"Фух, на сегодня всё. Ну наконец-то!" - пробормотал Сашка, покинув ненавистный школьный двор. Школа была для него настоящим испытанием. Одноклассники смеялись над его полнотой, медлительностью, задумчивостью и непохожестью на других. Сашка терпеть не мог играть в "Танчики", а от русского рэпа у него болела голова. Неудивительно, что ровесники обзывали его "лохом", "дауном" и другими нехорошими словами.
Опавшие листья, похожие на рыжих бездомных котят, бросились врассыпную, спасаясь от злого осеннего ветра. Сашка поёжился, ускорил шаг и... улыбнулся панельному серо-голубому девятиэтажному дому. Там, под самой крышей, на девятом этаже, Сашку ждала бабушка Аграфена.
Аграфена Петровна была единственным другом Сашки. Ровесники его не понимали, родители с утра до вечера пропадали на работе. Они делали всё, чтобы погасить кредит до конца года. А бабушка... С бабушкой Сашка мог говорить часами. Именно она в своё время приучила его к искусству. Сначала читала вслух стихотворения Блока, Ахматовой и Гумилёва, а потом показала мир удивительной, нереальной японской поэзии.
И с тех пор Сашка принялся создавать параллельную поэтическую реальность. Страну, где каждые десять лет зацветают вишни, а росинки дружат со светлячками и бабочками. Там жила печальная принцесса Вишнёвого королевства, разлучённая с возлюбленным на долгие годы. В этом мире Сашка спасался от насмешек одноклассников, уходил туда во время скучных, долгих, словно предсмертная тоска или зубная боль, уроков. Прятался от родительских ссор по выходным и утомительной, сероглазой бессонницы.
Поднимаясь по лестнице, лифт не работал, Сашка представлял, как будет есть борщ, а бабушка станет что-нибудь рассказывать. Он любил слушать истории о далёком времени, когда ни он, ни его родители ещё не родились. И от этого осознания приятно, по-американскогорочному захватывало дух.
Брякнул звонок, потом ещё и ещё раз. Но не открылась дверь, не улыбнулась по-печёнояблочному бабушка. "Наверное, вышла в магазин", - вздохнув, Сашка вытащил из ранца ключ и не без труда открыл чёрную, словно зимняя ночь, железную дверь.
- Явился! - прошипела Квартирная пыль и спряталась в углу крошечной прихожей.
А Квартирная тишина ничего не сказала. Она родилась глухонемой.
Сашка почему-то медлил. Не торопясь, развязывал шнурки и снимал кроссовки, минут пять мыл руки в ванной. Что-то не пускало его в комнату. Страх, тоска, неуверенность? Примерно то же самое испытывал он в далёком детстве перед страшным белодверным кабинетом, в котором брали кровь на анализ.
Но вот и комната. Увядший букет в длинной тёмно-коричневой вазе молча думал о смерти. Скособочилась скрипучая старая тумбочка. А на диване под рубиновым пледом спала бабушка. Ещё никогда Сашка не видел её такой бледной и неподвижной. Лицо Аграфены Петровны стало жёлтым, пергаментным, нехорошим. Почему-то вспомнились строчки из стихотворения:
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!
И не по себе стало Сашке. Комната сделалась холодной, пустой и жуткой. В ней поселилось что-то бледное, злое, холоднокожее, безнадёжное.
"Да не придумывай! Бабушка прилегла. У неё вчера было плохо с сердцем. Вот и устала", - успокаивал себя Сашка, разогревая борщ, а потом без аппетита поглощая его, ложка за ложкой. Любимый яблочный сок показался безвкусным, несуществующим, словно мартовский воздух. В комнате ничего не изменилось. Бабушка всё так же лежала без движения под рубиновым пледом, который тоже почему-то сделался зловещим, чужим.
Сашке хотелось потрясти бабушку за плечо, закричать во весь голос. Разбить криком ледяной блоковско-чердачный ужас. Но он просто физически не мог разбудить взрослого человека. Когда-то, Сашке только-только исполнилось шесть лет, он пробудился от кошмарного сна. Виделось Сашке, что рушатся почерневшие, обугленные дома и кричат женщины, а с неба капает что-то тёмное, густое, обжигающее. И прибежал в спальню к родителям. И разбудил их. И... И был назван эгоистом, не дающим взрослым спать. С тех пор Сашка вёл себя тише воды, ниже травы, стоило маме, папе или бабушке смежить веки.
