- Я пришёл к ней рано утром, чтобы она не ждала. Открыла дверь, удивилась. Знаешь, есть такие: медленно брови поползли вверх.
Она была не накрашена, но выглядела…, - Юрий смолк, будто вспоминая что-то, но это «что-то» отказывало. Картинка остановилась.
То,- «что», о чем он говорил, приходилось выдумывать на ходу, потому что нужно было, необходимо было отчитаться перед другом, ожидающего от него поступка мужеского - не «мозгляка селёдочного» поведения (как любил тот выражаться), а поступка дерзкого, бравого, маскулинного.
- Ну?! – Ян, раскрыл рот, предвкушая историю.
Юрий молчал, празднуя очередное рождество парадоксальных слез, которые, сформировавшись где-то в середине мозга (интересно даже!) от скудных, угасающих идей – оттуда и, группировавшись неизвестным физиологическим образом, неслись вниз, - к носу, разрыхляя его в красный цвет.
И готовы были они вытекать тонкой юшечкой на новенький свитер хозяина. Юрий потёр нос, прижмуриваясь, сглотнул сухую слюну.
«Ведь все-равно догадается. Красок нет».
Сострадательные, жалостливые он поднял глаза на дружка. Ян не понял. Потоптался на месте, оглянулся в миг на проходящих товарищей, кивнул им в приветствие.
- Ну, так что же? – Подождал, обращаясь назад, - погоди-к! – Нетерпеливо бросил и отошёл-таки перекинуться парой деловых фраз с проходившими приятелями.
«Да-а, - неслось в голове Юрия, пытавшегося остановить неладное чувственное наваждение, - нужно было просто пройти мимо. Но как? Не могу же я так часто думать об одном и том же в пустом пространстве городской квартиры и не выходить вовсе оттуда».
- Ну?! – Вернулся Ян, - так как?
Юрия всегда удивляла простота мировосприятия Яна. Тот глядел на мир оливкового цвета глазами простодушно и одновременно сложно, - концептуально. Имея за спиной аларм-опыт пьянчуг родителей, постоянные драки в доме, ссоры, побои, опыт сбегания из дома и ночёвки по подвалам и утром – добросовестным походом в школу.
Несколько раз Ян ночевал у Юрия. Ужинали, давали постель, и напролёт ночь товарищи говорили под регулярные предупреждения Юриной мамы: успокоиться и спать немедленно!
Ян учил жизни, кажется, и Юрий жадно воспринимал, уважительно относясь к другу.
Потом - институт и два года курса одного факультета. В связи со скоропостижной смертью отца, Ян пропустил семестр, но вернулся через год продолжать получать специальность, уже реже пересекаясь с товарищем.
И вот, этап.
Улыбка Юрия теперь подтянулась с надеждой ещё, что ему могли поверить. Поверить легенде спонтанного эдакого покорителя душ девичьих.
Ян глядел Юрику в рот.
- Она, - продолжал «покоритель», - она разделась тут же. То есть, в коридоре. В коридоре все и произошло.
- Что произошло, тьфу ты, черт!? – Потребовал Ян разъяснений, - расскажи: кто хоть кто? Знаю я ее?
- Нет, ты - нет. Мы познакомились в соцсетях. Письма, переписки, то, се… - Юрий смолк и ещё раз улыбнулся.
Ян помолчал, но вариантов не оставлял «спонтанному». Снова и снова поднял на дружка взгляд. На этот раз глаза его лукаво блеснули.
Юрий упорно продолжал улыбаться, продолжал:
- И вот она разделась, показывая свои все эти…
- Сиськи у неё какие? – тряхнув прессом, прямолинейно задался Ян, серьёзно утыкаясь в очи Юрьевы.
- Ситьки? – Смешался тот, желая поправить слово, но посчитал, что так даже прикольнее будет, - ну, э-э, с-с, нормальные. Красивые, маленькие такие, элегантные, - уточнил он, поднял руки и округлил ими в движении, взявшись буравчиком.
Ян сопроводил все это вниманием.
- Ага, маленькие, значит? Ага, - реагировал он, - маленькие? Это, знаешь ли, не очень-то того, хорошо б, конечно, но лучше б…, - Ян активизировался, как-то нарочито принимая роль, выбрасывая руки вперёд, дирижируя, - чтобы тряслось надо все, понимаешь!? Этакая вещичка! Ты ее пихаешь внутрь самой себя, она стонет, сиськи дрожат, как хороший новогодний холодец, понял?
- Да-с, - сосредоточился Юрий на том «чем-то» ожидаемом следующей секундой, которое обязано было вот-вот вернуть ему способность повествователя, подумал и заключил инструментарий переданного эпизода, - да, так оно и было.
- Одни?
- Кто?
- Ну, кто? Вы!
- Дома? Да одни, - подтвердил, - я и она, то есть. Вместе в этом, в одном…
- На родительской?
- Ага. Она ноги там, и … ее стройная фигура, талия… Это было чудо.
Ян плотно подошёл к другу и, обняв за плечи, повёл по тротуару.
