Я рассказал про наш разговор о бомбе Гектору Роузу. Он счёл его обычным для учёных.
- Думаю, там, наверху, легко перейдут этот Рубикон, - сказал он.
Он не отличался терпением. Ученые слишком много болтали; вот и сейчас они размышляли о моральных вопросах, которые, возможно, никогда и не возникнут; как будто они какие-нибудь студенты.
- Но спасибо, что держите в курсе, дорогой мой Элиот. Большое спасибо.
Барфорд не доставлял Роузу проблем для принятия решений ни тогда, ни в последующие месяцы. "Куча" увеличивалась, прибыла первая партия тяжелой воды; пока все шло гладко. Роуз не так волновался, как я; а между тем в 1943 году новостей у меня не было. В Барфорде я не видел никаких изменений. Льюк ездил в Канаду, но затем снова трепал себе нервы, страдая от безделья и играя на пианино. Мартин всё время сидел в ангаре, наблюдая, как строители дюйм за дюймом устанавливают сложнейший каркас, добиваясь заметного прогресса, но об этом брат почти не рассказывал.
Мартин тоже тревожился, хоть и не как Льюк. Уолтер злился и ругался; брат, напротив, выглядел хладнокровным - даже слишком. Он умел держать себя в руках, в отличие от Льюка, и мыслил здраво. Он и Ирен казались дружелюбными, когда я увидел их вместе; к удивлению многих, она неплохо справлялась с ролью матери, и скандал вокруг нее утих. В Барфорде ее имя упоминалось без гнусных сплетен, и вскоре интерес к ней утих.
Часто, оставаясь наедине с Мартином, я думал, мучился ли он из-за неё в эти месяцы ожидания и безделья. Была ли Ханна права? Давило ли это на брата?
На людях он оставался сдержанным, но отстранённым; как будто он думал только о грядущем испытании "кучи".
Я начинал чувствовать себя уверенным за него, даже достаточно уверенным, чтобы спросить мнение Пирсона - а ведь он мог дать самую неутешительную оценку - когда однажды вечером той осенью он позвонил мне, чтобы прийти.
Он как раз уезжал в Лос-Аламос и пришел забрать кое-какие бумаги. В тот день я не был в офисе из-за больной поясницы; Пирсон не собирался болтать; он хотел просто забрать документы и уехать. Но, пока он просматривал бумаги, завыли сирены, и мы услышали выстрелы вдалеке: это было похоже на начало одного из коротких, резких воздушных налетов, которые становились обычным явлением в том ноябре.
- Думаю, тебе лучше ненадолго задержаться, - сказал я.
- Похоже на то, - ответил он.
Он сел, не сняв плащ. Он сидел так, как будто ему было вполне удобно; он не говорил до тех пор, пока мы не услышали хруст бомб, вероятно, где-то на другом берегу реки. Пирсон посмотрел на меня через очки, в которых его спокойные глаза казались больше.
- Сколько лет этому дому?
Тем летом я переехал из квартала Дольфина к скверу неподалеку. Как я сказал Пирсону, дому, должно быть, около ста лет, их построили, когда Пимлико был новым районом, а теперь уж на портиках облезла штукатурка.
- Достаточно стар, чтоб крепко стоять, - сказал Пирсон.
Мы услышали вой бомбы, затем удар и грохот. Лампочки качнулись, и штукатурка посыпалась на ковер.
- Должно быть, в четверти мили отсюда, - сказал он после короткого раздумья. Он снял с лацкана кусок штукатурки.
Я сказал, что зря променял сталь и бетон на Долфин-сквер.
Дважды мы слышали вой бомб.
- На каком этаже жили? - Пирсон спросил без особого интереса.
- На четвёртом.
- Примерно в восемь раз безопаснее, чем здесь.
Я изо всех сил пытался успокоиться. Я пугался всякий раз, когда падали бомбы, и не мог к этому привыкнуть. Особенно досадовало, что мой страх мог увидеть столь невозмутимый человек, как Пирсон.
Четыре бомбы; одна, как предположил Пирсон, упала ближе, чем в четверти мили: затем стрельба над головой стихла, и мы услышали, как она затихает в устье реки.
- Если бы я жил здесь, - сказал он. - И на мой дом сбрасывали бы бомбы, я бы немного боялся.
Вскоре он выпрямился.
- Думаю, на сегодня всё, - сказал он.
И даже Пирсон чуть воодушевился, как успокаивается человек после воздушного налета. Настроение его изменилось; поскольку бомбы падали рядом с нами, он относился ко мне немного теплее. Когда я предложил пройти часть пути до Виктории пешком, он сказал более тактично, чем прежде:
- Пойдёмте, если можете.
Ночь на площади была туманной, но за рекой ее освещал огненный столб, розово-сиреневый вокруг внутреннего золотого язычка, умиротворяюще прекрасный. Казалось, это было недалеко от Девяти вязов, но могло быть и немного дальше, возможно, в Баттерси.
- Глупо это - бомбить города фугасами, - сказал Пирсон, когда мы отвернулись от пламени и пошли в сторону Белгрейв-роуд.
- В этом нет смысла.
Я не видел его столь общительным, и я решил воспользоваться этим.
- А если другой бомбой?
Он повернулся ко мне, и в свете неяркого огня я увидел его взгляд, с ленцой и с подозрением одновременно.
- Какой ещё?
- Которая появится потом?
Он помолчал и всё же ответил:
- Мы её получим.
- Кто именно?
- А как ты думаешь? - разумеется, он имел в виду Америку, где он трудился. Как и большинство ученых, патриотизм волновал его мало — когда он говорил "мы", он думал только о своей команде.
- Уверен? - он был настроен серьёзно, как и всегда; но я всё же спросил.
- Это же очевидно.
Тогда я спросил, надеясь на точный ответ:
- Думаешь, Льюк не справится?
Я был готов к резкому ответу; но то, что я услышал, звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой.
- Я бы не загадывал так далеко, - он безразлично смотрел вдаль.
- Оно может сработать?
- Когда он только-только начал свою идею, я был уверен - ничего не выйдет, - он улыбнулся, удовлетворённо и насмешливо. - Но, похоже, он может не только сотрясать воздух.
- Ты уверен, что получится?
- Я не пророк.
Я спросил ещё раз.
- Хорошо, - сказал Пирсон. - Со временем наш гений Льюк получит своё. Хоть и не так скоро, как ему кажется. - Он вновь насмешливо улыбнулся.
Я не получал таких уверенных оценок до весны, когда в марте получил записку от самого Льюка. В ней говорилось:
Воздушный шар должен подняться в воздух 22-го. Машина должна поработать какое-то время после полудня, хотя я не могу сказать вам точно. Мы хотим, чтобы ты пришёл на представление.
Я не сомневался, что Мартин не знал о письме; он не хотел бы дразнить судьбу. Что касается меня, то я испытывал такое же суеверие, даже опасение смотреть. Если бы меня там не было, все произошло бы по плану, Льюк одержал бы триумф, Мартин получил бы некоторую известность. Если бы я сидел в стороне и наблюдал — мне лучше было бы уйти.