Часть 7 Любовь не картошка...
Наталья Николаевна и Старый ковбой курят на кухне. Зоя грохочет ведром на черной лестнице. Сегодня ее очередь уборки общественных мест. Зоя спешит, скоро соседи потянутся разогревать ужин. Сашка-шутник бегом влетает в туалет.
- Господи, не успеешь вымыть уже ссать бегут, - Зоя сердито кидает тряпку на пол.
На кухню с большой сумкой входит Клава. Она вернулась из очередной поездки в Мурманск, выкладывает продукты и уходит в свою комнату.
- Клава, подожди, послушай, тут Иван Петрович заходил, тебя спрашивал, с цветами – Наталья Николаевна улыбается. – Но, видишь, не дождался.
- Да спешил он ... .... ... , куры у него там, в домике .. ... .. голодные околели. Хозяйство. – Старый ковбой тушит папиросу, резко встает и выходит из кухни.
Клава устало присаживается на освободившийся стул:
- Приходил?.. Не знаю я, что и делать. Он все уговаривает... И он совсем неплохой, домовитый, все у него к месту. Но... не лежит у меня душа к его порядку. Сама не знаю, почему. Ругаю себя, ведь одна, и думаю о нем, а но... попробую... и не могу... Почему так? Глупая я?
- Нет, не глупая. Ты- живая, и разная. И правильно, что думаешь. Ведь в каждом человеке есть все. Это - многоэтажный дом – улыбнулась Наталья Николаевна.
- Это как? Какой дом?
- Да самый разный. И светлый, и темный. В разном настроении у нас разные чувства, разные желания, ощущения. И на этом можно играть.
- Ну смотри, одного накормим, другого прогоним, с кем-то ты смеешься, на кого-то сердишься. Человек может спасти, а испугается, и может предать, может украсть от голода, может убить от страха или злости.... Каждый человек разный, в нем, как в доме разные этажи и разные лампочки на этих этажах. И человек даже сам не знает все свои лампочки. Что включаешь, сама или кто-то другой в тебе включает своими словами или поведением, то и зажигается: добро или зло, радость или зависть, страх или надежда. И знаешь, есть большие умельцы включать в людях такие лампочки... Не хочешь, а уговорят, не веришь, а внушат. Кого лаской, кого страхом, кого деньгами, кого нуждой.
- Ну это ведь только цыгане дурят людей.
- Нет, не только. Мы каждый день кого-то уговариваем, объясняем, ругаем, воспитываем, учим,- то есть сами включаем и выключаем разные лампочки и в себе, и в друг друге. Рассердился – и из твоего окна несется ругань на всю улицу! Приласкал – и зажегся теплый уютный свет. Огорчил, обидел – темно стало и даже холодно. А радуешься – и всем светло. Так твои окна и тебе, и другим светят. А есть и такие, про которые забыть хочется. У каждого есть свои подвалы...и если их расковырять...
- Ох, сложно как-то про окна и лампочки. Но подвалы точно есть. Я вот про Ивана никак понять не могу, добрый он или нет. Вот, бывает, купит что-то, купит, правда, не пожалеет, но раз пять повторит, что, вот смотри, купил..., не пожалел... И тычет, и тычет... Вроде, и правильно все, но уже так противно от его напоминаний становится, будто и пожалел... Вот такая доброта.
- Это не доброта, Клава. Это он себя украшает в твоих глазах. Добрый не тот, кто отдаст лишнее, хотя и это хорошо, значит, человек не жадный. Добрый тот, кто разделит последнее. А он разделит? Это ведь очень важно, если живешь вместе. И этого человек часто и сам не знает, пока это не случится.
Все мы и говорим складно, и учим других правильно, пока все хорошо, но когда надо выбирать: оттолкнуть, занять место, чтобы выжить, или подвинуться? Как будешь действовать? Тут у каждого своя правда.
- Да знаю я, у меня отец сколько плакал, здесь, в квартире, умерли от голода его брат и моя сестра, а мама посылки посылала, и кто-то их получал. Они уже ходить не могли... А кто-то выжил... Вот и я думаю, как мне быть, стоит ли так выжить?
Из комнат Никоноровых раздаются вокализы. Занятия начались. Клава и Наталья Николаевна переглядываются и привычно вздыхают. Наталья Николаевна достает из пачки беломорину и закуривает.
- Не знаю, Клава. Одной плохо, тяжело, да и неправильно женщине быть одной. Но если не лежит душа, то добро и курицы не очень помогут. Хотя и здесь тоже у всех по-разному. Бедность, ведь, никого счастливым и праведным не делает. А Иван Петрович, думаю, никого не обидел. И ты ему нравишься, вон с цветами пришел, нарядился. Думай, или сердце слушай.
- Ой, а я бы за ним бегом бежала! Не раздумывая! Хозяин! И куры, и свинку хочет, и с цветами пришел! Прям, золота кусок ! - Это Васильевна громко вошла на кухню и грохнула свою кастрюлю на плиту. После истории с селедкой Васильевна свою еду держит в комнате.
