянии моей страны; но! Будем честны.
Когда я поступал в ЛИТ в августе 1991 года (первый экзамен у меня состоялся именно 19 августа, когда взбесившиеся от счастья москвичи вступились за Ельцына), комнаты общежития были такими же: кровать, стол, стул, стены с ободранными обоями.
Речь не об этом.
Все мы не обладаем в этом мире - ничем, кроме голых стен (тела), в которых нам предстоит встретить свою смерть.
Но вот будет ли она шагом к суду и Воскресению?
А ты шагни в гущу своих бесов и пойми, что они ничего не могут тебе причинить. «Впервые за всю историю Россия сегодня ведет абсолютную войну. Все предыдущие войны были относительными - прообразами, префигурациями той самой, главной.
Только эта война - предельная, последняя и необратимо значимая. Мы пока явно не понимаем этого. Происходящее превосходит понимание даже тех, кто в ней участвует, даже тех, кто её начал.
Впервые на том конце абсолютное зло - не частичное, не релятивное. Это даже не Запад, не говоря уже о эфемерном преходящем образовании Украина, - каким бы адским оно ни выглядело. Это нечто намного более глубокое.
Это последняя война человечества. И решительно на сторону Истины встала только Россия. Сама не поняла как. Но для этого мы и были созданы от века». (Александр Дугин.)
Это странное чувство: малейшее твоё движение имеет не масштабы космические, не вселенские последствия, а непосредственно вплетено в судьбы миропорядка. Иначе и быть не может; разве что - понимается не до и не после, а когда это неизбежно.
Каждое движение вызывает ропот.
Каждое волнение или даже шепот
Имеет продолжение где-то в Гондурасе
И землетрясение где-то в Эфиопии -
Как покажет опыт: Всё вослед идее!
Или на матрасе, где зачали Пушкина.
Или на террасе видеть метеоры -
Как они сгорают в непреклонной массе.
Или у Радищева (если не отпущены) -
Как они страдают!
Я бросаю воры,
Ты бросаешь взоры:
Взор сдвигает атомы со своей опор
И срывает дверь со своих петель!
Каждое движение вызывает ропот
Или как капель,
Или как метель.
Ты поверь, что мы живем в невидимом,
Что теперь все более невиданно. (Niko Bizin)
Я лёг спать. Просто лёг спать. Утром я проснулся. Просто проснулся. Организм был всё ещё отравлен той водкой, которую я выпил вместе с «парижанином». С той женщиной, пациенткой психдиспансера, которая провела свою побывку (сутки или двое на воле) с нормальными людьми, мы уже почти ничего не пили.
Я лежал. Оглядывал комнату. Думалось.
«Как я умру
Комната в том же отеле, - обвиты углы паутиной.
Я лежу на высокой постели, придавленный тяжкой периной. Обои с цветами. Книг нелепая груда. Зеркало в пышной раме. И табак, и табак повсюду...
Сосед по лестнице всходит, ключом гремит неуклюже...
Мне сегодня ни лучше, ни хуже, и нет никаких откровений, о которых вы столько писали, только больше обычной лени и немного меньше печали.» (Илья Эренбург, Май 1913)
Это «с маленькой смертью встреча». Не думалось думалось ни о чём глобальном. Не было у меня ни масштабного знания, ни даже формального образования. Думаю, и сейчас нет: есть лишь мистические прозрения и вполне материальное послезнание.
Не думаю, но - знаю: у Верховного в 53-м было то же самое. А ещё (почти) была уверенность, что его приемники угробят его великое наследство. Всё потому, что телесные очертания его души уже не сдерживали всего его «объёма».
(Почти) не имело значения, помогут(ли) ли ему расстаться с жизнью или нет. Значимым было только одно: Бог всегда на стороне России. Следовало «сохранять» ту Среду Воскресения, которая (почти) гарантирует нам Победу.
Моё тогдашнее пребывание в Москве закончилось: не было смысла. Следовало выжить.
