Красавицы мои все уши мне прожужжали, рассказывая о чудесной компании, встреченной на берегу. Насчёт чудесной – не знаю, а вот странноватой – точно. Четверо рыцарей и только одна прекрасная дама. Хотя! В устах девочек дама была похожа на благородную леди, как минимум, а как максимум, на фею Моргану. Представляю себе! В головах моих ненаглядных прочитанное перемешивалось и срасталось самым причудливым образом. Одно можно было сказать наверняка – компания взрослых чем-то серьёзно зацепила девичье воображение. Вопрос - чем?
Один из рыцарей по словам моих дочерей, точно был принцем, иначе как объяснить, что он оказался прекрасным наездником? Генетическая, не иначе, память. Второй обладал невероятным голосом, наводящим ужас на врагов и воодушевляющим друзей. Третьего выделяла из всех та самая прекрасная дама, а значит он был полон самых благородных достоинств. Четвёртый умел слушать, как никто на свете и прекрасно рисовал. Вот, смотри!
Мне был вручён лист, на котором залив, закат и два всадника вдалеке. Глядя на эту пастель, я слышала шепот волн, ощущала запах сосен и цветущего шиповника, чувствовала влажный западный ветер на щеке и точно знала, кто из крошечных всадников кто.
Я со школьных уроков рисования помнила, что пастель нуждается в бережном к себе отношении, а потому – пока – поместила лист под стекло на своём столе, рассчитывая при первой же поездке в город купить для него рамку. Через пару дней лист пропал. Девчонки мои расстроились, и я тоже, очень уж мне нравились его нежные закатные краски, и лежащий на воде трепетный свет. Мы несколько дней играли в Шерлоков, Пуаро и Пинкертонов вместе взятых, но пастель так и не нашли.
Через неделю, наверное, после пропажи рисунка, осматривая в конюшне ногу умудрившегося пораниться жеребенка, я услышала голоса дочек, проводивших для кого-то экскурсию. Основной моей заботой в клубе было здоровье всех четвероногих, в том числе приблудившихся собак и кошек, хотя приходилось заниматься много чем ещё. Жаловаться, однако, грех - платили мне за работу вполне прилично, а главное - вовремя. Плюс лошади давно были нежнейшей моей страстью.
Я вышла из денника.
– Привет, мои дорогие!
– О, а это наша мама, знакомьтесь!
И мне был представлен рыцарь из чудесной и/или странноватой компании, тот, который не иначе, как принц. Да, девочек можно было понять. Принц, который в миру звался Сергеем, был хорош. Манеры, воспитание, стать. Очень он мне понравился, девчонки же были от него в полном восторге. Мы болтали о том, о сём, когда Алиса спросила его:
– Сколько уже натикало, Сергей?
Он глянул на часы и ответил, что без пяти минут, но беспокоиться ещё рано, обещано же вернуться ровно к трём.
Оказывается они отпустили нашу старушку Афродиту с тем из рыцарей, что умел слушать, гулять без уздечки и теперь беспокоились – вернётся ли. Но я-то точно знала, что не вернётся, и отлавливать Фросю мы будем долго. Хотела было разразиться гневной тирадой, но не успела, Дина, обернувшись к сияющему провалу входа, сказала, что что всё в порядке, вон они идут. Кажется. И все мы двинулись к выходу.
Девочки спустились по пандусу и поспешили навстречу серой кобыле и её поводырю, а мы с Сергеем остановились в дверях. Я не могла больше ступить и шагу. Я была поражена в самое сердце.
– Скажите, Сергей, человек рядом с Афродитой – Ник Горин?
– Вы знакомы? Воистину – Питер – город маленький.
– Заочно. Я хорошо знала его мать. Он так похож! Невероятно похож.
– Пожалуйста! – Сергей подался ко мне всем телом, – пожалуйста, не говорите ему, что знали Лию Александровну. Он может расстроиться, а это совершенно ни к чему.
Сергей как-то даже потускнел от беспокойства за друга, а я отступила в темноту коридора и сказала ему, что нам с Ником, пожалуй, и вовсе не стоит общаться. Я неизбежно буду глазеть, потому как он похож на Лию, как брат-близнец, как мужской её клон, как хорошая копия. А глазеть – фу и фу. Пойду я, пожалуй. Приятно было познакомиться, будьте любезны, скажите девочкам, что жду их обедать. Всего хорошего.
И я быстро пошла к противоположному входу, потому как собиралась таки поглазеть на Ника Горина – из окна моего кабинета в административном корпусе площадка перед конюшней была как на ладони. Окно там открыто, а жалюзи опущены. Очень удобный наблюдательный пункт. И слышно и видно всё прекрасно.
