- 4 -
На борту морского лайнера «Адмирал Нахимов» находилось 1234 человека. Каждый из них жил своей жизнью: кто-то отплывал в туристическое путешествие по городам-курортам Черноморского побережья, кто-то отправлялся в гости, на встречу с родными или близкими, кого-то на том конце морского пути ожидал любимый или любимая, а для иных немногих это было деловое плавание.
Как и всегда по вечерам на судне приводилась в действие масштабная развлекательная программа: в музыкальном салоне гремела дискотека, жадно принимали гостей бары и рестораны, на одной из открытых палуб шёл концерт более солидного содержания, собирающий в основном возрастной контингент зрителей. Многие пассажиры, устав от впечатлений пролетевшего дня, мирно располагались у себя в каютах, приготовляясь ко сну, а кто-то прогуливался вдоль борта у лееров, прощально смотря на удаляющийся город-порт и провожал сверкающие в фиолетовой молодой ночи грузовые суда, стоящие на рейде. Кто ел, кто пил, кто бодрствовал, кто спал, кто скучал, кто веселился, кто танцевал, кто плакал, кто страдал, кто смеялся, кто выяснял отношения, и прочая…
Большую людскую массу, иначе пассажиров, в свою очередь, обслуживала меньшая половина – экипаж и обслуга судна. В машинном отделении держали вахту машинисты, механики, электрики, на палубах – вахтенные матросы, в рубке – радисты, в ресторанах и барах – повара, официанты, музыканты, в коридорах – дежурные дневальные, на капитанском мостике – судоводители, рулевой, вперёдсмотрящий, и так далее. Все люди, находящиеся где угодно на этом восьмипалубном плавучем гиганте были разными и уже поэтому интересными. Но всех объединяли некоторые одинаковые обстоятельства: одна и та же ограниченная территория парохода-дома и бесконечное широкое море вдали. Они, пассажиры и служащие, вроде бы продолжая жить привычной жизнью, всё же на какой-то срок попали в иной мир – в морскую, водную жизнь, другую, оторванную и отличную от земной, и тем принимающую форму экстремальной. Эта новая временная жизнь требовала от них соответствующих душевных затрат и приспособляемости.
Свободные от вахты члены экипажа могли отдыхать наравне с пассажирами. Например, одном из баров лайнера проводил выходной час старший помощник капитана, отвечающий за безопасность, - товарищ Василий Емельянович Проскурин. Он сейчас пытался шутить с двумя молоденькими симпатичными соседками по столику, развлекая их чем-то вроде анекдотов. Но то ли анекдоты подбирались «плоские», то ли рассказчику не удавалось преподать их с должным артистизмом, в общем, юмора не получалось, и девушки-соседки не смеялись. Наоборот, пожимали плечами и мучились от скуки – этот странный навязчивый человек начинал им надоедать. Тогда, не желая упасть в грязь лицом, Проскурин с деловито-напускным видом знатока стал излагать историю жизни круизного лайнера «Адмирал Нахимов», чем весьма заинтересовал и расшевелил девчонок.
- Я и не знала, что пароход такой древний, - сказала одна из них.
- А, скажите, вы сами-то сколько лет на флоте?
- О мои милые спутницы, тоже много! – хвастливо ответил Василий Емельянович.
- А кем вы служите здесь? Какая ваша должность?
- Старпом. Старший помощник капитана, - отрекомендовался Проскурин.
Девушки переглянулись. Проскурин с самого начала им не понравился, и вдруг такая должность! Старпом! В этом звании, по их наивному представлению, должен состоять весьма оригинальный мужчина: во-первых, красивый, отважно-геройский на вид, непременно с пышными усами и, конечно же, спортивного телосложения; во-вторых, в фуражке и с биноклем на груди; в-третьих, разговорчивый по делу, с шикарным чувством юмора. Настоящий, просоленный моряк! А тут!.. Ни фуражки, ни бинокля, ни атлетической фигуры! И глазки сплющенные бегают, как у испуганного поросёнка!