«Сталин по нескольку дней никому не показывался. Он много слушал радио. Как-то Сталин позвонил руководству Радиокомитета и спросил, есть ли у них запись 23-го фортепьянного концерта Моцарта, который слышал по радио днём раньше. «Играла Юдина», - добавил он. Сталину сказали, что, конечно, есть. На самом деле не было никакой записи — концерт передавался вживую. Но Сталину боялись сказать: «Нет», - никто не знал, какие могли быть последствия. Человеческая жизнь для него ничего не стоила. Всё, что можно было, это - соглашаться, кивать, поддакивать, пресмыкаться перед сумасшедшим. Сталин потребовал, чтобы к нему на дачу прислали запись исполнения Моцарта Юдиной. Комитет запаниковал, но надо было что-то сделать. Позвонили Юдиной и оркестру и сделали запись той же ночью. Все дрожали от страха. За исключением Юдиной, естественно. Но она - особый случай, ей было море по колено. Юдина позже рассказывала мне, что дирижёра пришлось отослать домой, так как он от страха ничего не соображал. Вызвали другого дирижёра, который дрожал, всё путал и только мешал оркестру. Наконец третий дирижёр оказался в состоянии закончить запись. Думаю, это - уникальный случай в истории звукозаписи: я имею в виду то, что трижды за одну ночь пришлось менять дирижёра. Так или иначе, запись к утру была готова. Сделали одну-единственную копию и послали её Сталину. Да, это была рекордная запись. Рекорд по подхалимажу. Вскоре после этого Юдина получила конверт с двадцатью тысячами рублей. Ей сказали, что это - по специальному распоряжению Сталина. Тогда она написала ему письмо. Я знаю об этом письме от неё самой и знаю, что история покажется невероятной. Но, хотя у Юдиной было много причуд, одно я могу сказать точно: она никогда не врала. Я уверен, что это правда. Юдина написала в своём письме что-то в таком роде: «Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу поддержку. Я буду молиться за Вас день и ночь и просить Господа простить Ваши огромные грехи перед народом и страной. Господь милостив, Он простит Вас. Деньги я отдала в церковь, прихожанкой которой являюсь». И Юдина послала это убийственное письмо Сталину. Он прочитал его и не произнёс ни слова, даже бровью не повёл. Естественно, приказ об аресте Юдиной уже был готов, и малейшей гримасы хватило бы, чтобы уничтожить даже её след. Но Сталин смолчал и отложил письмо в тишине. Ожидаемого движения бровей не произошло. С Юдиной ничего не случилось. Говорят, когда вождя и учителя нашли на даче мёртвым, на проигрывателе стояла её запись Моцарта. Это - последнее, что он слышал». (из воспоминаний Дмитрия Шостаковича).
Выжить следовало. По капле выжать из происшедшего смысл. Возможно ли это хоть когда-либо - сразу или через десятки лет; нет ответа! Я лежал на кровати в голой комнате дома посреди столицы обречённой (на величие) страны; мне было плохо.
Никаких призраков мне не являлось. Всё будет весьма материально; но - повторю:
И осенью хочется жить
Этой бабочке: пьёт торопливо
С хризантемы росу.
Мацуо Басё
Я постарался прийти в себя. Дождался времени, отправился на склад фирмы за чаем. Попробовал торговать им и даже какое-то количество продал.
Куража не было.
Я пошёл в культурный центр на Пушкинской. Поднялся в зал. Там меня увидела молодая женщина (куратор прошедшего вечера). Лёгкая гримаса прошлась по её лицу. Женщина тоже прямо-таки от меня сбежала.
Я позвонил двум сёстрам (от «парижанина). Меня даже пригласили в гости, угостили креплёным вином. Меня (с каким-то явным значением) порасспрашивали о моём нынешнем житье-бытье. Ничего особенного со своей стороны вежливо не сообщая.
Потом мне было сказано:
- Наверное, мы с вам будем общаться. Но не сейчас, потом.
Я промолчал.
