-3-
Люба прошла по коридору, освещённому бра, в направление трапа, что вёл на верхнюю палубу. Оттуда доносилась музыка и пение хора - похоже, наверху шёл концерт. Она поднялась на площадку возле коктейль-холла. У барной стойки и за столиками расположились, в основном, молодые люди. Люба бесцельным взглядом окинула всех присутствующих. Сначала её внимание привлекло беззаботное веселье шумной компании из нескольких парней и девушек. Один из них экспрессивно жестикулировал, о чём-то рассказывая, вызывая этим всеобщий смех.
Потом она увидела одинокую женщину средних лет. Дама сидела поодаль ото всех, её глаза смотрели грустно куда-то в нескончаемую даль, казалось, что здесь, в баре осталась лишь её телесная оболочка, а душа улетела в былые годы, и дама глядит на свою молодую душу будто со стороны давно состарившимися, обесцветившимися глазами. Она действительно была отключена от мира, мерно подносила к ярко накрашенным полным губам длинную сигарету, затягивалась ею и плавно отводила в сторону руку с блестящим браслетом у кисти и кольцами на пальцах, кладя её на полированный столик, где стояли кофейная пара и пузатый фужер с коньяком.
Почти рядом с молодёжной компанией, но особняком пристроилась супружеская чета. Сразу было заметно, что это молодожёны. Может быть, они плыли в свадебное путешествие? На их лицах рисовалось спокойное розовое счастье. Они о чём-то говорили, словно ворковали, ласково взирая друг на друга, и Любин слух улавливал обрывки нерусских фраз: супруги были прибалтами.
Люба на миг представила себя и Игоря сидящими примерно так же за столиком в баре. О чём бы они с ним говорили? И вообще, будет ли у них свадебное путешестви, и какое оно будет? Люба глубже закопалась в воображение. Она увидела роскошный отель в каком-нибудь заграничном европейском городе, в Париже или в Праге, например, роскошный номер для новобрачных, обставленный с дорогим изяществом, светлую спальню, отделанную золотом, широкую кружевную кровать под воздушным балдахином, увидела себя в лёгком полупрозрачном пеньюаре и Нечаева, лобзающего ей руки. А потом!.. О, ужас! А потом всё так противно!..
«Но почему? Почему я живу, как будто меня заковали в цепи и заставляют делать то, что я делать не желаю, жить так, как мне не хочется жить? Почему? Я не хочу!» - Люба поглядела в сторону веселившейся молодёжи. «Вот они? Они ведь сами по себе. Студенты, наверное. Сорвались в поход куда-нибудь на Кавказ, и нет рядом с ними ни папочки-начальника, ни мамочки-психопатки! Или эти молодожёны? Они свободны и сами себе предназначены. Предназначены самим себе! Я тоже хочу быть предназначенной самой себе. - Люба почувствовала, как к ресницам подступили слёзы. – Я должна что-то сделать. Я лечу в пропасть и очень скоро разобьюсь об острые камни. Я обязана что-то предпринять, пока не поздно, а то… а то буду, как та дамочка с коньяком, это в лучшем случае», - Люба заплакала.
Ей стало плохо, муторно, нудно потянуло где-то внутри, под сердцем. Она перешла на другую сторону площадки, безнадежно посылая взор к уплывающим огням бухты, которые из-за мешающих слёз сгущались и превращались в единое световое расплывчатое целое. Её холодной волной захлестнуло странное ощущение прощания. Словно она прощалась с чем-то очень хорошим, но не могущим ей принадлежать. Любе казалось, что-то в её недолгой жизни кончается, но всё-таки пока не кончилось, ещё можно предотвратить скорый печальный конец, вернуть то, что теряется, ускользает из-под рук, сыплется, как песок сквозь пальцы, ещё есть время для решительных действий. Необходимо сделать что-то значительное, такое, что перевернёт её жизнь, и сделать это немедленно, пока потеря не стала окончательно-полной.
