Пришло время расставания: стрелки на золотых часах остановились на девяти, и разошлись друзья в разные стороны, Александр - на Газетный, Борис - на Станиславского. Непредсказуемое ростовское солнце высвободилось из-под земли на волю, зажглось доменной печью: ударилась жара об асфальт, отскочила и обдала всё вокруг - вскипел город в водах волнений и неотложных забот. Витрины, дорожные знаки, стёкла, укрывшиеся за этими стёклами обрывки фольги заблестели; перебивая этот блеск своими телами, засеменили по улицам люди: кто на работу, кто на учёбу, кто просто так, от нечего делать. Злобно рычали моторы автомобилей, извергая тошнотворное дыхание: казалось, что ненавидел местный транспорт своих седоков и готов был в любую минуту растерзать их. Но ничего страшного не случалось, лишь продолжало держаться в воздухе огромное напряжение - колебалось оно туда-сюда, то сильнее становилось, то и вовсе ослабевало, однако никак не могло оно достичь финальной стадии и взорваться, а продолжало пульсировать в предразрывном состоянии, тяжело давить и нагнетать продолжало...
Обливаясь потом, спустился Борис на Социалистическую и ринулся по ней, мимо Центрального банка, ухоженного здания с кое-где выделанными узорами - по левую руку, мимо дома на противоположной стороне, обтянутого клеёнкой с рисунком - по правую. Настроение молодого человека сменилось: махнул горячий ветер рукой - канули в лету прежние задумчивые чувства, остались сокровенные мысли на Береговой, среди руин и зарослей, а жестокая рутина вдарила по нервам - пришло время возвращаться домой, а затем плестись в колледж - в места, полные непонимающих и недалёких людей.
День в глазах юноши выцвел: мир лишился прежней глубины и потух, голова налилась свинцом - огрубели мысли, спутались в колтуны, лишаясь всякой риторической ценности. Вся уверенность юноши, надежды на перемены, его проницательность и ум будто спрятались в глубины сознания, словно испугавшись новой непривычной реальности - Борис совсем потерял концентрацию и брёл по улице, точно пьяный, терзаемый душевной раздробленностью. А самое главное - вовсе испарилось всякое желание продолжать вертеться и выживать в другом, вечно пульсирующим мире, до невозможности не похожем на Береговую - мире немилосердном и жестоком, мире, невозмутимом в своей бешеной переменчивости. Хотелось просто-напросто дотянуть, пережить очередной невзрачный и томный день, чтобы поскорее увидеть привычную реальность - тихую, лишённую всех сует, реальность Береговой - с её миролюбием, покоем и её чарующей атмосферой...
-Ладно, - утешал себя Борис, каждый раз возвращаясь домой, при этом прекрасно понимая, что не верит ни единому своему слову. -Не всё же время мне жить здесь, когда-нибудь всё переменится...
Шло время, подёргивая стрелки на золотых часах Александра - нагрянуло без двадцати минут десять. Юноша спустился по Крепостному, ещё немного - вот и родной подъезд - добрался. Перед Борисом раскрыла пасть низенькая тёмно-зелёная дверь, обвисшая клоками краски, за ней расположился пол из голых необработанных досок, ведущий к голубой самодельной лестнице. По скрипящему и ненадежному пути поднялся молодой человек на второй этаж, к тёмно-рыжей, привычной обитателям бедных квартир двери, с трудом отпёр её поржавевшим ключом. Перед Борисом распростерлась тесная, забитая всяким хламом прихожая, преимущественно, в коричневых и бежевых тонах и нищенской, поникшей обстановкой: наполовину разобранным, точнее, разбитым шкафом с пустыми дорожками от ящиков и оторванными полками, пыльным ковром с неопределенным узором под ногами, наспех запиханной во все дыры обувью без пар, большим наследственным зеркалом и, конечно же, замыленной суровой иконой неизвестного святого на стенке.
На громкий чих двери, из соседней комнаты, вышла мать Бориса - полная маленькая женщина с редкими волосами, внешне вроде бы чистая и ухоженная для просторов дома, но всё равно как будто бы грязная.
-Я звонила вчера вечером Наталье Сергеевне, она сказала, что у тебя одни долги по обществознанию, - поприветствовала она сына в нестандартной за дверьми этого дома, и давно въевшейся в его переделах форме. Борис махнул рукой и зашёл в свою лачужку, налево, где застал удивительное, но привычное зрелище: на кровати, перед вплотную к ней приставленным столом с разбросанными тетрадями, сидел полный мужчина с проседями в голове, с красным лицом - отец. Взглядом, слабо понимающим происходящее, расфокусированным и слегка сумасшедшим, он приметил сына.
