ГЛАВА 28. ФАЛЬШИВЫЙ БАТЮШКА
Сидеть в камере безвылазно 24 часа в сутки и 7 дней в неделю нудно. И это ещё если по ночам ты не мёрзнешь, а днём не умираешь от жары. Кстати, несмотря на то, что уже было лето, но оно выдалось каким-то не очень жарким. Тем не менее, как-то раз пришли хозбандиты и сняли оконную раму. Теперь в камере было воздуха хоть отбавляй, можно было даже не ходить на прогулку. Хотя раньше «гулочка» была почти что привилегией – первые два месяца «политических» на прогулку не выводили. То ли опасались, что они могли пересекаться с «блатными» и администрация не хотела даже малейших проблем, то ли просто была задача чморить «сепаров» разными способами. В общем, прогулок не было и приходилось каждый день париться в камере.
Саня постоянно старался убедить сокамерников в том, что надо чаще открывать окно а лучше вообще его не закрывать. Точнее, это было даже не окно, а форточка, так как из-за наличия решёток на окне оно не могло открыться, а лишь немного приоткрывалось. Но что в 902-й камере, что в 940-й арестанты были недовольны и ворчали, что, мол, им холодно. С одной стороны, они были правы – сам Орлов мог укрыться своим тёплым одеялом, особенно ночью. С другой стороны, без свежего воздуха организм, не получающий кислорода, в тюрьме долго не протянет. Не зря же тюремный распорядок предусматривает ежедневные часовые прогулки. Какой-никакой, а моцион. И подышать, и подвигаться. Но поскольку прогулок не было, то надо было хотя бы проветривать постоянно камеру. Если двигательную активность можно было хоть как-то удовлетворить прохаживаясь по камере взад-вперед, то вот свежий воздух при закрытом окне ну никак не мог поступать к арестантам. Наоборот, воздух в камере к концу дня становился ну очень несвежим, если не сказать более грубо. Что поделать, люди вдыхают кислород, а выдыхают, как говорил Аркадий Райкин, всякую гадость.
Но в мае Александр Александрович Подгорный, начальник оперчасти Нового корпуса, разрешил политическим прогулки. И минимум получасовой променад по прогулочному дворику стал не только возможностью подвигаться и продышаться, но и внёс хоть какое-то разнообразие в нудные арестантские будни. Во-первых, заключённые получили шанс выбраться из опостылевшей камеры и пройтись по корпусу, а потом по лестнице на пятый этаж, где расположены прогулочные дворики. Во-вторых, во время этой прогулки по корпусу всегда есть возможность пообщаться с хозбандитами или контролерами на предмет передать в другую камеру «кабанчика» или, наоборот, попросить у соседей табачку или чаю. В-третьих, можно было узнать хотя бы какие-то новости, ибо чаще всего арестанты что-то узнавали, когда Саня становился к двери и подслушивал, о чем говорил «шаровой» с хозбандой или с охраной. Ну и сама прогулка – это не только глоток относительно свежего воздуха, это и двигательная активность, и разминка залежавшегося организма, особенно ног.
Прогулочный дворик был двух типов – маленький, примерно такой же, как и камера, только без шконок и второй, побольше, примерно 4х4 метра. Если шла гулять вся камера, заводили в большой дворик. Если шли двое-трое – гуляли в маленьком. Саня повадился менять этот периметр шагами и обычно за полчаса нахаживал до трёх тысяч шагов. Итак, такой каменно-бетонный короб, высота четыре метра, сверху закрыт металлической решеткой и сеткой. А выше – такие мостики для охраны. Или, точнее, надстройка небольшая, как мансарда сверху или чердак.
Гуляли кто как хотел. Поскольку в дворике была лавочка и турник с брусьями, как одно целое, то желающие отжимались или подтягивались. Когда Саня ещё сидел в предыдущей камере, то Артём в первую прогулку устроил прямо настоящую тренировку, но Орлов бегать и разминаться не стал, ограничившись стандартным набором махов ног, рук, наклонами и растяжкой. После того, как он переселился в новую камеру, привычкам своим не изменял и, размявшись, просто ходил по квадрату, разминая голеностоп. Позже Гоча стал отжиматься от лавочки особым образом, ставя руки вместе, и увлек за собой Артёма, а потом и Вовчика. Хотя его он практически заставлял отжиматься, то подкалывая, как обычно – «Вова, ты лев, ты мужик!», то провоцируя разными способами, вплоть до силового воздействия.