Слёзы сливали мерцающий свет медленно плывущего берега в бесформенное радужное пятно. «А может, и не надо ничего придумывать? Взять да и броситься в воду с корабельного борта. И никто не заметит, была я на свете или не было меня вовсе. И разом прекратятся все мои мучения…», - Люба даже и не поняла, что последние слова произнесла вслух. Она опомнилась, резко вздрогнув от чьего-то неожиданного прикосновения.
- О-о, так проще простого, милая девушка, - возле неё стоял Некто, обхватив Любину руку чуть выше локтя. – Я не спорю, что иногда добровольная смерть – вынужденная жертва во имя чего-то там великого, история знает немало подобных примеров, но я совершенно уверен, что в вашем случае сей выход из положения - неприемлем.
Люба, испугавшись, машинально, рывком отдёрнула руку.
- Почём вы знаете, каково моё положение? Кто вы такой?
Некто оказался не страшилищем и не милиционером, а симпатичным молодым человеком лет двадцати пяти. В электрическом освещении корабля пред Любой предстало совершенно доброе лицо с всклокоченными от ветра тёмно-русыми вихрами над ним. Встречаются среди человеческих лиц редкие – излучающие свет и доброе тепло. Люба стала действительно с искренним любопытством всматриваться в новоявленного попутчика, и её испуг, естественно, улетучился.
- Кто вы? – мягче повторила она.
- Я? Археолог, - улыбнулся простой, широкой улыбкой Некто.
Люба провела пятернёй по своим шикарным волосам. И продолжала молчать, не зная, что же делать дальше.
- Меня зовут Владимиром. Вполне распространённое славянское имя. Красивое, звучное, и перевод что надо: «владеющий миром» или «властелин мира», - без всякой скромности болтал Некто, - но имя обычное, не вызывает удивления.
- Почему? – растерянно спросила Люба, продолжая находиться в смятении, в состоянии, когда не соображаешь ещё, как именно себя вести с незнакомым человеком, нежданно-негаданно появившимся возле тебя, и что ему отвечать.
- Потому что оно привычное для нас. Ну, если б я назвался… Ксенофонтом, вы бы обязательно удивились, тут же рассмеялись бы и сказали: «Какое редкое древнее имя!» Нет?
- Да, - кивнула Люба, облизнув сухие губы, и недоверчиво усмехнулась.
- Кстати, Ксенофонт – древнегреческое имя. А как зовут вас, милая девушка?
Люба сделала полшага назад и протянула руку.
- Извините, я растерялась, вы так внезапно возникли… Я Люба.
- О, Любовь! Великолепно!
- Да уж… То, что никогда не кончается, - с издевкой повторила она слова Нечаева.
- И с таким потрясающим именем вы хотели отправиться на дно морское?! – Владимир потряс её мягкую ладонь.
А Люба вдруг с откровенной яростью взметнула на него горящие карие глаза: мол, не ваше дело, не вмешивайтесь.
- Нет-нет, я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, боже упаси, - Владимир, прекрасно поняв этот взгляд, словно прочитав мысли, поспешил уменьшить её безмолвный гнев. – Просто вы, как всякий человек, имеете право на выбор чего-то лучшего, чем, скажем, кормить рыбёшек Цемесской бухты. Я подумал, неужели лучшее для вас , простите, - смерть, да ещё такая мучительная. Внешне вы выглядите довольно-таки благополучно, явно не из тех, кто считает копейки от зарплаты до зарплаты, ну, я имею в виду, не из рядовых представителей нашего сложного общества, не так ли?
Люба попыталась сделать строгий вид, что совсем ей не шло.
- Да, мой отец – работник министерства, а жених – член Сочинского горкома, - тожественно заявила она, но торжественность получилась неправдоподобной.
Археолог присвистнул. Однако тона не изменил, а уж тем более не отказался от цели ближе познакомиться с оригинальной девушкой.
- А вы, Люба, сами-то кто?
Люба в одно мгновение сникла, тоскливая-тоскливая тень легла на её опустившиеся ресницы. Владимир отметил эту перемену и вновь широко улыбнулся.
- Хотите, я вам сам скажу?