-Ну... - медленно начал он, едва держась на ногах, поднимаясь. -Что мы будем делать, Борис?
-Что делать? - не понял сын, удивляясь странному вопросу.
-Как жить дальше будем, а?!
-В каком смысле?
-С жизнью твоей и учёбой что будем делать?
-Ничего не будем. Всё с ними нормально.
-Не нормально! Давай разбираться! Ты знаешь, что мир не любит ущербных людей?! С этим нужно что-то делать! - отец опёрся на стол и опрокинул стопку тетрадок, попробовал вернуть их на место и чуть не упал, после чего оставил эту опасную затею.
-Опять нажрался! - не удержался Борис.
-Что ты сказал?! - разозлился отец и ещё суровее впился в сына глазами.
Но Борис не стал ничего отвечать: схватил пьяницу за широворот и сильно толкнул; когда тяжёлая туша ударилась о кровать, огрызаясь обрывками мата, бросил сверху тяжёлое верблюжье одеяло. Мутное облако пыли взвилось над комнатой, закружилось, поблёскивая в лучах солнца, окутало бормочущего отца - побрыкался тот, побил беспомощно одеяло, и впал в глубокий сон - разрезал храп тишину старой квартиры.
Наспех сгрёб Борис тетради в сумку, сверху бросил ручки и пошёл собираться. В прихожей, у побитого шкафа, надел он серые поношенные брюки и немолодую рубашку в голубую выцветшую клетку, в катушках от многочисленных стирок. Перед фамильным зеркалом Борис причесался, даже остановился ненадолго - поглядеть на себя.
-А ведь неплох, очень даже неплох, - подумалось молодому человеку. -Одежды бы хорошей, лицу счастья побольше - уж точно успех бы пришёл.
Борис усмехнулся и отправился на кухню, за деньгами. Мать стояла у плиты с двумя бурлящими гнутыми кастрюлями, что-то читала.
-Тебе есть приготовить? - не глядя на сына, бросила она.
-Сам поем, - ответил Борис и вытащил из кожаного бумажника на столе двести рублей, после - быстро направился к выходу. С сумкой через плечо и с порченым настроением высвободился молодой человек из плена ненавистного дома, побрёл вперёд по Станиславского, в колледж.
Трамваи не ходили давно - затеяли на улице большой ремонт: разрыли землю, сняли пути - мимо рабочих, мимо тракторов с грязными ковшами и сумасшедше дребезжащих дрелей шёл Борис на учёбу, опекаемый раскалённым солнцем. В колледже отвечал молодой человек односложно и неохотно, контрольные и проверочные работы писал точно так же - безрадостно и до тошноты скучно текли учебные дни, одинаковые, как доски забора. К счастью, на одном перерыве между пар, приметил Борис среди толпы знакомую полноватую фигуру - старого знакомого, Ивана, изредка посещающего учёбу, как всегда, с какой-то книгой в руке. Тот, в свою очередь, увидел Бориса и с распростёртыми объятьями протиснулся к нему.
-Моё почтение, Борис Владиславович! Чем живёте?
-Здравствуйте, Иван Андреевич! Так, потихоньку, как обычно...
-Понятно. Пройдёмте на парашу, Борис Владиславович, поговорим о насущном!
-Пойдёмте, пойдёмте!
Знакомые, преодолев бесконечный напор студентов, добрались до туалета. К окну, на подоконник, Иван с размаху швырнул свою сумку. Несколько человек, похоже, первокурсников, отскочили, с удивлением и настороженностью глянули на нарушителя покоя.
-Что вы тут делаете, пацаны? - невозмутимо поинтересовался Иван.
-Да так, в потолок плюём! - нехотя откликнулся один. И не соврал - с угла потолка, комкуясь, капали слюни.
-Ну тогда, значит, пошли отсюда, мы с Борисом Владимировичем беседовать будем! Наплевали здесь, черти!
Под сдержанный хохот Бориса Иван бесцеремонно вытолкал первокурсников из туалета и плотно закрыл за ними дверь.
-Чего смеётесь, Борис Владиславович? Скажите лучше, как вы к Толстому относитесь?
-Хорошо отношусь.
-Уважаете?
-Уважаю.
-А читали хоть?
-Конечно.
-А что читали?
-"Войну и мир".
-Закурим, Борис Владиславович?
-Ну, давайте, Иван Андреевич.
Иван достал из кармана помятую пачку "Мальборо", вытащил две сигареты.
-Я, Борис Владиславович, хоть и бросил курить, но за такую встречу грех не припустить по цыбарке! - он отдал Борису сигарету, чиркнул зажигалкой. -Ну, значит, затягивайтесь!