- Главное спидозу не ухватить - главное! Если девочка культурная то и славно! Нужен тебе в этом деле опыт, нужен. Непрерывный нужен! Чайник – трахай все, что под руку - трахай, не брезгуй.
- Да, - пробурчал «спонтанный покоритель сердец девичьих».
- И не по объявлениям, письменам знакомься. В клуб, например… Пойдёшь? Где ты пропал, кстати, прошлыми выходными?
На этот вопрос Юрий мог дать полный отчёт, но друг не слушал.
- Нужно пару раз встретиться вхолостую, узнать то-се. Сейчас и под статью – угодить можно. Сама пришла, сама завалилась, сама заявила. Докажи потом, что насилия не было! Дома нужно видос иметь. Камеру пуговичную вставил и все – следи! - Ян отрешённо - принуждённо хлопнул товарища рукой, едва не расцарапав шею последнего.
- А ты, друг, лупишь без разбора и расстановки, ну что ж: молодец! Хвалюсь! Когда на стрелки?
- С ней?
- С ней. Как ее хоть имя?
- Мы не встречаемся.
- То есть? Что за паль?
- Ну-у, - Юрик поднял руку и принялся рассматривать свои пальцы, - не сошлись характерами. Можно так объяснить?
- Это за один-то, пару дней? Флексишь? Жениться собрался, что ли?
Друзья обменялись пустыми взглядами.
«Липовая победа – итак видно».
Каждый из них друг другу прозрачен был. Заведомо прозрачен.
Зачем было играть игру – каждый из них понимал – давненько они знали друг друга: кто, когда врет, кто фантазирует.
Но Юрий не сдавался.
Ян тряхнул головой, пальцем по ноздре сдёрнул бодрый выдох.
Юрий понимал - держать ответ заведомо проваленный неприятно, но как-то же нужно выкручиваться. Хоть ради пирровой победы.
И он ощутил вдруг: силы коим-то образом накапливались, аккумулировались коим-то образом, пополняли организм! Силы обиды - суррогат за прошлое, за таскотню всю ту с самим собой, за меланхолию восставали.
«Мозгляк сердечный!» - Проговорило Нечто в залипший мозг.
- Чего дома сидишь? – Слышал он не раз в трубку.
Приходилось объясняться в высоких вибрациях собственного настроения или ещё чего сочинять.. Что все де нормальненько и лучше даже, что не потому он дома сидит (как это вы выражаться изволите), а некуда идти - и все!
Но дело в ином: Нечто, не допускало его идти и шататься - так. Так, как требует публика, - бессмысленно шататься. С поводом: если – снять какую-нибудь чиксу…
«И - смысл?»
«Нет, то понятно, но потом?»
«Особенный смысл – в чем? Знаменательный: в чем? И ежедневный – потом - смысл: в чем?»
- Ты все Ольку забыть не можешь? – Произнёс Ян монотонно, вздёргивая острым подбородком.
Юрий немо, проведя бровями и губами в сторону, а глазами – в сторону другую, не стал противоречить.
Помимо воли в душу вновь - закрадываться гадкие слезы, разлюбезные, бескровные. В них ничего такого! Ведь не было же, а? Рефлекс...
Вселенская обида?
«Суть башенная мира сего - бешенная такая!»
- Не можешь забыть деваху, - посмеялся Ян, - ха! Безрассудно холодная, расчётливая! Я-эт понять могу: этакие напрочь берут за жабры.
Он кивнул в сторону друга:
- Таких вот и охлопывают, - утерявших ЧСВ. Чувство важности персоны, значит, отсутствует у типкА, дай-ка я ему свою навешу!
Эх, брат, говорю и советую: трахай ты сук этих, пока действительность в силах. До вулкана трахай без разбора. Женщин нехороших, некрасивых не существует. Каждая - ежевичка.
Ну, а так: придёт когда-нибудь крайнее расположение, придёт. И все превратиться в однодневку. И поймёшь: вот, лгать перестал всему миру, стал честным и - тут же умер! Ничего не стоит ничего. И никому твоё Ничего предложить и не кому. И самому тебе Ничего твоё не жжёт уже. Во как!
Я-то, уж поверь, нахлебался чувств и предостережений. Ну, а насчёт характера, - Ян посмеялся, - притеснил девочку, говоришь? Расстались? Ха-ха! Как же это может быть-то такое случается? Эталонного мальчика, эдакого пестика, оставили в покое? Как же та-ак!? Я использую свою синячку в несколько раз на день и мой срок, - сам решу, что дальше делать, и когда отпустить, а ты?
Взгляды друзей пересеклись вновь.
- И на том, уважаемый, - резюмировал Юрьев товарищ, - ничего у тебя-то вообще-т не было. И Ольку ты просто не можешь забыть, потому что не можешь заставить, не можешь окунуться в своё нутро нутриевое, и распознать себя, слабака, как ты есть.
Память твоя институтская – удивительная. Ничего не скажешь! Хватаешь лекции на лету, и вот на ощущения ты, оказался, тоже силен, - на мерзкие да мазохистские ощущения – грёзы-воспоминания.