Люба оживилась.
- Попробуйте. Вы что, можете читать по лицам?
- Почти. Вообще-то, я читаю большей частью по осколкам древней посуды, по рисункам на древних камнях, по древним скелетам… Тем не менее, представим, что ваше лицо – рисунок, а ручки – черепки разбитых старинных амфор.
Владимир взял пальцы девушки и повертел их, как отдельные от Любы предметы. Затем пристально и с неподдельной, этакой профессиональной увлечённостью, начал вглядываться в тёмные Любины глаза, перевёл взгляд на плоский правильный лоб, тонкие брови, на пухлые губки, на подбородок, потрогал шёлк её волнистых волос, как эксперт-эмпирик, - то ли всерьёз, то ли в шутку, не поймёшь. Она чуть оторопела от того, с какой дружеской вольностью, однако отнюдь не пошлостью, он исследовал её внешность. Ей стало даже немножко смешно.
- Всё ясно, - заключил он. - Вы пианистка, но, скорее всего, ещё учитесь в училище, либо в институте, так как вам не более двадцати лет. Я склоняюсь к институту. Сейчас вы путешествуете не одна, на борту ваши родители, может быть, один из них, с которыми у вас непростые отношения, хотя это мягко сказано. В вас сидит ген вашего далёкого предка, он-то, этот ген, и повлиял на структуру вашей удивительно чистой, нежной, доброй души, одна из характеристик которой – умение принести себя в жертву, умение сочувствовать другому человеку, отчего вы часто страдаете. Как раз данная благородная черта и довела вас до крайнего, сумасбродного помысла. Вы не похожи на своих родителей, как я уже сказал, вы похожи на предка, которого и в помине не знаете. Скоро входите замуж. Н-да… Однако замужество – исключительно по какой-то там надобности, но не по доброй воле. Опять же, этот никчёмный, подчёркиваю, никчёмный поступок будет вами совершён ради кого-то, не для себя, и страдания ваши продолжатся. Вы, Люба, красивая и умная девушка, но ваш самый крупный недочёт, к величайшему сожалению, – не умеете себя ценить. Вы мало себя цените, уступая не тем обстоятельствам и не тем людям, которым бы следовало. А цену себе знать надо - вы дорого стОите!
Люба изумлённо-восхищённо, ничуть не обижаясь на критические выплески его речи, уставилась на необыкновенного, неясно, с какого неба свалившегося на её голову археолога.
- Послушайте, мы едва знакомы, лишь какие-то несколько минут, только и успели, что представиться друг другу по имени, а мне кажется, что я знаю вас целую вечность, с самого появления на свет, - призналась она без стеснения, запросто.
- Допустим, я то же самое хотел вам сказать. Видете ли, всё в мире относительно. А уж время подавно! Иногда вечность сужается до минуты, а иная минута может длиться бесконечно. Суждение это не ново. Ведь вы верите, что мы встретились не случайно? – он хмыкнул. – Какие банальности я говорю! Ну, да, не случайно, - настойчиво повторил Владимир. – Просто сейчас, вот именно сейчас, вам нужен был я, а вы, вероятно, - мне. Хотя бы на это короткое время. Зачем? Пока не знаю, но поживём – увидим.
Порывы ветра доносили бодрящий запах морской воды. Люба повернулась всем корпусом к остающейся позади бухте, глубоко, с жадностью, вдохнула свежесть моря, подставляя лицо ветру. Она закрыла глаза, и ей стало мирно, легко. После она открыла глаза и снова увидела огни проплывающего мимо берега, но огни уже не походили на размытое пятно, а дрожали вдалеке и сбоку, переливаясь причудливыми золотыми бликами. Люба повеселела.
- О том, что я играю на фортепиано, действительно нетрудно догадаться, глядя на мою руку, - она вытянула её вперёд, - кстати, не только у пианистов длинные пальцы, и у скрипачей тоже.
- Нет, - возразил Владимир, в свою очередь с восхищением взирая на Любу, - у скрипачей другие пальцы. Я знаю, я их наблюдал, они у них крючковатые.