- Вы не обманываете? – скокетничала вторая девушка, - у старпома всегда есть усы.
Проскурин жиденько засмеялся, обнажая наполовину железный рот.
- С чего вы это взяли, девочки? Мне усы не идут, - хихикнул он.
- Тогда вы не старпом.
- Ошибаетесь, я старпом, я отвечаю за безопасность людей на судне.
Девушки потянули из полосатых пластмассовых трубочек фруктовый коктейль в высоких бокалах. Потом одна, раздумывая, произнесла:
- И каким же образом вы отвечаете за безопасность людей? Что вы сможете сделать, если произойдёт крушение? Людей-то ведь, наверное, с тысячу, если не больше?
Проскурин знающе улыбнулся, сверкнув железом, мол, какие глупые девочки.
- Прежде всего, типун тебе на язык, - отрезал он грубо, - а во-вторых, одна из моих задач - проводить беседы и учить пассажиров, как пользоваться спасательными средствами, куда бежать при несчастном случае и организовывать это бегство.
Девушки опять переглянулись.
- А мы что-то не помним, чтобы нас учили спасаться, - возразили они почти хором.
Проскурин отмахнулся с какой-то внезапной злостью и пренебрежением:
- Пейте сок и не задавайте дурацких вопросов. Крушение вам не грозит.
Видя, что весёлая болтовня не клеится, Василий Емельянович встал и з-за стола.
- Ладненько, душечки-подружечки, приятного вам времяпрепровождения! Бывайте!
- Прощайте, - разочарованно протянули девушки, оставшись недовольными от знакомства со старпомом, который на него вовсе не похож.
Только они проводили Проскурина взглядом до выхода из бара, как в воздухе пронёсся всеобщий не то вздох, не то вскрик – вдруг все скопом почувствовали внезапный дребезжащий толчок, напоминающий тряску при сильном землетрясении. Разом всё кругом начало валиться. Люди, - кто закричав во весь голос, кто испуганно –молча, недоумевая, в чём дело, - помчались сквозь падающие столики и стулья вон из бара, на палубу. Пошло какое-то спонтанное, хаотичное, шумное движение.
Люба беспорядочно оглядывалась вокруг: люди махом выбегали из холла, внизу прервалась музыка, все голосили и метались в беге, слышались визг, брань, слова проклятия.
Нечаев сообразительно, немедленно бросился в сторону трапа:
- Быстрее сюда! – закричал он. – Там лодки! Быстрее! Ну же!
Люба явно ощущала, что лайнер продолжал плыть по инерции, кренясь вправо всё сильнее и сильнее, а чёрная гора оставалась в стороне, сбоку. Они втроём: Люба, Владимир, Игорь, - кинулись к ступенькам, где уже скопилась толпа, и не успели спуститься - отключился свет. Наступила полная темнота. Если бы на небе вовсю светила луна и блестели звёзды!.. Но небо заволокли тучи, а ветер рвал воздух, заставляя море волноваться.
Когда на «Адмирале…» горел свет, весь мир за пределами его борта сливался в одну необозримую темную густоту, иногда едва освещаемую тусклыми, малоэнергичными лунными лучами, которые редко появлялись в ночном небе сквозь щели и проёмы разорванных дождевых туч, да попадавшими на поверхность воды искрами отдалённого света кораблей у причалов порта. А теперь электричество исчезло, и можно было разглядеть, как маслянистое море чётко отделяется от лохматого неба и ЧТО это за чёрная гора вошла в правый борт белоснежного «Адмирала Нахимова». Страшной горой был огромный двухсотметровый балкер – встречное грузовое судно.
На горе Дооб, очертания которой терялись в серой ночи, вспыхивал маяк. У подножия мыса – в пяти километрах от местонахождения парохода – мерцали огни Кабардинки. «Адмирал Нахимов» следовал по всем правилам движения в бухте – рекомендованным курсом 154,2 по створам. Так как «Адмирал…» - круизное судно, то он шёл без лоцмана, под радиолокационной проводкой берегового поста регулирования судов.
