От автора.
Так сложилось, что еще до открытия выставки «Бабец» Данилы Полякова арт-продюсер - Елена Колесова рассказала мне о проекте. Мы гуляли по галереям в Санкт - Петербурге, а через несколько дней в музее АРТ4 в Москве показали этот удивительный объект. Подробности по ссылке. https://www.art4.ru/show/danila-polyakov-babets/
Елена пригласили меня не только в Москву, но и в Иваново. Тут-то я и узнал, что в Иваново путь лежит через Петушки, как было не вспомнить Венедикта Васильевича, а за ним потянулся текст. Метамодернизм какой-то.
Метапоэма.
Светлый путь в глубины чувств.
«Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало – и ни разу не видел Кремля», - повторял Поляков, пытаясь не промазать в писсуар. Он отправлялся с Курского вокзала в мир любви.
Дюжина Bollinger оттягивала плечи. Рюкзак двоюродного деда из довоенного дерматина мог выдержать и две дюжины, но Поляков боялся проспать Петушки. Он хотел провести ритуальное обмывание железнодорожных колес.
Дорога уводила его туда, он с удовольствием отправился бы в другую сторону, но 300 тысяч причин не пускали его. Его ждала она - девочка со стальными волосами. Это была барышня - загадка, смотреть на нее было сладко, но горько, потому что голова у неё была без тела, и поддерживала её стела.
По маршруту МСК - Реутов - Нефтебаза - Балашиха - микрорайон ВНИИПО - Безменково - Зеленый - Старая Купавна - Монино - Обухово - Сосновый Бор - Радиоцентра 9 - Новое Подвязново - Ногинск - Большое Буньково - Новостройка - Электрогорск - Малая Дубна - Киржач - Покров - Нагорный - Новые Омутищи - Леоново - Петушки, двигаться надо осторожно, соблюдая все правила поведения в общественном транспорте.
Предварительно надо накинуть посадскую шаль, повязать на шею красную косынку, вывернуть леопардовую шубу подкладкой Vivienne Westwood, всё равно никто не узнает их вензелей, это тебе не Louis Vuitton c золотыми цветочками. И, пожалуйста, не забудь засучить рукава, и заломить сапоги в три ряда.
Мало кто смог доехать до Петушков с дюжиной игристого в рюкзаке. Это тебе ни дурманящий «Поцелуй тети Клавы», ни «Дух Женевы» и даже не легендарная «Слеза комсомолки» (Лаванда – 15 г. Вербена —15 г. Лесная вода — 30 г. Лак для ногтей – 2 г. Зубной эликсир – 150 г. Лимонад – 150 г.)
Звезда букинистического глянца, князь мирового подиума, такого не пил, он был выше кремлевских орлов. С высоты его полета открывался весь мир. Но так далеко он не улетал, добраться бы до Петушков.
До Соснового бора все пили тихо. Но выйдя из пятой зоны, и проехав Радиоцентр 9, по вагонам начинали ходить хористки, шурша накрахмаленными сорочками. Они еще в восьмидесятые отжали у глухонемых на этом участке пути торговлю календариками с фотками сисястых немкок, переснятыми ГэДээРовскими командировочными с ночных телепередач из ФээРГэ. Хористки шли парами в четыре ряда и пели: «Он обещал мне, бедному сердцу, счастье и грёзы, страсти, восторги, нежно он клялся жизнь усладить мне вечной любовью, вечным блаженством. Сладкою речью сердце сгубил он, сладкою речью сердце сгубил он, но не любил он, нет, не любил он, Нет, не любил он, ах, не любил меня!»
Душа раскрывалась от этой жалостливой песни, и седобородые мужчины плакали, вспоминая своих боевых подруг, брошенных походно-полевых жен.
Между Новое Подвязново и Ногинском бывало, случались танцы. Ноги сами шли в пляс. Ноги часто жили отдельно от головы, ноги несли в одну сторону, а голову сносило в другую. Проводницы любили рассказывать дембелям, что только тут, вдоль перегона стоят голые бабы и заманивают парней. Бабы протягивали деньги и говорили: «Вот тебе 20 рублей, купи мне белой материи».
В Дубне выходили физики и оставались лирики, еще пару литров и в воздухе пахло севером, стук колес выбивал амфибрахием с чередованием четырех и трех стоп. «Летит паровоз по долинам, по взгорям, летит он неведомо куда. Я к маменьке родной, больной и голодной, спешу показаться на глаза. Постой, паровоз, не стучите, колеса, есть время заглянуть судьбе в глаза. Еще не поздно сделать остановку. Кондуктор, нажми на тормоза».
Но поезд мчался в чистом поле, в чистом поле мчался поезд, звенел хрусталь и сексуальные фантазии уносили пассажиров в Иваново.