- Да? Надо же, не обращала внимания. Ну, а всё остальное? Это же почти правда! Как вам удаётся? Или вы подосланный шпион?! – Люба нахмурилась с подозрением.
- У вас на самом деле всё на лице написано, - рассмеялся Владимир, - плюс метод господина Холмса, конечно.
- Классический метод дедукции, - улыбнулась Люба. – А ген далёкого предка? Его вы откуда взяли?
- Считайте, моя фантазия. Если вы не напоминаете ни маму, ни папу, то кого-то должны напоминать? Значит, далёкого-предалёкого «пра», который передал вам по генетическому наследству свою очаровательную привлекательность. Наверняка, это была сногсшибательная женщина!
Ой, как Любе польстило рассуждение Владимира! Она кокетливо заявила:
- Но вы ошибаетесь. Я до невозможности похожа на мать, можно сказать, копия высокого качества.
- Допускаю лишь внешнее сходство. Внутреннее – нет. Ваш духовный мир шире, глубже, одним словом, богаче. Вы, ясное дело, не имеете того практического жизненного опыта, который есть у вашей матушки, но вы чисты. И не пытайтесь предавать себя, у вас ничего не выйдет.
Люба никогда не встречала такого необыкновенного человека - парня, мужчину. Владимир был молод, но какой-то мудрый, уверенный, что чудилось, будто он знает о жизни всё, чудилось, что и поступает этот человек в соответствии с убеждениями. От него веяло мужеской самостоятельностью и ответственностью. Люба втянулась в разговор с ним без трудностей и продолжала:
- Вы не можете так говорить о моей матери, вы её не знаете. А вдруг она самый лучший человек на земле.
Владимир опустил голову.
- Наверное, не имею права, да. Но привык высказываться до конца. Самое лучшее в вашей матушке то, что она подарила жизнь такому чудному существу, как вы, Люба, - заявку эту он сделал с неподдельной милой нежностью в голосе. - Если б всё выглядело так, как говорите вы, то вы не были б одиноки. Вы такая молодая и настолько одинокая! И вы уставшая, как будто прожили уже лет семьдесят, а не двадцать. Вам снова надо расцвести!
Люба поёжилась, молча признавая его прозорливую правоту. Ветер усиливался, и становилось достаточно свежо.
- Давай двинем вон туда, влево, - незаметно перейдя на «ты», предложил Владимир.
Они встали в левой части парохода, если ориентироваться по направлению к носу, в уголке ограждений, где ветер вроде дул тише.
- Ты едешь в Сочи? – грустно-разочарованно спросил Владимир.
- Да, - Люба, ответив, на миг успела поймать окруживший парня, но тут же исчезнувший, холодок.
Владимиру понравилась девушка, но он пытался не выдавать появившееся в нём чувство, по значимости превосходящее рядовую симпатию.
- Я еду на нашу помолвку, что ли, - безо всяких эмоций, хладнокровно объяснила Люба.
- Ты из Москвы?
- Да, из столицы, - усмехнулась она.
Владимир быстро повернулся к Любе.
- На помолвку? Значит, ещё не помолвлена? – слишком обрадованно спросил он.
- Ну?
- Не делай этого! Ведь ты же не хочешь! Ты же не любишь того горкомовского парня?!
Люба приподняла брови в недоумении и сказала в строгом тоне:
- Послушайте, товарищ, мы с вами случайные попутчики, а вы ведёте себя, по крайней мере, нетактично. Какое вам дело?! Этот дело Вас вовсе не касается!
- Хорошо, извини, я не прав, - Владимир поморщился от возникшей противоестественности ситуации: чего он суёт нос, куда не следует?
С другой стороны, своей эмоциональной, идущей от сердца репликой он положил основание собственной уверенности в том, что с данной минуты на эту девушку он имеет право. Она перестала являться для него просто попутчицей. Владимир ясно, безошибочно видел, что нравится Любе. И – что более всего подкупало – необходимость в нём для неё являлась жизненно важной, как воздух, без которого нет жизни. Необходимость эта была заметна, неприкрыта, выбивалась из Любиного нутра, а Люба и не понимала, что её давно вычислили.