Капитан Марков, стоя на мостике в окружении вахтенных подчинённых, выполнял привычную работу, и хотя его рабочая роль оставалась неизменной, но всё же являлась весомой и значимой: каждый очередной рейс не походил на предыдущий, а совершался в какой-то степени по-новому, то есть появлялось что-то от понятия «в первый раз». Каждый новый рейс был сопряжён прежде всего с мощной ответственностью, несмотря на то, что ответственность в общем-то оставалась всегдашней, постоянной, обоснованной.
Марков ловил себя на мысли, что привычные, видимые им регулярно при каждом выходе из гавани световые сигналы Дообского маяка нынче как-то по-другому, по-особому странно влияют на него. Длинный толстый луч маяка, уходящий в смутную ночную неизвестность, гипнотично завораживал капитана, чего Марков раньше никогда не испытывал. Он устремлял взор на освещённую маяком часть горизонта, где сновали комья мрачных облаков, но зачарованность эта была далеко не сказочного свойства – особенная, предсказательная, пугающая. Картина ночного моря, взбудораженного предосенним ветром и пронизанного периодическими световыми всплесками маяка, порождала в нём острое предчувствие тревоги, повисшей в воздухе. Капитан не брался объяснить, откуда происходит давящее предчувствие, почему, по какой причине оно возникает, но несомненно ощущал, что предчувствие вползло в него, подобно тихой, скользкой змее, и он находится во власти предчувствия помимо собственной воли.
Марковым овладело не поддающееся выражению состояние внутренней тугой напряжённости, он явно чувствовал чьё-то как будто живое присутствие, словно некто неизвестный, но невидимый находится тут же, рядом с ним, и пронзительно -проникновенно делает попытки что-то разъяснить капитану, уведомить символами, возникающими как предупредительные знаки, о приближающейся опасности.
Продолжительно вглядываясь в море, капитан не произносил ни слова, потому что в эти минуты обыкновенный мир виделся ему совершенно необыкновенно. Это странное состояние его смущало, нервировало до такой наивной степени, что ему сейчас очень хотелось домой, как маленькому ребёнку, которого оставили в детском саду со строгой воспитательницей, а ребёнок не переносит ни детский сад, ни воспитательницу и рвется обратно к маме.
Человек вообще неблагодарное создание. Он часть природы и всячески подчинён этой Высшей Силе априори (он называет её по-разному, чаще – Богом), силе, которая распоряжается им по своему усмотрению, выказывая симпатию одному и антипатию другому, понимая слабости одного, прощая их, и понимая силу другого, пропуская его через мясорубку жизни, чтобы доказать и утвердить эту силу. Человек часто не осознаёт, что Высшая Сила всегда возле него и всегда, если необходимо, даёт ему шанс на выживание, склоняя к послушанию и простодушию. По крайней мере, Природа желает видеть человека таким – довольного тем, что он имеет.
Но нет. Человеку мало. Человек приобрёл в жизни беспредельное самомнение, которое, как уже что-то врождённое, передаётся по наследству, из поколения в поколение, заставляя позабыть о чудесной зависимости своей. От общего недуга разбрасываются брызги, попадая каплями абсолютно на каждого. Правда, на первого упадёт огромная капля, на второго – поменьше, на третьего, может, микроскопическая. Но все люди, все до одного, в большей или меньшей степени подвержены этой своеобразной нравственной инфекции. Люди начинают игнорировать природные «установки». И бесследно исчезает счастье, для которого был создан человек, повседневное человеческое счастье – счастье единения и гармонии с Природой, счастье любви и мирного труда.
Каждый хочет чего-то особенного, сверхособенного и лишь для себя, поскольку считает особенным только себя, не спрашивая, не додумывая: а заслужил ли? Каждого в том или ином объёме одолевают эгоистичные, алчные, корыстные, преступные, словом, греховные устремления и желания: желание власти, желание денег, желание плоти, желание хвастовства, желание упрямства и прочая, и прочая. Жутко! Страшно! Но Высшая Сила всё же пытается, настойчиво пытается лечить людей, пусть даже в жизненных мелочах, при этом говорит с ними, конечно, не напрямую, а на символическом языке.
