Часть 5. Борькины страдания
Таня наткнулась на Борьку в коридоре неожиданно.
По причине расстояния до туалета, каждая семья в комнате имела свой горшок, и поэтому встретить соседа с горшком или ведерком в коридоре было делом привычным. Ходила даже шутка: с полным горшком – к дождю, с пустым – к суху. Васильевну – к ссоре, а Федора – к деньгам.
Борька брел с ночным горшком по коридору как-то неуверенно, опустив голову, и даже не среагировал на подружку.
- Э, ты чего? Привет.
Борька молча брел дальше.
- Борь, ты чего? – Танька остановилась совсем рядом.
- Бабаня заболела... Почему?... Зачем?... Совсем не встает... Вот несу..., - и Борька вдруг заплакал навзрыд.
Танька растерялась. Бабушек у нее не было, да и деды сгинули в лихолетье, жила она с матерью и отцом, которые оба почти все время были на работе, и Таня часто даже завидовала Борьке, которого баба Груша кормила по утрам вкусной манной кашей.
Баба Груша любила Борьку истово. Так же истово как ненавидела своего зятя Сашку. Саша – шутник, слесарь Балтийского завода, в благодарность за то, что он единственный из всей большой семьи выжил в блокаду, любил жизнь, т.е. любил жену Раю, любил поесть, выпить и посмотреть телик, любил посидеть с мужиками за картами или домино.
Борька не был его родным сыном, поэтому Саша очень хотел дочку, но в пятнадцатиметровой комнате удовлетворить желания трех поколений одной семьи было непросто. Об бабкину лютую ненависть слишком часто стукалось и разбивалось желание молодых. И хотя баба Груша, старательно и даже демонстративно строила каждый вeчeр баррикаду вокруг оттоманки, на которой они с Борькой спали, ночью она старательно кашляла от каждого шороха. У Раи сразу начинала болеть голова, а Сашка, злой и несчастный, шел курить на кухню. Дочка не получалась. И вот сейчас баба Груша заболела.
Борька заплакал еще сильнее, поставил горшок на пол, а сам уткнулся в стену и заревел уже совсем по-настоящему:
- Она сказала, что если она умрет, они меня в детский дом сдадут. Почему-у-у?... Зачем? Девочку родят, а от меня откажутся и сдадут, - захлебывался Борька.
- Ты че? В какой детский дом? В сиротский? У тебя же мама есть? – Не очень уверенно мямлила Танька, тоже уже хлюпая носом. - Боря, а я опять двойку получила за задачу. Может и меня сдадут?.. – Реветь начали оба.
- Да что здесь за возня мышиная? Кто здесь есть? – Дядя Коля резко открыл дверь своей комнаты, сделал шаг вперед и со всего маху поддел ногой полный горшок. Горшок, заливая все пространство вокруг мочой, отлетел далеко и покатился уже пустой, шумно и весело.
- Это кто, что, е-е-е? Мать вашу, кто это поставил? Опять вы, дети? Зачем вы у моей двери горшок вонючий поставили? Да какие же вы дети? Борька, я милицию вызову. Больше нет моих сил! Прямо сейчас вас и заберут. – Дядя Коля направился к телефону.
- Не надо! Его в детский дом сдают... И меня тоже... - Танька всхлипывала, Борька ревел у стены.
- Почему в детский дом? В колонию надо! От вас одно хулиганство! Вчера таз в ванной мячом уронили и мелом опять стенку разрисовали, а это что? Кто эту вонь убирать будет? В колонию надо вас сдать прямо сейчас! Хулиганы!
Неожиданно открылась дверь певицы Никаноровой.
- Тише, пожалуйста, Николай. Нельзя кричать на детей. Ой, а почему здесь так мокро ?... Это...
- Вот-вот, Элеонора Викторовна, пойте свои упражнения, как их там, нельзя кричать, конечно, только, боюсь, сейчас у Вас голос пропадет от этой вони. Зоя!!! - орал дядя Коля, - иди вытирать!
- Уймись, разведчик, что за истерика? Ты вони не нюхал? – В коридоре появился Саша-шутник и пошел на дядю Колю. - Не ори на детей и колонией не пугай, ты же герой, а не сука какая-то.
- А ты кто, генерал? Чего злой такой. Опять Рая не дала? Фантомас разбушевался... Убирайте свое...- но тон дядя Коля потихоньку снижал.
- Щас все уберем. Пока у Раи голова болит. Танька, неси тряпку и таз. Только свои принадлежности, не перепутай, а то опять шуму не оберешься. Зоя, иди помогай, тут наши детки опять вызвездились..е.... А ты, Боря,- он похлопал Борьку по плечу, сполосни горшок и иди к бабушке, успокой, а то она волнуется сама и никому жить не дает, куда ты с горшком пропал. – Сашка засмеялся и достал папиросы.
Из комнаты выглянули Зоя и Петр, родители Тани. Зоя - в халатике, Петр - в трусах. Их, наверное, тоже отвлекли от дела. Они хотели мальчика. Но вонючая лужа уже подтекала и под их дверь, поэтому планы пришлось срочно менять. Тряпки и тазы пошли в ход, и через полчаса в коридоре между тремя дверьми пол был чистый как никогда.
