На публикацию Вессы Блюменбаум «О БЕСАХ И РУССКОМ ЯЗЫКЕ»
Я с удовольствием знакомлюсь с творчеством Вессы Блюменбаум. У нее редкий художественно-поэтический природный Дар и талант. Они у Вессы пока в периоде становления, хотя их яркие проявления явственные. Что они принесут в итоге покажет Жизнь. Вместе с тем у нее опубликован очерк на лингвистическую тему. Давайте обсудим его. И так: -
«О БЕСАХ И РУССКОМ ЯЗЫКЕ»
«Есть в нашем великом и могучем приставка «бес-». («Беспечный», «бескрайний» и т.д.) Казалось бы, ничего особенного. Но кому-то в данной приставке упорно видится… прославление беса. Причем, как правило, тем, кто пишет «ненадо» и «вобщем», «одевает пальто» и празднует «свое день рождение». Эти господа используют исключительно приставку «беЗ-» и учат других тому же, зачастую грубо и бесцеремонно, выдавая собственное мнение за истину в последней инстанции. Вот только как бы они ни навязывали свою теорию, в русском языке есть минимум три слова с «бес-», полностью опровергающих ее. Но об этом чуть позже.
Обратимся к истории. Приставка «бес-» появилась в результате орфографической реформы 1918 года, как и приставки «ис-», «вс-», «вос-», «рас-», «рос-», «нис-», «чрес-» и «черес-». Перед любой глухой согласной стали писать «С» вместо «З». (Перед звонкими согласными «З» остается по сей день). Добавлю также, что данная реформа коснулась не только приставок, но и некоторых других правил правописания.
Интересно, что вы, любители везде и всюду искать подвох, найдете, скажем, в приставке «РАС-»? Пропаганду РАСового превосходства? А что вы скажете по поводу слов «ДЕМОНстрация» и «ЧЕРТочка»? А слово «БЕСеда» вас не смущает? Или его тоже через «З» писать прикажете?
(ну здесь путаница понятий; предлог "рас" и корневое слово "раса" типологически однозначны в пограничном смысле и еще "черта" и черт слова одного корня; по русской мистике бесы приходили в светлый мир из-за пограничной черты разделяющей его с миром темной нечисти; появлялись в виде (за)чертовой силы, сокращенной в народном произношение в черти, черт; но это все частности не существенные в данном обсуждение В.М.)
Три слова с приставкой «бес-», о которых я говорила в начале своей статьи: «бесстрашный», «бескорыстный», «бессмертный». Бес страшный, бес корыстный, бес смертный. Как вы думаете, можно ли прославлять кого-либо, называя его страшным, корыстным или смертным?
И еще. Знаете, какое слово было придумано, дабы легче запоминался порядок цветов нашего флага? «Бесик». БЕло-СИне-Красный, то бишь. И появилось это словцо не при большевиках-безбожниках, а еще при Петре.
Я наблюдала за «бесоискателями» в течение нескольких лет и пришла к следующему выводу. Судя по вопиющей безграмотности большинства этих людей, ими движет не любовь к родному языку, а желание самоутвердиться за его счет. Своим поведением они весьма напоминают современных нахрапистых феминисток с их «авторками», «докторками», «людинями» и «товарищессами». Вот вы смеетесь, а между тем слова сии носят гордое название «феминитивы».
Я не против изменений в русском языке. На протяжении всей своей истории язык меняется и должен меняться. Меняются правила правописания, одни слова исчезают, другие – появляются, третьи – меняют свое значение (как, например, слово «пошлый»).
Я против того, когда язык пытаются насильно переиначить те, кому не помешало бы заново отправиться в начальную школу.
В заключение хотелось бы напомнить одну непреложную истину: каждый видит то, что есть в нем самом. Так что если вы везде и во всем видите бесов, то… Вывод сделайте сами».
Если смотреть на содержание лингвистического взгляда Вессы Блюменбаум по поводу полемики применения «С» и «З» согласно реформы большевиков 1918 года, то внешне здесь все правильно и главное описано взвешенно. Но! Суть здесь не в лингвистической «правильности», а в том, что не освещена сама Суть подобной реформы, как нет анализа, или хотя бы короткого резюме по поводу объективных причин реформирования русского языка и его азбуки. Оно вызвало закономерное обрушение смысла всего предыдущего русского литературоведения, русского народного мироощущения и Великоруской Культурологии.
У подобного достаточно распространенного лингвистического мировоззренческого взгляда, взгляда политической либералистики на язык, как средство «народного общения», есть лишь «общечеловеческая» Основа. Но для Русского человека, великоросса, созидателя Великоруской Имперской Культурологии сам Русский Язык есть средство Имперской самоидентификации. Статья под таким названием «Русский Язык как средство Имперской самоидентификации» опубликована у меня ранее, эти же вопросы подробно проанализированы и в ряде иных моих работ. Там же показано, что Великоруский Язык, индоевропейской языковой группы, это Богоданный при его Творение природный социально культурологический Дар Великорускому Имперскому Народу. И он же вкупе с Великоруской Азбукой есть маркер, культурологическая матрица, самоидентификации и созидания Великоруской Культурологии Русского Мiра.