Ещё несколько раз я пробовал коробейничать; ничего (кроме денег) не выходило. Вся страна собиралась торговать, жить-поживать и даже называть всё это жизнью: и всё более и более наживали себе будущее зло, которое обязательно бы убедило нас в необходимости добровольного суицида.
Во всяком случае, попыталось бы. Не только я это чувствовал: отсутствие какого-либо иного будущего, кроме животного выживания (хотя: ничего не имею против этой честности живота), разом лишало нас - будущего «сейчас»; даже разум начинал отказывать.
Это лет через тридцать вдруг выяснится и даже станет общепринятым: мы потеряли Царство Божье СССР не в 91-м, а гораздо раньше (после смети или убийства Верховного и расстрела Берии): когда во главу угла поставлено было всемерное повышение благосостояния.
Когда была абстрагирована коммунистическая идея: создание нового человека. Тогда бес в шеломе с картины Клодта (в очередной раз) решил, что победил нас.
Не буду в это углубляться. Моё дело - показать, как серебряные нити воли Верховного (а на самом деле: когда Бог отдаёт приказ, даже дьявол подчиняется) держали готовое распасться тело и без того уменьшившейся империи.
Не зная, что делать дальше в Москве, я опять пришёл к культурному центру на Пушкинской.
Я вошёл в зал. Тот самый зал, в котором я был всего лишь один раз. Какая-то молодая женщина меня увидела и замерла удивлённо. Она (как ни странно мне это было) меня узнала. Я понял это и подошёл к ней.
- Здравствуйте.
- Что вы здесь...
Я ещё более удивился. Попробовал объяснить, что ищу «парижанина». Не то чтобы он был мне нужен, но в общем пространстве изменчивых мыслеформ (в просторечии: попытке наладить коммуникацию) следовало найти точку опоры.
- Не попадайтесь на глаза его жене, - сказала женщина. - Она этого не переживёт.
- А кто у нас жена? - спросил я, перефразируя министра-администратора (то ли непосредственно шварцевского, то ли из прекрасного советского фильма)
- Она здесь директор.
- Но не волшебник, - мог бы сказать я. Не превратит меня ни в крысу, ни в верлибр.
Но не сказал. Быть может, именно жена побудила «парижанина» писать верлибром.
- Не попадайтесь на глаза жене, - повторила женщина.- У неё муж сейчас в реанимации, а ведь именно с вами он пил.
Я не стал добавлять: на мои деньги. Не стал добавлять: деньги «парижанина» (по его словам) отобрала как раз жена.
- Он был «зашит», ему нельзя было пить. Теперь он умирает, как Высоцкий.
- Он не Высоцкий, - сказал я. - Должен выжить.
Сказал я так не потому, что Владимир Семёнович был наркоман. Когда перед Олимпиадой советская милиция зачистила столицу от накипи, у всенародно любимого актёра и барда возникла проблема с диллерами: их просто не стало. Это одна из версий происшедшего.
Тогда (в тогдашней Москве находясь) я этого всего просто не знал.
- Вам лучше не встречаться с его женой.
Я вспомнил молодую женщину, что с ужасом на меня взглянула.
- Думаю, она меня уже видела.
- Да? Мне она ничего не говорила. Уходите скорей.
- Хорошо.
И я ушёл. Это не было ни хорошо, ни плохо. Из-реки по имени факт. В той бездне непонимания, в которой я оказался, находилась сейчас вся страна: все думали, что всё останется по прежнему, но «это прежнее» окажется много лучше, нежели раньше.
Полезные идиоты. На которых держится этот мир. Или которые уничтожают мир.