Саня пару раз попробовал тоже отжиматься, но старые травмы правого плеча и левого локтя быстро дали о себе знать и он отжиматься перестал, сосредоточившись на растяжке. Интересно было также изучать так называемую «наскальную письменность» – записи, оставленные другими арестантами. В основном там были «философские» мысли, чаще всего в стихотворной форме.
Живи и делайся другим
За то, братуха, и сидим
Сидим за кражу и грабеж
Что ты посеял – то пожнешь!
Или автобиографические зарисовки, тоже в стихах:
Посеял в поле коноплю
Теперь на нижней шконке сплю
В итоге я и сам не рад
Артур Красавчик, Павлоград
Много было изречений о Боге, о тюрьме, о жизни и прочих аспектах человеческого бытия. Были приветы из одной камер в другую, обычно от женщин мужчинам, клятвы и признания в любви, а также рисунки, в основном, на религиозные темы. Причем, порой рисунки были весьма неплохо выполнены. Рисовали обычно простыми карандашами. Рисунки иногда стирали, но чаще всего охрана не заморачивалась и всю эту «красоту» не трогала. Что интересно – встречались и националистические лозунги типа «Слава Украине – героям слава!» или «Бандера придёт – порядок наведёт!» Саня удивлялся тому, каким можно быть дебилом, если украинская власть сажает тебя в тюрьму, а ты пишешь на стенах этой тюрьмы лозунги тех, кто тебя сюда посадил! Но украинство – это, действительно, некая форма шизофрении.
Кроме прогулок ещё одним развлечением или, скорее, отвлечением от арестантских будней была служба в небольшой тюремной церкви. Это было помещение той же камеры, откуда вынесли все столы и шконки, а саму камеру оборудовали под мини-часовню – повесили везде иконы, разложили церковную литературу и прочую церковную утварь, установили эдакий походный алтарь, в общем, организовали место для моления заключённых. А прийти на службу для арестантов – это не только возможность поддержать себя морально, ведь когда духом упал, то даже неверующие обращались к Богу. Была и ещё одна причина, по которой многие даже не верующие рвались в церковь, но о ней – чуть позже.
Службу правил приходящий в СИЗО тюремный священник – отец Владимир. Хороший был мужик – долго добивался, чтобы ему разрешили службу проводить среди «политических» – к уголовникам его и раньше пускали. А вот помогал ему батюшка, который сам был арестантом и сидел в соседней с Орловым камере номер 939. И вот о нём стоит рассказать поподробнее. Точнее, рассказал о нем Гоча, с которым сидел этот отец Андрей.
Рассказ Геогия (Гочи) Маркова.
«…Когда в нашу камеру зашел новый арестант, на него жалко было смотреть. Он был весь какой-то задёрганный, зашуганный. Понятное дело – всех нас «принимали» довольно жестко: били дубинками, ногами, руками, порой при аресте, как в моем случае, применялись удары прикладами автоматов по голове и по телу. Так что все через это прошли. Но не все сломались. А этот мужик – высокий, плотный, с бородой – был явно сломан. Не физически – ну, были на его лице пара синяков, сломан этот арестант был морально.
Как водится, мы новичка тут же приняли в свою арестантскую семью, напоили чаем, накормили. Он успокоился и через пару дней преобразился, стал таким… я бы даже сказал – благообразным. Оказалось, что он – самый настоящий священник, настоятель храма из Лисичанска. Он стал читать молитвы, некоторые к нему присоединились.