Я успела. Парни пытались распрощаться с Диной, Алей и Афродитой, а те всеми силами пытались удержать их. Любимые мои дурочки! Дина спросила Ника, может ли она взять какой-нибудь из его рисунков на память. Он протянул ей папку, она стала выбирать и никак не могла выбрать, советовалась с сестрой. В итоге Ник уговорил её забрать всё. Он был терпелив и вообще очень мил, так мог бы разговаривать с девочками старший брат. Сергей в это время хоть и гладил шею млеющей от ласки Фроси, но всё время поглядывал на часы. О, наконец-то! Девочки с кобылой пошли в конюшню, а парочка благородных рыцарей в сторону стоянки. Ник, да, был удивительно похож на Лию, и хотя ничего девичьего в нём не было, но скулы, лоб, разрез глаз, рисунок губ, посадка головы, всё, всё напоминало юную Лию Горину. А вот вороной мастью он пошёл в отца.
С Лией мы дружили в юности, так дружили, что казалось – всегда будем вместе. Ей было девятнадцать, когда она без памяти влюбилась в Алексея Фрязина. Он был старше нас, работал уже, квартира у него была не ахти какая, но отдельная, ухаживал за Лией красиво и настойчиво, замуж звал. Я злилась, он отнимал у меня подругу, и завидовала - замуж же! Это же мечта прямо, замужество-то. Родители Лии уговаривали её повременить немного, но особо не сопротивлялись - уважали выбор дочери.
Через полгода Лия вышла замуж за "потомка итальянских зодчих", как обычно называл себя при первом знакомстве Алексей, через девять месяцев после свадьбы, как и положено по канону, родила прелестного мальчика. К сожалению, мальчик родился с пороком сердца. Через год бесконечных больниц, реанимаций, отчаянья и бессонных ночей Алексей, не выдержав напряжения, сказал Лие, что лучше, наверное, дать таки этому ребенку умереть и родить другого, здорового. Сказал, и был изгнан. Лия не только развелась с ним, но и вообще вычеркнула из своей жизни. Даже от алиментов отказалась. Плакался он мне поначалу, раскаивался, страдал и переживал, а потом успокоился и тоже вычеркнул, даже женился вновь.
Я Лию не понимала, тогда не понимала. Поняла, когда через десяток лет на седьмом месяце сложной беременности родила Алису, когда смотрела на её крошечное тельце в кювезе, когда рыдала в отчаянье – моя девочка категорически не желала набирать вес, а значит – жить.
Поначалу я поддерживала Лию, все мы поддерживали, вся наша компания. Но это сложно, очень-очень сложно. Некомфортно. Это самое верное слово. Все мы чувствовали себя рядом с Лией некомфортно. Мы ей сочувствовали, мы старались помогать ей, как могли, мы не знали как рядом с ней себя вести, о чём говорить, а о чём не стоит. Мы отдалялись, отдалялись и отдалялись друг от друга.
Лия же из вежливости пыталась изображать участие, вроде бы даже вникала в перипетии бесконечной "Санта Барбары" нашей беззаботной жизни, расспрашивала, утешала тех, кому требовалось утешение во время очередной любовной драмы, поздравляла с победами тех, у кого они случались, и даже выбиралась порой из дома на несколько часов в гости к кому-нибудь из нас. Но на самом деле её интересовал только сын, она неотвязно думала о нём, при каждом удобном случае звонила родителям, спрашивала – как Ник? Всё остальное было для неё назойливым, ненужным белым шумом, она бы вовсе прекратила общение с внешним миром, но отец и мать не позволяли ей замкнуться на заботе и горе.
Лия раз и навсегда выпала из нормального течения жизни. Её молодость закончилась в двадцать. Сына её я никогда не видела, Лия не пускала в дом никого постороннего, чтобы Ник, не дай Бог, не подцепил от постороннего какой-нибудь вирус, даже обычную простуду, простуда не вызвала осложнений, и он опять не попал в больницу. Как-то раз в парке его видела с дедом наша общая подруга Наташа, сказала – обычный мальчик, черноглазый, хорошенький, смышлёный. Нику в то время было года четыре, наша дружба с Лией Гориной уже окончательно растворилась в сыром питерском воздухе.
Иногда мы пересекались с ней случайно, иногда намеренно, здоровались, вежливо интересовались друг у друга "как дела", без сожаления расставались. Потом знакомство (но не дружба) возобновилось, мы какое-то время работали в одном здании, обед у той и другой был с часу до двух, мы встречались в казённой столовке, общались часто и поверхностно.
Я знала, что её мальчик пошел в школу, что со здоровьем у него большие проблемы, что он любит рисовать и увлекается музыкой – неудивительно – его дед реставрировал старинные музыкальные инструменты и играл на всём, что могло звучать, а бабка всю жизнь иллюстрировала детские книжки и ботанические атласы. Да и Лию Бог талантами не обидел, хотя она смеялась, что наверняка приёмная в этой семейке, потому как технарь, а не творец.