«И подошёл Авраам и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников, в нем? не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно? Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие. Авраам сказал в ответ: вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть, до пятидесяти праведников недостанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город? Он сказал: не истреблю, если найду там сорок пять. Авраам продолжал говорить с Ним и сказал: может быть, найдется там сорок? Он сказал: не сделаю того и ради сорока. И сказал Авраам: да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть, найдется там тридцать? Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать. Авраам сказал: вот, я решился говорить Владыке: может быть, найдется там двадцать? Он сказал: не истреблю ради двадцати. Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть, найдется там десять? Он сказал: не истреблю ради десяти. И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом; Авраам же возвратился в свое место.» (Бытие 18:24)
Так я и вернулся в Санкт-Ленинград. Кажется, именно там сейчас (тогда) находился нынешний Верховный, которому тоже предстоит поднимать мою родину их того ничтожества, в которое её ввергли.
Я не Господь, слаба Богу! И всё же: что вверху, то и внизу.
Сказал, и самому стало страшно - от претензии: словно бы сам вступил в сонм моих бесов; по версии одной из иудейских ересей: в свой личный шеол, в котором обречён завязнуть... И всё оставшуюся мне бесконечность поддерживать своей живой жизнью мёртвую жизнь моих личных бесов.
Была ли тогдашняя Москва (мне) - преисподней, не мне судить. Если бы я ней «завяз» - очень может быть.
Но это - мне тогдашнему. Для других - всё так же, но иначе: «Остерегись, желая спасти ближнего, чтобы он не увлек тебя в гибельную пропасть. Последнее случается ежечасно. Отступление попущено Богом. Не покусись остановить его своею немощною рукою. Устранись, охранись от этого сам: и этого с тебя достаточно.» (игумен Никон Воробьёв)
А как же ангел-хранитель аллеи Ангелов? А вот он (казалось бы) - это я; кто я такой? Всё тот же населянт Царства Божьего СССР, советский человек: есть такой неистребимый бизнес - похоронное дело: даже чтобы создать аллею Ангелов, их хоронят; но - моё Воскресение (немыслимое без Воскресения всех) невозможно монетизировать.
О коммерческой ценности истины
Я спросил у космической станции,
Что в морях топили зазря.
Когда Мир мой падал в моря,
То ответил, что всё зазря.
Коль рождение и гибель задаром,
То и я не воздушным шаром,
А всего лишь даром наполнен!
Шли по морю большие волны,
Когда Мир мой упал в моря.
СССР распался зазря.
Со смертями по всем границам.
С миллионами не рождённых.
Я какую себе синицу получил взамен журавля,
Когда Мир мой упал в моря?
Что живу я лишь Божьим даром
Снова я узрел наяву.
Повторю - всё давно сказано у святых отцов: «Если бы не восторжествовала точка зрения святителя Григория, православное богословие скорее всего пошло бы по западному пути и вылилось в нечто напоминающее схоластику со всеми последствиями такой переориентации. Как исчерпывающе писал по этому поводу протоиерей Иоанн Мейендорф: «триумф философии Варлаама мог повести Восточную Церковь по тому же пути, по которому номинализм Оккама повел Запад, и вызвать, возможно, даже еще быстрее такие же последствия». Движение, активными поборниками которого выступали Варлаам и его сторонники, «вело христианский Восток к основным принципам Ренессанса… подготавливало секуляризм Нового времени и закладывало основы протестантской Реформации».
Отразилось бы такое изменение поистине цивилизационного масштаба на жизни простых верующих византийцев, а также и на принявших от них перед этим православную веру христиан из других народов, в том числе наших предков? В повседневной жизни сразу и непосредственно - возможно, и нет, как это было в случае господства иконоборчества в VIII-IX веках с прямыми запретами иметь иконы в церквях и дома, покланяться им. Но если посмотреть более широко, то можно предположить, следуя высказанной отцом Иоанном мысли, что если бы секуляризм постиг Россию не в период зрелости - в XVIII веке, а в период становления - в XIV-XV веках, притом в церковной сфере, да еще и одновременно с Реформацией, то последствия для русской православной цивилизации даже трудно представить. Мы были бы другими, если бы вообще сохранились как цивилизация. Наверное, мы были бы периферийным для западной цивилизации народом как словенцы, хорваты или униаты Западной Украины.» (Павел Доброцветов, кандидат философских наук, кандидат богословия)