Отец Андрей – так звали новичка – по мнению следователя СБУ совершил страшное преступление. Он изменил Родине. И срок ему грозил – от 15 лет до пожизненного. Впрочем, у всех нас была та же статья – 111. И те же сроки. В тюрьме есть такое правило – о деле не спрашивать, если арестант захочет, то сам расскажет. Отец Андрей кое-что рассказал, мол, обвиняют его в том, что он передавал данные о боевых позициях ВСУ российским военным, а также «сливал» местных «патриотов». Задержали батюшку в апреле, и в начале мая он попал к нам. К тому времени всем «политическим» навесили статью о госизмене. Хотя поначалу многих обвиняли в сепаратизме – ст. 110, в пропаганде войны – ст. 436 и даже в планировании, подготовке и развязывании агрессивной войны или военного конфликта, а также участие в заговоре, направленной на совершение таких действий – ст. 437 УК Украины. Но потом пришла команда из Киева и всем нам влупили статью 111 – госизмену. И срока соответствующие. Мне лично пообещали «пятнашку» – 15 лет лишения свободы. Батюшка особо не выделялся, ну, молился там себе, некоторые молились вместе с ним, он немного отъелся и даже заважничал.
Позже нашу камеру «разбросали» – «политических» приезжало всё больше, надо было освобождать под них новые камеры, поэтому стали трамбовать их по «мастям» – днепропетровских отдельно, запорожских отдельно, донецких и луганских – отдельно. Ну или иногда к новичкам добавляли уже отсидевших пару месяцев. Так я попал к вам».
К рассказу Гочи следует добавить, что когда Орлов оказался в 940-й камере, отец Андрей сидел в соседней. А вместе с Саней сидел Вова, который был земляком батюшки. Как мы помним, Лисичанский экспедитор сел по дурости: тупо перепостил на своей страничке в «Одноклассниках» картинки с георгиевской лентой, Путиным и Кадыровым, за что следователь инкриминировал ему статью 436 УК Украины и срок пять лет. Его сокамерники еще шутили – по году за каждую картинку. У Сани тоже сначала была примерно такая же статья, только 437 – согласно обвинениям, он был заговорщиком и развязал войну с Украиной. Но позже стал простым изменником Родины и ему грозил такой же срок, как и отцу Андрею – 15 лет.
Понятное дело, все эти обвинения: «госизмены» и «корректировки артобстрелов» – всё это чушь, которую выдумывали украинские карательные структуры, чтобы показать свою нужность и окончательно запугать население. Но вот поиски «агентов» среди служителей Украинской православной церкви (УПЦ) – это было неспроста. Украинские церковники, которые много лет как бы принадлежали к Русской православной церкви и даже имели приписку «УПЦ Московского патриархата», как раз на самом деле и были теми самыми коллаборационистами, которые сотрудничали с оккупационным нацистским режимом на Украине. Не были эти священнослужители истинными православными, и вот этого самого отца Андрея на самом деле арестовали за то, что он, нарушая тайну исповеди, сдавал в ФСБ украинских нациков. За это его и прищучила СБУ. Но, как выяснилось позже, этот «батюшка» сдавал не только патриотов Украины, но и наоборот.
Но вернёмся к церкви. Итак, отец Андрей из соседней камеры как-то раз постучал в дверь к соседям и пригласил желающих на воскресную службу в тюремную церковь. Верующим в камере был один Вовчик, он постоянно молился и крестился на картинки Иисуса Христа, которые были, наверное, в каждой камере и, естественно, в 940-й тоже. Орлов тоже иногда крестился, но больше, наверное, на всякий случай. Как говорят евреи, если Бог есть – зачем портить с ним отношения? Но на воскресную проповедь записались сразу трое – Вова, Гоча и Саня. И вот здесь-то и кроется вторая причина посещения церкви арестантами.
Любой выход из камеры – это возможность пообщаться с кем-то за ее пределами. А поход в церковь – это ещё и возможность поговорить с арестантами из других камер, узнать новости, передать информацию на волю. И, конечно же, наладить «дорогу» – «пробить» пути поступления в камеру курева, продуктов, в том числе чая. Без чая и табака в тюрьме совсем плохо. А многим арестантам, особенно тем, кто не местный, передачи не приходили. Как говорил Гоча, отмотавший по тюрьмам и зонам в общей сложности 15 лет про тюремную баланду – «на этом можно протянуть, хотя по вкусу напоминает дерьмо». А поскольку «политическим» телефоны – в отличие от урок – иметь было запрещено, а уголовники с нами не желали «строиться», то есть – идти на контакт, то приходилось изыскивать способы «загнать» в камеру сигарет, чая или хлеба, а то и что-нибудь более калорийное.