Ольга тебя бросила бессердечно, у всех на виду при чем! Не дрогнув ни прожилкой! Ни разу не объявившись более! Подумай, думай, как жить дальше!
Юрий, словно отчитанный батей, распознал и ободряющий взгляд друга:
- Ну? – Смеясь, сказал тот, - что? Распатронился? Идём, салага! Тут битер неплохой у приятеля есть, прошвырнёмся, угостимся!
***
Нахапетов Юрий вспоминал Ольгу, - девушку, бросившую его, оставившую наедине с собой - мыслями странными, страшными, перерождающимися, переворачивающими мир, - мир, которому он так напрасно, наивно доверял.
Умываться какой-то рыбьей чувственностью принудила Ольга, а подумала ли? Подумала ли: из него выбить предварительно ту чувственность, страстность ту, горячность? Некуда же было! И по совету дружескому, - Яновину, таким образом, пошёл он «по бабам». Ох, и пошёл!
Но и тут – осечка. Не потому - не мог или не хотел. Мог и хотел, но…
Он вступал в переписку с фотографией, фото-грацией, отвечающей ему регулярно. Грамотно, законно романтично, интригующе, забавно по правилам психики, и, наверное, по-другому не обязано быть. Не по заказу же жить!
Юрию хотелось сбросить удила, - удила, стремена воспитания, сбросить все, к чертям, - комплексы все, предубеждения и прочее всякое скинуть. Чтобы, как Ян глядеть на окружающий мир спокойно-ярыми глазами. Стойкими, решительными, ясными.
«Если же Мир и Ян – не научит беспристрастию, то что? То Нечто сожрёт окончательно!»
И, глотнув свежего ветерка - свиристели, набучив кепку до крайней морщинки лба, парень шагал на какое-нибудь очередное свидание.
Он проходил вдоль парка осеннего, то есть того и тогда, когда тот был осенним. Того и тогда, когда они с Ольгой прогуливались здесь. Того, который свидетелем совестливым был речи ее, слов тех, которые она…
Она говорила о любви, честности, доверии, о будущности между людьми вообще, возможной, союзничества. Ее глаза синие не лгали, он чувствовал. Почему-то, обманываясь (понимая только теперь, что, обманывался) – он что-то чувствовал, тем не менее. Нечто.
Он принимал за чистоту, целостность то, что доверял своим глазам, чему привык доверять. Но то, - Нечто не моргая, обманывало!
«Чудеса чудесные!»
«Но как же так?!»
Юрий останавливался на тропе цветной гальки. Да, по ней однажды они делали утреннюю пробежку. Оля остановилась. И вдруг теперь услышал - вдруг -шелест той остановки, вид ее кроссовок, сбившихся ободком у лодыжек в белых носочках ног ее.
Они заставили врасплох тогда его внимание. И она не преминула заметить это. Поправила волосы. Ямки тревожные на щеках. И что-то тревожное - в глазах молнией.
«Да-а, это было уже в ней. Да-да, точно! Изначально было. Как большой взрыв – изнутри, из точки. Было.
Она изначально с-сукой была!»
Юрий кивнул в подтверждение сам себе под ноги и направился дальше, несмотря на то, странное ощущение, нагло преследующее, ощущение, которое будто задержать его пыталось на том проклятом поэтическом месте, устланной цветной дорожкой.
И он намеренно шагнул раз, ещё раз да крепко шагнул. Едва не спотыкаясь на ровном месте, - шагнул твёрдо! Шагнул в сторону, исходя прочь, - в густой парк ряда сонных тополей и гладких осин.
Тенистыми зайчиками там покойно бегали лучи холодного, мёрзлого солнца, того, что памятью оставила она о себе.
И все же.
Однажды, после того всего, потеряв ее навеки, он увидел-таки ее в городе, - увидел из окна троллейбуса, в котором трясся. Ноги возбудились, инстинктивно сорвали его с места, он схватился за поручень, чтобы выскочить немедленно, по головам пройтись – все равно! Лишь бы выбежать, догнать, остановить, объясниться по-человечески, по-людски: зачем, мол, так и так?
Пусть глупо, ничтожно мелко это будет – пусть. По-детски пусть! Истерично – пусть! Пускай неприятно будет всем им, - обоим всем и другим – пусть! Пусть…
Но это… Это лишь будет раз, единственный раз во Вселенной - единственный неприглядный поступок его - раз. Больше никогда.
«Клянусь - раз! Больше никогда! Никогда в жизни этой, той и последующей - никогда!»
«Пусть бы она мне сказала: почему? Почему не пришла тогда на назначенное свидание обоюдно, о котором так жарко, тесно мечталось? Почему телефон не отвечал никогда более на многочисленные тысячи сирен его? Почему же, интересно, она не сказала тогда адреса своего, - в недели тех ещё встреч, заранее? Почему?»
«Ха! Она знала, что воспользуется дурачком, шутом и покинет налегке чувственность карасью. Да, что тут… Я и есть: мозгляк селёдочный! Рыбка неведомая! Уха молочная!»
2