Капитан Марков подсознательно угадывал иносказательные предупреждения той самой Высшей Силы, однако и в нём брала верх человеческая духовная недалёкость: Марков продолжал думать о том, что ему предстоит вести разговор с Германом Шлицем и унизительно просить его о восстановлении себя в качестве капитана заграничного плавания. Это тоже выводило Маркова из душевного равновесия. Не хочется испытывать унижения, но придётся поступиться своей гордостью. И ему ещё сильнее, почти до тошноты, действительно захотелось вернуться домой, где всю жизнь старались понимать его, а если и не понимали, то всё одно поддерживали. Хотелось выпить горячего свежего чаю, поболтать с сыном и женой, уткнуться в её родное плечо и безмятежно, сладко уснуть.
Вновь вспыхнул Дообский маяк, Маркову стало тоскливо-тоскливо и тревожно. Всё вокруг оставалось прежним, ничего, казалось бы, внешне не предвещало дурного, однако капитану постоянно мнилось, что он неизбежно, просто фатально следует навстречу беде. Толстый продолговатый мутно-желтый луч маяка напоминал уходящую в неизвестность дорогу. Глядя на сноп света, Марков, подобно стороннему наблюдателю, воззрел на свою жизнь, до сего момента, и ужаснулся: как много в ней было амбиций и как мало любви! Его мучило не то, что его не любили, а что он сам мало кого любил по-настоящему! Зато как много суетился! А суета – это пустое! И хотелось, чтобы плотный луч Дообского маяка вдруг волшебно превратился в твёрдый путь, который устремляется в будущее, в незапятнанное, безгрешное будущее, и по лучу, как по твёрдому грунту и как по освящённой Создателем тропе, можно пройти, очиститься в потоке преображающего света и войти в будущность обновлённым, готовым для открытой, глубокой, святой любви ко всем и вся на Земле. Тем временем, прозаичная, мелочная до жестокости реальность же настаивала на своём: Маркову надобно было идти в пассажирский «люкс», где его, наверное, поджидала за накрытым столом семья Шлицев.
«Адмирал Нахимов» миновал буи ограждения Пенайских банок, в районе мыса Пеная и повернул на курс 160 для прохождения через систему разделения движения. На хронометре –
22 часа 30 минут. Капитан по радиостанции запросил:
- Новороссийск-17, я пароход «Адмирал Нахимов», прошёл ворота. Что у нас на створах и на рейде?
- «Адмирал Нахимов», я Новороссийск-17. На створах и рейде сейчас движения нет, но на подходе с Босфора идёт теплоход «Пётр Васёв». Он предупреждён о вашем выходе и пропустит вас.
- Ясно.
Через три минуты «Адмирал Нахимов» вышел из зоны проводки ПРДС. Капитан Марков задал обороты, курс судна 160, передал управление судном второму помощнику Чаковскому и покинул капитанский мостик, тем самым совершив непростительную первую и главную ошибку. Все «сигналы свыше», отражающиеся немногими минутами ранее в его чувственном мире, как замысловатые, предсказательные, волнующие предупреждения, были, казалось, моментально забыты, приняты за короткое помутнение в голове, выкинуты из зоны внимания, отвергнуты человеческим упрямством Маркова.
Капитан не захотел слушать подсказки своего внутреннего мира, посчитал, что чувство тревожности – это результат усталости и меланхолии. «Всё нормально, всё идёт по неоднократно повторяющейся схеме. А мне ещё нужно навести мосты в ММФ , это на сегодня самое важное. Пойду, приведу себя в порядок и – к нему», - думал капитан, направляясь в свою каюту. Послушай капитан свое сердце, насторожись он по отношению к возникшему душевному дискомфорту, обостри он весь свой моряцкий нюх на опасность, не уйди, наконец, он с мостика до полного выхода судна из гавани, может быть, и обошлось, или, если и случилось бы что, то не так неожиданно и страшно-глупо.
(Продолжение следует)