Великоруский Язык, как культурологическая матрица, имеет и евгеническое значение природной защиты и сохранения Русского Народа в его Великоруских Традициях Культурологии и Жизни. И дан он Нам с Вами, Русскому Народу в противовес извечной разрушительной интернационалистической русофобской дьявольщине.
В той вышеуказанной либеральной системе ценностей языки: -
«на протяжении всей своей истории язык меняется и должен меняться. Меняются правила правописания, одни слова исчезают, другие – появляются, третьи – меняют свое значение».
Это чистой воды лингвистическая «зализняковщина» взгляда на язык, как средство межнационального общения! Она свойственна антирусской интернационалистике русскоязычной субкультуры. Этот «берестяной академик» Зализняк поизгалялся над Русским Языком на славу. Но вот никто в нынешнем публицистическом официозе после 1917 года не задавался вопросом, просто не давали, кто и пытался задаваться, а каковы были причины и мотивы «реформ русского языка». Как, и кем они проводились.
Кто и по каким причинам начал «реформировать Русский Язык»?
Нужда в «реформе» Русского Языка возникала и сама реформа проводилась только при смене политической интернационализации государственной формации и жизни, социального уклада страны. Они и проводились в Русском Мiре для его подстройки к новому этапу инорасовой русофобской интернационализации великоруской культурологии, как и государственно-церковному укладу уже не Руси, России.
Первая реформа была предпринята в XVII веке под политическим диктатом церковного иудохристианства Константинопольского Патриархата Византии. И проведена была в форме «правки» русских богослужебных книг, с попутным запретом принципов Великорусского нравственного Канона, Домостоя и Кормчей Книги, изложенных в этих положениях, как и скрытием на века их самих. Там в новых богослужебных книгах был сформирован «церковно славянский» язык. Он не только стал доминировать во властном официозе c XVII века, но и интернационализировал сознание всех верующих людей, кто примкнул к «нововерам»после «правки богослужебных книг. Церковные «реформаторы» выбросили из русских «буквицы» и «глаголицы» порядка десяти «лишних» букв, чем семантически оскопили сам природный Русский Язык летописей и иных раритетов. Далее «реформой» Петра Первого было выброшено еще 6 букв. Но главный урон здесь был нанесен удалением в тексте ударений, подстрочных и надсточных знаков, по сути дела дирижерской партитурой мироощущения Сути образного Русского Языка.
Очередная реформа» русского Языка назревала под давлением идеологической, стяжательной торгашеской либералистики к началу XX века, когда «великие реформы» 1861-1864 годов уже полностью переформатировали в западническое «республиканство» интернационалистское, «просвещенное русское общество». Повод для реформирования там был таков: - надо писать так, как говорим и слышим. Дискуссия о реформе Русского Языка шла двадцать лет вплоть до революции «октября» 1917 года. И в 1918 году эта реформа была проведена. Приведу всего один наглядный пример. После реформы 1918 года название романа Л. Толстого «Война и Мир» стало звучать абракадаброй. Теперь, чтобы разъяснить значение толстовского «мир», требуется целая маленькая лекция. Но на такие «мелочи» ублюдочная советская педагогика уже не обращала внимания.
Суть лингвистического «реформаторства» был в культурологическом приближение количества букв Русской Азбуки к торгашескому «аглицкому» сленгу и его американизированному суржику английского языка. Это же позволило революционным узурпаторам власти политически подменить Великую Русскую Педагогику, где школьный предмет русский язык стал для большинства учащихся ненавистным зубрежкой «правил». Сам английский язык времен Шекспира, и так торгашеский, к XXвеку был полностью техноцизирован и торгашески оскоплен «простотой и доступностью применения».
Великий лингвист Ломоносов обобщил все великоруские лингвистические взгляды и выдал универсальное охранительное средство для Великоруского великого и могучего. Он ввел понятие трех «штилей»:
- стиль государственного документооборота
- стиль литературный и педагогический
- стиль народный разговорный
При государственом применение подобного метода в России никогда никакой реформы Русского Языка не потребовалось бы. Все изменения касающиеся новых понятий легко бы приживались в русском литературном языке и языке СМИ.
А разговорный народный и местнический сленг никакого влияния бы, как это было и до «реформы» 1918 года, на литературный язык не оказывал. Мы с Вами не слышали бы по СМИ массу дикарских новоделов русского языка типа «латвийцы» вместо латыши, не засоряли бы русский язык разными «кашерингами», «трендами» и т. д. Не оказывал же на него веками малорусский и белорусский диалекты Русского Языка. Здесь же и внутри российские местнические диалекты. Меня в С-Петербурге поправляют мои друзья и приятели: - «Володя не звонят, а звонят (с ударением на «я») и прочее в моем непривычном для них южнорусском говоре. Так и слово безнравственный, конечно же произносится и пишется с «з». А слово безстрашный произносится с «с», но писаться должно с буквой «з», иначе теряется, переворачивается весь его смысл и т. д. Там в реформе 1918 года главное не частности, а общая тенденция. Общее мнение литераторов того времени то, что послереформенный это уже стал не русский язык, а его примитивный вариант упрощенного суржика. Весса и иные литераторы вырости на современном диалекте дегенеративного сленга. Хотя у Вессы я такового в ее поэзии и прозе не наблюдаю. На этом закончу.