Вспоминая Лию, я разогревала обед, резала хлеб, накрывала на стол. Пришли два моих чудесных чуда и сразу стали делиться добычей. На сей раз это были акварели. Я не понимала, как они вообще сделаны, никогда не видела такой техники. Диана с важным видом стала объяснять мне, что Ник использовал акварельные карандаши. Да. Теперь всё понятно. Что может быть проще? Карандашами любой дурак может так рисовать!
Работы были просто прекрасные, я не Бог весть какой ценитель, но ничего более живого, чем эти свет и цвет на кусочках плотной бумаги не видела давно. Надо запереть в столе, чтобы не стащили, а потом увезти домой и повесить на стену. Отлично будут смотреться.
Мы обедали, разговаривая, естественно, только о парочке посетивших нас славных рыцарей и об Афродите, конечно, всю жизнь прикидывающейся своевольной барышней-беглянкой. А оказалось, что она смирнее смирного и послушней послушного.
Обеим моим юницам больше нравился Сергей. Они были от него в полном восторге, а от Ника в неполном, но тоже восторге, потому как не бывает же людей, за которыми как собака ходила бы наша своенравная Фрося. И рисует он классно.
Пока девчонки звенели колокольчиками, мне было не до воспоминаний. О том, что я знала когда-то маму одного из паладинов, я им рассказывать не стала – ни к чему рушить волшебный, загадочный образ, пусть первые их влюблённости будут максимально безопасными и романтическими. Без соприкосновения с грубой действительностью.
К пяти должна была приехать пара с двумя детьми, мои девочки учили их мальчишек держаться в седле. Алиса уже из коридора крикнула мне, что посуду они вымоют вечером. Дина немного задержалась , покрутилась перед зеркалом и побежала догонять сестру, а я вымыла посуду(не люблю беспорядка) и пошла к бедолаге-жеребенку, зацепившемуся ногой за что-то острое и грязное, да и жеребую кобылу стоило осмотреть, ей вот-вот рожать.
Кстати, о родах. Наше общение с Лией было прервано появлением в моей жизни Али/Алисы. Я не ждала её так рано, но уж как вышло. Довольно часто я звонила Лие. Я ценила её советы, как ничьи другие, потому как она сама прошла тот страшный путь, на который занесло и меня. Только путь этот у Лии оказался неизмеримо длиннее. Она боялась за жизнь своего ребенка до конца своих дней, а я всего месяца три, потом у Алисы как-то всё наладилось, она стала догонять доношенных деток, я расслабилась, пребывала в благодушном настроении, очень любила всех, и мужа, и дочку, и родителей, и друзей, и в один прекрасный день обнаружила, что снова беременна. И понеслось. Пеленки, прогулки, готовка, уборка, бессонные ночи, всё, помноженное на два.
Я не видела Лию последние лет десять, наверное. В моей памяти она осталась изысканно-небрежной, равнодушной к любым ухаживаниям красавицей за тридцать с неуловимо восточными, а может быть и южными чертами лица. Слышала, как кто-то называл её Шамаханской царицей. Очень, скажу вам, точно называл. Я совсем не помнила о ней, когда прошлой осенью мне позвонила наша Наташа и сообщала, что Лия до обидного нелепо погибла, что её сбила карета скорой помощи, буквально едва толкнула бампером, останавливаясь у приемного покоя, Лия от удара упала, ударилась виском о поребрик и всё. Что никого из родных у Лии не осталось, кроме сына, но он в реанимации сейчас, в критическом состоянии и скорее всего уже никогда и не узнает о случившемся. Что хоронить Лию не на что и хлопотать, в общем, некому, разве только её друзьям. Я хотела было сказать, что не числю себя другом Лии Гориной вот уже двадцать с лишним лет, но устыдилась. Денег дала, сколько смогла, а вот на похороны не пошла. И пожалела потом, что не пошла. Лию надо было проводить по-человечески. Я позвонила Наталье, спросила в какой больнице лежит Ник. Я твёрдо намеревалась помочь ему всем, чем смогу.
Несколько раз я даже!!! звонила в справочную. Мне отвечали, что приезжать в больницу не надо, меня в любом случае к нему не пустят, и передачу в любом случае не примут, не до передач ему.
Потом соседка по даче сообщила мне, что наш летний домик обчистили. Я не понимала, что там вообще можно было украсть, но поехала в садоводство и провела там пару дней. Потом меня вызвали в школу - у Дины случился конфликт с классным руководителем. Потом я разбила машину. Не так, чтобы вхлам, но всё равно. Потом заболел мой бывший муж и стал жарко дышать мне в телефонную трубку и говорить, что только я могу его спасти. Я спасла. Плюс ко всему работа, музыкалка, уроки, репетиторы, быт.
О Нике я вспомнила где-то между Новым и Старым Новым годом. Позвонила в больницу. Мне сказали, что его выписали буквально вчера. Я подумала было, что ему и дома наверняка требуется помощь и надо обязательно... но что-то меня отвлекло, и я не вспоминала о нём вплоть до сегодняшнего дня.