С тошнотворной тревогой и бьющимся от волнения сердцем Сашка сел за уроки. Но цифры разбегались, а равнодушные чёрные буквы не желали складываться в слова.
Прошёл час, потом другой. Мир за окном - панельные девятиэтажки, детский садик с яркими лесенками и желто-синей избушкой, таинственный сосновый лесок - побледнел, осунулся, а потом и вовсе скрылся под сумеречным синим одеялом.
Сашка зажёг свет. Бабушка не проснулась. И тогда... Тогда он медленно, крадучись, подошёл к дивану и позвал бабушку. Потом ещё и ещё раз. А после дотронулся до пергаментно-жёлтого, неподвижного лица. И отдёрнул руку. И понял всё. Впрочем, Сашка и до этого понимал, просто боялся признаться в этом даже самому себе.
Сашка медленно опустился на ковёр. Он знал: нужно что-то делать. Звонить родителям, в "скорую", полицию. Но при мысли, что по квартире будут бродить полицейские, трогать бабушку и бросать равнодушное: "Мертва"... Или это делают врачи "скорой помощи"? В общем, при мысли о чём-то чужом, топочущем, бесцеремонном, оскорбляющем бабушку Сашке хотелось исчезнуть, уснуть навсегда, раствориться в сырых осенних сумерках за окном.
Сашка закрыл глаза и застонал. И... И пришёл в себя на лугу. Или на поляне? Блестели на солнце росинки. Весело смеялись разноцветные бабочки. И танцевали светлячки. Ошарашенный Сашка попробовал пройти по лугу. Но трава вдруг стала высокой, как дом. И ощетинилась, не пустила.
- Роса так быстро исчезла,
Как будто ей делать нечего, - прошелестела трава. - Как там дальше? Скажешь, пропущу.
- В нашем нечистом мире, - Сашка радостно улыбнулся, вспомнив любимое стихотворение. Но жестокая тоска вонзила иголку ему в сердце. Это стихотворение читала Сашке бабушка, которая теперь... Которой больше... Сашка моргнул, чтобы не расплакаться на глазах у травинок, светлячков и бабочек.
И тут же луг стал прежним, короткотравым. Аккуратно, чтобы не наступить на светлячков, Сашка перешёл его. И оказался на пустыре. Сорные травы, злые и глупые, цеплялись за ноги. Сашка падал, а потом поднимался. Поднимался и снова падал. Вдобавок бабочки садились ему на лицо, щекотали, хотели выпить глаза. Красивые и гибельные, они напугали Сашку до полусмерти. "Выпьют глаза, ослепят. А потом задушат ядовито-яркими крылышками", - испугался Сашка.
- Шшшш. Не задушшшшим. Если вспомнишшшшь, - прошипела самая большая бабочка с пурпурными крылышками. - Как там дальшшше? В зарослях сорной травы...
- Смотрите, какие прекрасные
Бабочки родились! - радостно подхватил Сашка. Вспомнил, как бабушка читала ему это стихотворение и угощала вишнёвым вареньем. Но тут же затосковал при мысли о холодном, страшном, пергаментном в гостиной.
И пошёл Сашка дальше по лугам, рисовым полям, лесам и пагодам. Помня завет японского поэта: "Ах, не топчи траву! Там светлячки сияли Вчера ночной порой", Сашка смотрел под ноги и не раздавил ни одного блестящего мистического жучка. Он видел странные красные травы, надменных князей, которые любовались цветущими вишнями, работавших в поте лица крестьян. "Вот бы показать всё это бабушке! Или хотя бы рассказать ей об этом", - вздыхал Сашка, и слёзы катились по его лицу. Князья думали только о себе и своих впечатлениях. А природе и вовсе было не до плачущего одиннадцатилетнего мальчугана. Так что Сашка больше не сдерживал слёз.
И тут перед Сашкой вырос удивительный сад, огороженный высокой чёрной кованой оградой. Сашка попробовал открыть калитку, но она не поддавалась.
- Мы знаем, как открыть калитку. Но терпеть не можем чужаков и грубиянов, - прошелестело вишнёвое дерево за забором. - Ты должен закончить стихотворение. Это что-то вроде пароля. "Печальный мир! Даже когда расцветают вишни..."
- Даже тогда... - выдохнул Сашка. Мир, действительно, показался ему печальным. Грубые, жестокие ровесники, вечно недовольные учителя, падающие с ног от усталости родители и бабушка... Бабушка, которой больше нет!
