"Дот"
"Долговременная огневая точка."
Все знали об этом. За массированными железными дверями, высотой своей доходящей взрослому по плечо, тянулись железные со всех боков тоннели, под всем болотом, образуя целый подземный город из ходов и коммуникаций.
Все знали об этом.
Хотя дальше ступеней вниз и направо, никто не отваживался спускаться.
Возле железобетонного моста, построенного ещё пленными немцами, слева, на повороте, в расстоянии половины полёта кокса, стрельнутого из рогатки, в траве, серой тюбетейкой проглядывалась бетонная площадка диаметром метра в два, по колено возвышаясь над бугром.
Входные двери в амбразуру давно были сняты местными пионерами или самими железнодорожниками и сданы на металолом, а может кому-то "пригодились".
За железной вмурованной дверной коробкой , вниз, по каменным ступеням, в чернеющую темноту вёл ход, освещённый дневным светом, спичками или папкиным фонариком.
Оттуда сильно тянуло сыростью, стоячей водой, засохшими фекалиями.
На самой глубине, справа, зиял дверной проём, с приоткрытыми массированными в тридцать сантиметров шириной неподъёмными стальными дверями.
При упоре в них ломом раздавался страшный скрежет, эхом отзывающийся в пустотах подземелья. Отчего ужас рисовал картинки в воображении, что там, в кромешной тьме пустоты и мрака, кто -то есть. Не живое существо, а может и человек. Он есть где то там, в темноте. Он подкарауливает, чтоб напасть.
Луч фонарика терялся в лабиринтах серых стен; вечная паутина вперемежку с кусками железобетона, превратившимися в труху , сталактитами и сталагмитами своими, как тюлью, закрывала окна виднеющихся вдали, уходящих в бездны ,тоннелей.
Вода, проступающая через плесень стен, давила своей массой на психику, плескалась по полу, подымалась до щиколоток.
Мертвые пауки, мухи и косиножки отражались в глубинах её дна.
Ни окурков, ни консервных пустых банок, ни порожних бутылок из-под водки и вообще, никаких признаков жизни не наблюдалось.
Стены завибрировали, жутким эхом отражаясь в пустотах.
Товарняк, идущий где-то высоко, на бугру, по нижней линии, начал отстукивать: та-тах, та-тах, набирая скорость, выскочив за поворот.
Стены сжались. И без того низкий потолок наклонился, страхом впечатывая в мёртвую смердящую черную воду. Фонарик в руках у одного из юных следопытов блымкнул и потные руки навеки уронили его в бездонную трясину. Всё очертаемое вмиг заполнила всепоглощающая тьма!
Не сговариваясь, трое в ужасе ломанулись к ещё видимому за поворотом сереющему дверному проёму, ведущему наружу, к воздуху и свету.
Они хватали один одного за полы пальто, за рукава, стремясь наперебой выскочить из удерживающего их за воротники и за штаны, болота- чёрного, живого, и засасывающего; и "того", невидимого, который нагоняет дыша в спину.
Сшибая своими заячьими шапками низкие железные дверные проёмы, они неслись вверх, толкаясь, гонимые жаждой жизни;
выбежали наружу и попадали на растаявший первый снег, в пожухлую траву, хекая и пуская носом бульбы. С красных и потных их лиц шёл пар.
Все трое молчали. И даже не смотрели друг на друга. Только дышали тяжело.
Их жаркое дыхание уходило в ещё синее местами небо; становилось рваными облаками, там , вдали, за горизонтом. Солнечные лучи , прячась за ветками облетевших дерев, отдавали своё последнее осеннее тепло.
Уже потом, вечером, когда фонари зажгут свои тусклые лампочки на улице; они наперебой будут хвастаться перед пацанами, как не забздели, и дошли "чуть ли не до середины тоннеля . Куда до них, с их района, ещё никто и никогда не доходил.
Вячеслав Жадан,"Посвящение", 25-я глава, Харьков, 359-й день войны