И задымились две трубы маленьких паровозов, загулял по туалету запах курева. Приятно защекотал табак горло. Мир, нудный и тяжёлый, под воздействием сигареты будто заиграл новыми, ранее невиданными красками.
-Толстого я очень уважаю, Борис Владиславович! Он нормальный мужик. "Войну и мир" я не осилил, для меня много, читаю сейчас "Отца Сергия". Такое ощущение, что про меня написано. Пути с ним наши жизненные, как мне кажется, очень схожи.
Несчастные первокурсники, изгнанные из туалета, приоткрыли дверь и попытались войти, но не сложилось - Иван Андреевич стоял на страже покоя:
-А ну пошли отсюда! - снова рявкнул он на незванных гостей - те в миг захлопнули дверь и больше не пытались прервать разговор.
-А вы читали "Отца Сергия", Борис Владиславович?
-Нет, Иван Андреевич, я про эту книгу первый раз слышу. У Толстого я читал только " Войну и мир".
-Ну и закалка у вас, Борис Владиславович!
-Бывает, Иван Андреевич!
-Ну что бывает, Борис Владиславович? Что вообще сейчас читаете?
-Читаю, Иван Андреевич, "Отцов и детей".
-О-о-о, Борис Владиславович, так вы время даром не теряете! Очень хорошая книга, и читается легко, и до сих пор актуальна. На своём примере подтвердить могу. У меня с семьёй хоть и хорошие отношения, но, знаете, иногда проскальзывает непонимание, без злобы, но непонимание. А на какой главе вы сейчас?
-Дуэль, вот, вчера вечером прочитал.
-Скажете, когда дочитаете, мы с вами её обсудим!
-Обязательно, Иван Андреевич!
-Значит, это, договорились!
-Договорились, Иван Андреевич!
-А Александра Андреевича давно видели?
-С Александром я сегодня бегал. Он в войска собирается идти.
-Павда?
-Да, точно.
-Ну, Борис Владиславович, мы ему ничем помочь не можем. Передавайте ему от меня привет. Давайте лучше вернёмся к насущному.
-Давайте, давайте.
-Рассказать вам сюжет книги, Борис Владиславович?
-Расскажите, Иван Андреевич!
-Там про мужика, который в монахи ушёл из мирской жизни. Был он значит, князем, очень гордым и амбициозным. А прямо перед свадьбой он узнаёт, что его невеста была какое-то время любовницей царя, к которому он относился с большим уважением и почтением. Он тогда плюнул на всё и ушёл в монастырь. Стал, значит, праведным человеком... Но рассказывать такое себе, Борис Владиславович, лучше сами прочтите, - Иван протянул Борису свою книгу. -"Отцов и детей" временно отложите, прочитайте пока это, она короткая, легко читается!
-Спасибо вам, Иван Андреевич!
-Не за что, Борис Владиславович! В другой день её обсудим. А напоследок я вам анекдот расскажу.
-О, это интересно!
-Слушайте, Борис Владиславович! Приходит, значит, индеец к вождю племени, поговорили о том, о сём, потом индеец начинает возмущаться, что ему кличка не нравится, и он хочет её сменить. Вождь недоумевает и спрашивает:
-Тебе не нравится, какие я клички даю? Разве тебе не нравится кличка твоей жены, Мудрой Львицы?
-Нравится.
-Тебе разве не нравится кличка твоей дочери, Быстрой Лани?
-Нравится.
-Тогда иди-ка, Бычий *** и подумай о своём поведении!
Старые знакомые похихикали, немного постояли у подоконника, потушили сигареты.
-Всё, пора, Борис Владиславович, пара через минуту начнется.
-Было очень приятно с вами увидеться, Иван Андреевич! Прямо-таки развеселили!
-Всегда рад помочь, Борис Владиславович! Ну, давайте! Не хворать вам!
Крепко стиснулись руки, постучали по плечам и разошлись в разные стороны вместе со своими хозяевами. Борис смотрел, как скрывается Иван в толпе пёстрых и громких студентов.
-Хорошо провели время! - подумалось молодому человеку. -Всегда бы так.
Борис поднимался на четвёртый этаж по пустой лестнице: уже началась пара - затих коридор, и только старческие голоса, где уже осиплые, а где ещё сильные, доносили до учеников груду нудного, но необходимого материала. Слушая обрывки слов, глядя в щели приоткрытых дверей в аудитории, Борис вновь погружался в уныние - затирала проклятая рутина радость общения, слишком уж её здесь много было, слишком сильна была она здесь.