Они, может быть, вот-вот расстанутся, но лихорадочная искра, вспыхнувшая между ними, которой суждено было отодвинуть Любу от пропасти хотя бы на один шаг, пронзила их обоих насквозь - ниточка натянулась. И теперь, даже если они пойдут далее каждый своей дорогой, со страниц памяти не сотрётся тронувшее их, не объяснимое никакими словами впечатление друг о друге, в воспоминаниях они будут постоянно возвращаться к сегодняшней встрече на красивом пароходе, в предстоящей жизни они безоговорочно станут чувствовать острую нехватку друг в друге, и от этого чувства будут тяжело, больно, молча страдать, мучиться, но и ощущать себя бесконечно счастливыми одновременно со страданиями.
Бывает так, бывает: люди могут знать друг друга долго, находиться вместе, рядом, но ни на йоту не приблизятся душевно, остаются чужими, не любя и не любимы. И бывает так: люди пересекутся где-то на тропинке жизни, порой обмолвясь одним лишь словом , перекинувшись одним лишь взглядом, а души их уже стремятся навстречу, чтобы слиться в неразрывном союзе. И только после телесной смерти освободившаяся душа, тоскующая, любящая, измотавшаяся от преград, сможет лететь себе вольно, свободно и, наконец, соединиться навечно с душой того, о ком беспрерывно мечтала там, на Земле.
Владимир взял Любу за её тонкие пальчики, у неё ёкнуло под сердцем, и по крови промчалось что-то живое и волнительное. Она тут же быстро продолжила беседу, отвлекая Владимира от всяких проявлений симпатии:
- А где ты живёшь? Работаешь?
- Я живу в Краснодаре, Любочка. Работаю, в основном, в археологических экспедициях. Между прочим, пишу диссертацию. Через несколько дней снова отправлюсь в экспедицию. Мы работали в Анапе, впереди – Большой Кавказ и Крым.
Владимир вздохнул и не выпускал Любиных пальчиков из своих рук.
- Ты много знаешь, наверное?
- В пределах своих возможностей и увлечений.
- Твоя профессия увлекательна! – и с завистью, и с уважением произнесла Люба.
- Ты понимаешь, - размышляя, начал Владимир, - вероятно, каждому человеку есть собственное предназначение в жизни. Одни его угадывают, другие – нет. Я, похоже, угадал. Для меня, пожалуй, нет ничего более интересного и значительного на свете, чем делать открытия, связанные с прошлым человечества, со всеми вытекающими отсюда подробностями. А как подумаешь о том, сколь много из прошлого ещё ждёт своего открывателя, то голова идёт кругом, и хочется обязательно стать этим самым героем-открывателем. Ну, а потом просто интересно! Вот такой элементарный человеческий интерес! А чтобы его удовлетворить, мне нужна неустанная работа. Хотя замечу, что в моей работе полно-таки и опасностей разных, и сложных нюансов. Не без этого, разумеется.
- Например?
Ему импонировало завороженное внимание Любы, с которым она слушала. Но Владимир вовремя остановился, не желая вдаваться в длинные разглагольствования о «прелестях» археологии (сейчас нет в этом надобности), и перевёл разговор на Любину персону.
- А ты? – обратился он к ней. – Разве ты не имеешь любимого дела?
Люба пожала плечами.
- Любимое? С малых лет было положено, что моя стезя – фортепиано. Я учусь в консерватории, неплохо, надо признать, играю. Но выдающейся пианисткой стану навряд ли. Мне не хватает на это таланта и характера. Если быть честной, то я одержима не этим ремеслом. Представляешь, в детстве я хотела, когда вырасту, стать … как ты думаешь, кем? Парикмахером! Да, парикмахером-стилистом. Скажем, дизайнером по парикмахерской части. Мечтала делать дамам замысловатые причёски и экспериментировала на куклах, которых у меня всегда имелось великое множество. – Люба застенчиво улыбнулась. – Вообще, видишь ли, мне нравится обслуживать людей, в смысле, я думаю, из меня получилась бы хорошая стюардесса или экскурсовод, или ещё кто…
- В чём же дело? – недоуменно воскликнул Владимир. – Стань парикмахером или стюардессой! Ты же молода, всё ещё можешь успеть, выучиться на кого угодно, да ещё и не один раз!