И вот на службе, когда Саня с Гочей общались с другими арестантами, стали выясняться некоторые интересные подробности. Дело в том, что отцу Андрею, который попал в соседнюю с нами камеру, каждый день приходили передачи. Его поддерживала местная епархия, и, судя по всему, поддерживала неплохо. Поскольку Орлов к тому времени уже имел серьёзный авторитет на корпусе, то охранники и баландёры, которые все были из уголовников, рассказали ему о том, что именно «засылают» отцу Андрею. Да, собственно, арестанты и сами регулярно слышали, как при передаче в соседнюю камеру отцу Андрею дежурная из спецчасти перечисляла доставаемые из сумок продукты: печеночный паштет, сало, колбаса, пряники, мёд, сгущенное молоко и так далее. Для арестантов, сидевших на баланде, поскольку в 940-ю никто передач не присылал, даже хлеб с сахаром был лакомством. Сахара же выдавали по две чайных ложки в день на человека. Соли не давали вовсе, приходилось договариваться с оперативным сотрудником и дежурными. Ну а про какие-то деликатесы «политические» могли только мечтать. Санины еженедельные «дачки» особо погоды не делали – сахар, чай, палка недорогой колбасы, батон хлеба, фрукты, иногда, ближе к лету – огурцы или помидоры. Этот «паёк» растягивали на неделю и в день получалось по кусочек огурца или помидора в обед и по два кусочка колбасы на ужин. Ну и сигареты Орлову присылать перестали, так что в камере, где все шестеро курили, проблема никотиновой зависимости стояла очень остро.
Так вот, зная, что в соседней камере с продуктами, и с куревом полный голяк, с соседями заключенный Андрей Павленко не делился ни разу. Совсем. Зато постоянно одаривал и дежурных контролёров, и хозобслугу, то есть, уголовников. Саня это знал оттого, что отношения наладил с ними нормальные. И вот как раз хозбандиты сами с ним делились – то чай передавали, то курева. А один раз «кабана» загонали с салом и печеньем. При этом оперу корпуса Подгорному батюшка регулярно слал особый «подгон» – какие-то дорогие сигареты, которых даже не было в продаже. Такое отношение бывшего сокамерника как-то напрягало. Не только не по понятиям арестантского уклада, но и по-человечески. А уж про пастыря и паству и вспоминать нечего...
Конечно, просить в тюрьме – западло. Но обращаться с просьбой к своим – нормально. Не просить, а именно обращаться с просьбой. Не сидевшим трудно понять тонкости тюремного лексикона. Обычно, выходили на связь с соседями через «голосовую почту» – кричали в окно. Сначала дежурные «политических» прессовали за это – могли всю камеру поставить в коридор «на растяжку», отбуцкать. Но потом после успехов российских войск их попустило. И «коллаборанты» этим воспользовались. Кстати, уголовники кричали, когда угодно, им даже за это не предъявляли. Процедура выстраивания «дороги» проста и незатейлива – один из арестантов обычно становился у окна и выкрикивал номер камеры, которую вызывал на связь. Когда оттуда отзывались, узнавали новости, передавали свои, мол, кого на следствие, кого в суд готовят, а в конце – «братва, как у вас с куревом и чаем?» За спрос не бьют в нос, если у ребят есть «грев», то как не поделится с пацанами? Они, допустим, отвечают – «у нас нормально, есть проблемы?» Ясный перец, есть. И тогда Саня договаривался, что утром во время раздачи завтрака через баландёра подгонят нам «кабанчика». Так и выживали.
То есть, одни выживали, а рядом – жители. Ведь соседняя камера получала по три-четыре посылки в день – не только отца Андрея спонсировала его православная церковь. Его сокамерники тоже оказались «бобрами» – так в тюрьме зовут тех, кто «кучеряво» живет и имеет постоянные «дачки» с воли. И хотя Орлов на прогулке, один раз увидев отца Андрея, намекнул ему на то, что Бог велел делиться, особенно помня о том, каким пришёл недавно к арестантам сам отец Андрей, тот блаженно улыбался и молчал.