- Не плачь. Ворота открыты. Можешь идти, - шелестели вишни.
Сашка шёл по саду и плакал. Плакал он и в доме. Странном, необычном, японском. В большой светлой комнате стояла на окне клетка с печальной пергаментно-жёлтой птичкой. Язвительная оранжевая бабочка кружила вокруг клетки и дразнила пленницу.
- О, с какой тоской
Птица из клетки глядит
На полет мотылька! - воскликнул Сашка.
Что-то щёлкнуло, клетка отворилась, и птица выпорхнула в открытое окно.
- Здравствуй, - послышался чей-то мелодичный голос.
Сашка обернулся и встретился взглядом с красавицей в алом кимоно. Её причёска, блестящие чёрные волосы, тёмные глаза - всё это показалось мальчику удивительно прекрасным. Он как будто увидел себя со стороны. Толстяк в забрызганных грязью джинсах и застиранной домашней футболке, с растрёпанными русыми волосами и покрасневшими от слёз глазами. А ведь папа, сколько Сашка себя помнил, говорил, что слёзы - самый страшный позор для мужчины. Сашка смутился и понёс какую-то околесицу.
- У вас тут много разных трав. Не таких, как у нас. А у меня аллергия. Вот и...
- Не нужно стыдиться слёз. Слёзы это естественно. Так же, как и смех. Да и как можно стыдиться перед своим же порождением? Ведь это ты создал наш мир, меня, надменных князей, вишнёвые деревья. Вернее не так. Ты, сам того не желая, вдохнул жизнь в японскую поэзию. И... И появилась параллельная реальность. С выдуманными мирами шутки плохи. Если бы ты забыл хотя бы строчку какого-нибудь стихотворения, то погиб бы. Тебя могли задушить злые бабочки, опутать травы-великаны. Но ты преодолел все препятствия. И сможешь спасти бабушку Аграфену.
- Как?! Но ведь она же... - Сашка не смог произнести страшное слово.
- Возьми эту чашку и насобирай в саду вишнёвых лепестков. Деревья на тебя не рассердятся. Ты ведь повелитель нашей страны. А, когда вернёшься домой, осыпь лепестками бабушку. И она проснётся. Беги же! А то родители вернутся с работы, и всё испортят.
Сашка бросился в сад собирать лепестки. Попрощался с деревьями и принцессой. Она зачем-то дала ему с собой тёплое одеяло.
Путь назад оказался таким же трудным, как и дорога в вишнёвый сад. Сашке пришлось укутать замерзавшего под мостом ребёнка, укротить злобных оводов строками: "Не гоните прочь Овода, - он прилетел Навестить цветы". Сашка утешил цикаду, жаждавшую любви, и отца, только что потерявшего маленького сына.
Потный, задыхающийся, он в изнеможении упал на ковёр в их тесной и такой приземлённой квартире. Поднялся, и на негнущихся ногах подошёл к бабушке, неподвижно лежавшей под рубиновым пледом. Дрожа от страха, холода, волнения, Сашка осыпал бабушку лепестками. И прочёл вслух все японские стихи, которые только смог вспомнить.
- Санька, ты чего хулиганишь? Чем ты меня осыпал? Сколько времени? - бабушка села на постели и схватилась за виски. - Сколько же я проспала? Голова болит. Ты обедал? Как дела в школе?
Прильнувшие к окну сумерки улыбались, глядя на счастливую развязку мрачной истории.
***
Осторожно, чтобы не наступить на светлячков, принцесса шла по дорожке. Сердце сжималось от тоски. Раз в десять лет вишни у неё в саду роняли лепестки, исполнявшие любое желание. В прошлый раз принцесса попросила спасти младшего брата. Мальчик метался в жару, и доктора говорили, что его дни сочтены. Теперь принцесса хотела попросить у лепестков встречи с возлюбленным.
- Теперь придётся ждать десять лет. Десять лет тоски и одиночества! Но разве могла я поступить иначе? Этот толстый смешной мальчишка - мой повелитель. Да и... И как бы сложилась его жизнь после смерти бабушки? Он бы вырос мрачным, озлобленным на весь мир. А так... А так он останется добрым, отзывчивым, романтичным. Нет, я правильно поступила. Но всё же... Всё же... Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни… Даже тогда…
- Даже тогда, - прошелестели вишнёвые деревья.
Конец