Проскочив Киржач и Покров, следовало выходить на кулачный бой. Мужики вставали стенка на стенку биться за баб, а бабы стояли в сторонке, платочки свои теребя. Бой - главная причина списания. Потом начинается усушка, утруска и даже мышиное единье. Не каждой бабе дано устоять перед мышью, а та, что устоит - попадает в Омутищи. Так считали в Мытищах.
В Леоново из открытого космоса, в вагон вплывали феминистки. Их было восемь: «Иду с дружком, гляжу — стоят. Они стояли молча в ряд. Они стояли молча в ряд. Их было восемь». Они требовали назвать имя. Одна из них нагибалась к пассажиру и повторяла: «Имя сестра». А я не сестра! Я Шарль Ожье де Батс де Кастельмор, граф д'Артаньян после пяти бутылок. Скажи Серега?
Никто не знал, как звали женщину, мать его сына, которая не дождалась Веничку. Не получив ответа, феминистки удалялись.
В Петушках мужчины выходили на перрон и мочились на колесо. Была у них такая примета, чтобы полет был нормальный.
А в Старых Петушках уже можно было засыпать. Рубикон перешли, пассажиров ждет подземный ручей Кокуй. Это тебе не Таганка, в которой топили использованных кремлевских наложниц.
Выпил однажды в Москве водочки на посошок, советский поэт ЕЕ, проснулся в купе и записал на морозном стекле.
«Ехал-ехал я в Иваново и не мог всю ночь уснуть,
вроде гостя полузваного и незваного чуть-чуть».
Покурит, нальет себе стопочку, хлопнет её и заснет. Пять раз будил его Некрасов, приходивший к нему этой ночью из плацкартного вагона.
«А какие сны их нянчили вдоль поющих проводов,
знают разве только наволочки наших русских поездов».
Опытные проводницы от Калика до Владика, делали на «неграх» два оклада на бригаду, сдавая по несколько раз нестранное белье по рублю. «Постель брать будете?» - из служебного тамбура звонко требовала проводница Зойка по кличке Колбасница.
«Шел наш поезд сквозь накрапыванье, ночь лучами прожигал,
и к своей груди, похрапывая, каждый что-то прижимал».
«А кто не пьёт? Назови! Нет, я жду! Достаточно, вы мне плюнули в душу!» - старые фильмы не к месту расходились на цитаты.
«Прижимал командированный, истерзав свою постель,
важный мусор, замурованный в замордованный портфель».
«У него в портфеле приисковое золото и фальшивые документы. Моя фамилия Климов гражданин Шпунько». На верхней полке старушка смотрела советскую картину. А ЕЕ все писал и писал на стекле, ровным подчерком выводя.
«И камвольщица грудастая, носом тоненько свистя,
прижимала государственно своё личное дитя».
Крутильщицы, мотальщицы, манекенщица, текстильщица, она же знатная ткачихи, она же терешковая валентинка - подельница.
«То, что чудится, не сбудется и за первым же мостом.
Что не сбудется - забудется под берёзовым крестом».
ЕЕ умер последним из классиков Советской поэзии, он плакал в могиле, а кто-то вертелся Гоголем, места не находя.
Липна - Пекша - Болдино.
«За наше всё!» – Сказал машинист и незамедлительно выпил.
Все, перебивая всех, вспоминали из школьной программы донжуанский список Саши: Мария, Катерина 3 шт. София, НН, Александра 2 шт. Кн. Авдотья, и просто Авдотья, Настсья, Вера, Анна 5 шт. Аглая, Калипсо, Пульхерия, Варвара 2 шт. Амалия, Елизавета, Элиза, Надежда, Евпраксия, Аграфена, Любовь, Ольга, Наталья 2 шт. (без жены), Евгения, Елена 2 шт. Татьяна. Какие могут быть пирушки, мои вчерашние игрушки.
Цыганы кружили медведя на моновелосипеде и пели под бубен: «Но вот она; за нею следом по стЕпи юноша спешит; Цыгану вовсе он неведом. «Отец мой, — дева говорит, — Веду я гостя; за курганом его в пустыне я нашла и в табор на ночь зазвала».
На полустанке во Владимире вдоль полотна стояли Владимиры и Владимировичи. А на самой остановке молодых встречала дама из ЗАГСа. Она оперным голосом заунывно читала рэп: «Бродить дорогами крутыми придётся в жизни молодым, пусть будут руки золотыми, характер тоже золотым».
«Золотое кольцо не простое украшение, - вырывалось из вокзальных мегафонов, - экскурсии по Золотому кольцу, по карте материнского капитала скидка и кэшбек три процента».