Но вдруг на одном из богослужений в тюремной церкви батюшка сам вдруг подошел к своему земляку Вовану. И начал спрашивать его о том, о сём. Мол, не надо ли тебе чего, Вова? Орлов с Гочей, натурально, обалдели, но Саня тут же подсказал Вове, чего именно ему надо – чаю, сахара, сигарет, пряников и фруктов, например, лимонов. Отец Андрей недовольно посмотрел на Орлова и отвел Вову в сторонку – пошептаться. Как потом рассказал сам Вова, священнику скоро надо было ехать в суд по своему делу и ему требовался свидетель, который бы рассказал, как его, отца Андрея били. И вот тут-то и понадобилась «забота» о соседях, сразу вспомнилось, что в соседней камере сидит земляк, которому надо помочь. До этого две недели заключенный Павленко о земляке не вспоминал.
Однако ни в тот день, ни на следующий дачка от земляка Вове так и не зашла. Саня попробовал намекать путем условного стука в стенку, передавал привет через баландёра – реакции ноль. В конце концов Орлов взбесился и прямым текстом по «голосовой почте» проорал, что обещания надо выполнять. Тишина.
И вот тогда Саня с Гочей стали, что называется, «исполнять». Ну, то есть, дурогонить. Они садились у окна и Орлов начинал орать «Господи, покарай обманщика!» А потом – Отец Андрей, бороду сбрей!» и «Отец Андрей, держи х… бодрей!» Гоча просто сидел на своей верхней шконке у окна и иногда дурным голосов орал «Отец!!!» А потом они вдвоём хором читали «молитву»: «Отче наш, хлеб нам насущный дай, но сначала забери у своего неразумного слуги!» Это подействовало – после получасового «концерта» открылась «решка» и в камеру баландёр передал пачку сигарет! Для шестерых курящих в камере это был царский подарок. Однако больше этот приём не проканал. И хотя Саня с Марковым продолжали поносить «батюшку», тот так и не отозвался.
Это был только один штрих к поведению отца Андрея, но красноречивый. Позже «тюремный телеграф» принес весточку о том, почему же священника упрятали за решетку. Оказывается, Андрей Павленко «работал» в Лисичанске, что называется, и вашим, и нашим. Сначала он якобы выдавал данные ВСУ-шников российской стороне, но когда запахло жаренным, то стал передавать данные так называемых «ждущих «Русского мира» в СБУ. Причем, дело не в том, что делал священник, а как он это делал – он использовал для этого исповедь. Выведывая настроения своей паствы, отец Андрей передавал полученные сведения в СБУ. Именно этим объясняется лояльное к нему отношение после того, как он попал в Днепропетровское СИЗО. Хотя и не спасло его от ареста. Ведь в СБУ поступил донос о том, как батюшка работал на ФСБ. Также говорили, что священнослужители из УПЦ Киевского патриархата и УПЦ Московского патриархата использовали доносы в СБУ, как средство в своих междоусобных церковных войнах, а после гонений на «московских попов» внутри УПЦ московского патриархата стали сводить между собой счеты батюшки разных приходов. И, якобы, отец Андрей также приложил к этому свою руку. Орлов позже разговаривал с Серегой, который пел в церковном хоре одного из храмов Лисичанска, и он много чего ему рассказал, что называется, про «их нравы».
И когда в конце концов отца Андрея все же осудили, это было удивительно. Потому что он явно шёл на обмен военнопленными и даже подписал какую-то бумагу, в которой изъявлял свое согласие, чтобы его обменчли. Такие бумаги подписали все политические заключенные, когда начались процессы обмена военнопленных и к нам пришли какие-то представители Координационного штаба по обмену. Но именно священнику из Лисичанска первому еще в мае предложили такой вариант. Однако, ситуация поменялась и в угоду политическим играм с церковными темами отец Андрей был осужден. Правда, как оказалось позже, его всё равно обменяли, мало того – его менял лично сам Евгений Пригожин, руководитель легендарной частной военной кампании «Вагнер». И хотя священник из Лисичанска получил 12 лет тюрьмы за «госизмену», на самом деле это был повод его обменять, как «страшного» преступника. А этот жирный боров – он разжирел за то время, пока его «мытарили» а тюрьме – моментально стал пиарится в российских СМИ. И рассказывал всем, как его угнетали в днепропетровском СИЗО. А о том, что этот «батюшка» проделывал с русскими патриотами, сдавая их в СБУ, когда Лисичанск находился под контролем украинской армии, никто из российских журналистов так и не узнал.