- И пинжак надел и одеколоном потом в кухне у нас пахло. Эх, где мои двадцать пять? Увела бы запросто! И зажили бы душа в душу, копеечка к копеечке. А чего, скажите, плохо? Почему у нас считается, что деньги копить, это - плохо. Пропивать - хорошо, а копить - плохо? Почему? Он кого обидел? Украл? Он деньги зарабатывает и бережет, копит. Вот, сказал, что и о машине думает. О-о-о-о, мне бы такого, мы бы с ним добра накопили! А здесь только селедки воруют. А почему это у тебя, Клавочка, на столе моя авоська лежит? Красная. Из-под селедки моей... Клава, отвечай, Клава?
- Да она во дворе валялась, наверное, ветром сдуло с окна.
- Сдуло? А селедку тоже сдуло? Клава, я бы на тебя никогда не подумала...
- Да ты что, Васильевна, какая селедка! Ты на всех только и думаешь плохое, грымза старая, далась мне твоя селедка! Я только из поездки! Теперь понятно про лампочки! Перегорели в тебе уже все лампочки!
- Да это не я, а ты – грымза тощая. Вечно ходишь с полотенцем на голове. Смотри, уйдет Иван, повеселее найдет. С лампочками. А ты мечтай дальше. Кур тебе не надо, селедки не надо, правильно, полотенце на голову и мечтаем. А я свое не отдам. Плати за селедочку! Куда это ее сдуло?
- А у меня мыло сдуло! С субботы, после бани как пришли, все разложила в ванной на просушку, а сегодня – мыла нет. Белое, банное, почти полный кусок.Тоже, скажешь, съели? – поправившаяся баба Груша, обойдя Зою с тряпкой, уперлась в свой стол. - Зоя, ты полы мыла в ванной, не видела?
- Вот-вот, не съели, а смыли. Кто-то хорошо помылся. Чистенький стал..., надо полотенца проверить! А в туалет уже можно или все еще сохнет? – Федор явно хочет снять возникшее между соседками напряжение. Но не получается.
- Да, в квартире воровство. Надо вызывать обществунную комиссию. У меня в кастрюле в супе я ложку нашла. Кто-то ел наш суп. И ложку забыл, – жена Лени Дурика тоже входит на кухню со своей кастрюлей. И с блокнотом.
Наступает тишина Все обдумывают ситуацию. Только из комнаты певицы Никаноровой доносятся привычные вокализы.
- Это художник. – сказала, подумав, баба Груша, - Он вечно голодный. Торопился, видать. Он все съест, и селедку, и суп, и мылом закусит... И запьет. Вместе с моделями. И лампочку мою включает – добавила она и сердито шмякнула по выключателю над своим столом.
-Да это я случайно рукавом зацепила твою лампочку, сейчас, когда пол мыла. Широко размахнулась, – Зоя отжала тряпку и выпрямилась.
- Широкая ты у нас душа, Зоинька, а Танька твоя – шкода, опять мой фикус насиловала, – Федор вышел из туалета и решил пошутить.
- Ты че говоришь-то про ребенка, Федор, думай, а то я ведь пол не домыла, могу тряпкой...,- уставшая Зоя была совсем в другом настроении.
- А че я сказал? Конечно издевается. Копает, всякие бумажки закапывает, может колдует. И Витьку учит.
- А может, она золото в твоем фикусе ищет? Ведь оно у тебя припрятано, да? – Зоя, накручивая тряпку на руку, пошла на завхоза, – много закопал? А где?
- Бей первым, Фреди! - в разговор решительно вступает вошедший Серов. - Помнишь, был такой фильм? Вот так и делай, Федя, Не отступай.
- Да кого бить-то?
- А не важно, потом разберешься. Главное, первым. Победителя не судят.
- Так это, кто победит... А если промахнешься? С Зойки станется, и Танька в нее...
- А ты не промахивайся. Наши не промахиваются! Правда, баба Груша?
Баба Груша, согласно кивает, думая о чем-то о своем: солила или не солила...
- Педераты везде. Детей портют...
- Господи, да ты что, старая, мямлишь? Про кого это? Кто детей портит? Совсем из ума выжила со своими фильмами, – победитель Федор быстро уходит из кухни и громко шмякает своей дверью.
Из комнат певицы Никоноровой после некоторой паузы снова звучат вокализы.
- Ну, понеслось. Зоя, домывай пол, ужин скоро, народ топчется, у а тебя вода... – Мария Ивановна, с трудом войдя на кухню, трезвым строгим голосом профсоюзного работника наводит порядок.
- Это Федор тут воду мутит, и все у него моя Танька виновата. А она почти отличница, поумнее Витьки. Зачем ей фикус... А селедку твою я выбросила, Васильевна. Воняла очень. Не держи за окном жратву по две недели. Тухнет же.
- Тухнет? – от такого неожиданного оскорбления Васильевна прямо задохнулась – У меня тухнет? Да т, ...е..твое, ...е... мое,... тебе.. воняет, да ты, небось, опять беременная, вот тебе и воняет. Селедке три дня всего было. А пол твой не воняет? А мыло кому завоняло?... Е-е-е..., соседей бог послал. Схожу в церковь свечку поставлю...- Васильевна, позабыв про кастрюлю на плите, вылетает из кухни и бабахает дверью в свою комнату.
В комнатах певицы Никаноровой становится тихо.
- Да что же это за безобразие! - рассерженная сорванным уроком Элеонора Викторовна распахивает красивую резную дверь. - Никакой культуры поведения! Сколько можно грохотать дверями! Надо уважать права соседей!
- А че? Мы за мир! Пора ужинать.
Продолжение следует