Неотвратимо с каждым часом приближался город невест. Все знали нужную песню, но боялись первым произнести эти заветные слова.
Братание попутчиков продолжалось, из хруста французской булки, вареных яиц, колбасы, водки, пива, оно переросло в порядок, древни традиции брали своё. На br;derschaft пили стоя, целовались, кололись усами и бровями, плакали, но терпели.
Суворотское – Борисовское – Павловское – Суздаль.
Молодецкая удаль поглотила пространство. Уже простили все слабости, все прегрешения, понимали, что век воли не видать. Впереди грезилась в багрец и золото одетая бабец. Она свершила революцию сердец. Гормон играл и каждый знал, что перед свадьбой в условленное время необходимо возложить цветы к памятнику гармошке, чтобы родился мальчик.
На берег реки в халатиках из веселого ситчика выходили Наоми Кэмпбелл, Линда Евангелиста, Татьяна Патитц, Кристи Тарлингтон и Синди Кроуфорд. Золотые вы мои ножки, бриллиантовые сиськи, глазки, губки, попки. Они протяжно заводили:
«Don't look through your narrowed eyes like that,
Gentlemen, barons and ladies.
I couldn't get drunk in twenty minutes
From a glass of cold brandy.
After all, I'm a college student, I'm the daughter of a chamberlain,
I am a black moth, I am a bat.
Wine and men are my atmosphere.
Hello emigrants, free Paris»
«Да и зачем тебе ум, если у тебя есть совесть и сверх того еще вкус? Совесть и вкус», – это уже так много, что мозги становятся прямо излишними, изливал душу матрос в тельняшечке.
В пасху незамужние гражданочки, сразу после заутренней литургии, покинув храм, вставили в очередь к голове Есенина, чтобы разбить об его нос крашенное яичко. Такова природа марафона счастья, главное не забывать три раза произнести: «Чем больнее, тем звонче, то здесь, то там. Я с собой не покончу. Иди к чертям. К вашей своре собачей пора простыть. Дорогая… я плачу… Прости… Прости…»
Красногвардейский - Лапатница - Торчино.
Со всеми остановками, со всеми перекурами, интервалами и без антракта надвигалась драка.
Торчино.
Голубые пилюли запивали виски, розовые - водкой, квас занюхивали белым, марки клеили криво. Упал занавесь, глобально отрывалась крыша мира от Боготы до Кашмира.
К Синей Осоке все были индиго. Не стирайте бабы белые «алкоголички» с джинсами.
«Дайте мне бабу белую-белую. Я из нее сине-белую сделаю», - орали фанаты «Динамо».
Жуково - Коляново – Иваново.
Там девица на гербе, крутит прялки колесо. Бхавачаакра бытия. Опять все сначала и бесконечно навсегда.
Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: «А! Хорошо пошла, курва!» А умный-умный выпьет и говорит: «Транс-цен-ден-тально!»
Из эфира нарисовался пророкер: «Мне снилось, что я ткачиха, которая часто бывает мною во сне. Я долго пытался понять: то ли я снюсь ей, то ли это она снится мне. Да, я знаю, что об этом писали китайцы, но теория суха, а древо жизни зеленеет в листах, придется проснуться и поехать в Иваново. Проверить, как реально обстоят там дела на местах».
Это была галогеновая 3D проекция из города побратима Staffordshirа. И вырубить её было нельзя, не было кнопки у этого человека: «Волга шумит волнами, редкая птица долетит до ее берегов. А на всех берегах черно от тех, кто ожидает, когда течение пронесет мимо тела их врагов. И только полная луна оживляет чередование этих верхов и низин. Слава Богу, что она никогда не читала ни «Цветочков Франциска Ассизского», ни Дао Дэ Дзин».
Над рекой Уводи, обгоняя паровоз, пролетала Любовь на фаэтоне ГАЗ М-11-40. Льется её песня из всех утюгов: «Создан наш мир на славу. За годы сделаны дела столетий, счастье берем по праву, и жарко любим, и поем, как дети. И звезды наши алые сверкают, небывалые, над всеми странами, над океанами осуществленною мечтой».
Никто не поддерживает такой энтузиазм, но подпеваем, подъезжаем и подплываем под нашим веселым угаром.
Вот стоит красавица, ветер перемен развивает её стальные волосы и разрывает сердце слова песенки: «Ты так же внезапна, как дождь проливной, и так же проходишь всегда стороной. Ну чем мы не пара? Ответь, не тая, чтоб вдруг мне сверкнула улыбка твоя».
«С такими позорными взглядами ты вечно будешь одиноким и несчастным».
Остается только любовь и высокие чувства. «Так и знай, я уеду в Иваново,
А Иваново - город …».
Бабец.