- Ну, вот, не было бы счастья, да несчастье помогло. А чего Борька-то плакал? Опять ты..., – Зоя строго посмотрела на дочь.
- Мама, мама, от него отказываются и сдают в детский дом. Честное слово, даже пионерское, будущее..! – Танька переживала за Борьку, отвлекая мать от своих проблем с математикой.
- Что ты опять нафантазировала, Таня, какой детский дом? Да за него баба Груша всю квартиру удавит.
А она заболела, умирает... Ты сходи, поговори..., - Танька вытаращила глаза, стараясь придать лицу правдивое выражение.
- Да не хочу я разговаривать... Никого никуда не отдадут, не придумывай...
Вся квартира знала, что мама Зоя и мама Рая не очень ладят. Когда-то в молодости не поделили кавалеров, время прошло, кавалеры давно сменились, а нелюбовь осталась. Не вражда, а именно нелюбовь. Когда нет желания разговаривать, радоваться друг за друга или переживать. Враждовать не враждовали, но тень непрощенных обид лежала на душе. Поэтому, обсуждать такую тему Зоя уж точно к Рае не пойдет. Сами разберутся. Какой там детский дом...
Но разговоры о болезни бабы Груши упорно перемещались из комнаты в комнату. А когда вечером она не появилась на своей табуретке у телевизора, соседи забеспокоились. Готовя ужин, соседки негромко высказывали возможные диагнозы, каждая в силу образования, здравомыслия или фантазии.
- Это все от нервов, вечно она всякие страсти рассказывала..., да блокада нас потихоньку добирает..., от злобы своей загибается..., это грипп сейчас такой.... Когда же в кухню вошла соседка с нижнего этажа, ее подруга баба Лиза с бутылочкой святой воды, все притихли совсем.
- Че, обмывать будешь? – пробормотал дядя Коля. - Нам покойников здесь не надо. Не блокада.
Все знали, что в блокаду у живых часто не было сил вынести умерших из квартиры. Ждали похоронную бригаду. В разное время в боковой комнате с эркером лежал муж тети Маруси, Клавина сестра, отец Таниной мамы, вся семья Старого ковбоя. Тела и складывали в его комнате. Пока он воевал в штрафбате после Колымы.
-Тебе сейчас не страшно в этой комнате жить, - спросил Старого ковбоя как-то Федор.
- Нет, не страшно. Мне их бояться нечего. Живых надо бояться, Федя. Доносы живые пишут. Живые страшнее.
- А у меня обои от этой смежной стены отваливаются. Не держатся. Это от трупов. Трупный яд. Пропитались. Ничего не помогает. И мылом мазала, и хлорофосом обливала – не держатся.
- Что ты несешь, это они от твоего яда отваливаются, Васильевна. Он все перешибет. Ты как что-то интересное придумаешь, какую новость, все вокруг вянет, а ты цветешь. Тебе и посуду мыть не надо, оближешь, и все микробы сдохнут, все как новенькое, - Саша-шутник докурил папиросу.
- Нет, я болею. И куда только не писала, никто не реагирует. Если сейчас, как говорят, потепление случится, представляете, что из стен полезет?!
- Васильевна, да ты и болеешь от злости. Ты как про кого гадость скажешь, так и сама этим ядом отравишься. И тебе противно, и опять зло берет, и надо найти виноватых, так ты, бедная и мучаешься. Полюби кого-нибудь?
- Это тебя, что ли е...., ?
- Нет, боже спаси... Вот, художника или ковбоя..., полюби и приголубь.
Федор заржал взахлеб, представив Васильевну рядом со Старым ковбоем.
- Шутки у тебя, Саша, - не выдержал дядя Коля и вступился за Васильевну. - Заткнись.
- Как хочешь, но я ей только хорошего желаю. Любви, например. У нее когда любовь была, она помнит? Вот, пусть и вспомнит, а то все ругается.
- Да я детей своих люблю и внуков, язви их... Люблю, как умею, и не лезь в мою душу, охальник, сами-то всякий стыд потеряли, уже в туалете на крючок не закрываются. Я вчера влетела...
- Вот, и до сих пор забыть не можешь..., - опять засмеялся Сашка, - а че ты, … старая, ходишь по ночам как приведение в белом балахоне и суешься. Спать надо! Или не спится? Вот я и говорю, полюби, или вспомни хотя бы, как это бывает!
- Вы куда влетели-то, Васильевна. В балахоне? У нас опять новости? Опять кто-то мимо слил или совсем не слил? – Художник Евгений явно не успевал отслеживать новости.
- Все, хватит, ухожу. Пойду в приют. Не квартира, а бордель! Сплошные смех.ечки да п..дехахоньки. Каждый свой нос сует в чужую жизнь и селедки воруют. - Васильевна, колыхая необъятными бедрами, пошла из кухни.
Продолжение следует