- То-то и оно, - раздражённо ответила девушка, - я не могу делать то, что хочу, не получается, я вечно делаю то, чего хотят другие вместо меня, потому что так принято, так надо.
- Под другими нужно подразумевать твоих родителей? И твоего парня?
Люба усмехнулась, но печально, недовольно кривя губы.
- И их тоже, - промолвила она. – Я должна соответствовать всем требованиям, всем предписаниям относительно образа и положения «девушки из высшего общества». Такая девушка, как я, не может работать парикмахером, это исключено, это не обсуждается, это заслуживает осуждения…
- Какого общества? – прервал её Владимир, - а, ну да, высшего, так сказать. Но ведь мы не в капиталистической Европе. Мы живём в СССР! Чьего осуждения?! О каком осуждении может идти речь?
- Это тебе, Володя, только кажется, - по-дружески перейдя на простое имя, ответила Люба. – Тебе, вероятно, неведом тот мир, тот круг людей, в котором росла и теперь продолжаю жить я. Это страшный мир, недружелюбный мир, двуличный мир, пошлый и грязный мир. О нём можно вести долгий-долгий разговор, и я не желаю его вести. Самое отвратительное то, что в этом мире правят бал корысть и пресловутые деньги, а потому кончаются человеческие отношения, и нет свободы, свобода иллюзорна!
Она помолчала чуть-чуть, задумавшись, уставясь в одну точку, снова сникшая.
- Когда нет денег, плохо. Чего хорошего в нищете? Но когда их слишком много, тоже плохо. Деньги – реальная власть. Во всём нужна aurea mediocritas – золотая середина. Чем богаче человек, тем больше его зависимость от богатства, ему есть, что терять. Когда есть, что терять, перестаешь спать ночами, лишаешься свободы, становишься зависим от своего состояния, одним словом, - сумасшедшим. Вот ты? Тебе нечего терять? Значит, ты, наверное, счастлив?
Владимир пожал плечами, находя, что же ей ответить.
- А что надо понимать под этим многозначным понятием – счастье? Когда моей маме понадобился медицинский препарат, который я не мог найти ни в одной аптеке, а на чёрном рынке за него должен был отвалить баснословную сумму, я пожалел, что не миллионер.
- Твоя мама больна? – с искренним сочувствием спросила Люба.
- В общем, да.
- Ты живёшь один или вместе с ней?
- С ней, в двухкомнатной хрущевке. Ну, впрочем, ты правильно заметила: я, скорее, счастливый человек. Да, счастливый. Ведь у меня есть целый мир, до невероятности разнообразный, меня окружают хорошие люди, каждый неповторим по-своему. И поэтому столько причин, чтобы радоваться, а не печалиться. А препятствия… Их я воспринимаю в качестве стихийного бедствия, только и всего. И пытаюсь вылезти сухим из воды. В этом - свой шик. Главное - не паниковать. Помнишь, как в мультфильме Карлсон говорит: «Спокойствие, только спокойствие…»
- А у меня всё не так! Всё не так! Деньги, престиж, корысть, выгодное замужество!.. Гори оно всё огнём! – Люба начала нервничать.
Внизу, на открытой палубе, в лучах сценических прожекторов, какой-то ансамбль песни и пляски отплясывал танцы и выводил напевы народов СССР, немногочисленная зрительская аудитория аплодировала артистам в красочных национальных костюмах. Владимир и Люба на краткое время отвлеклись от разговора.
- Люба, - обратился к девушке Владимир тоном философа, - и всё же, как я уже понял, ты человек не слабый. Ты можешь кардинально изменить собственную жизнь. Ведь она твоя. Но только не помышляя о том, чтобы покончить с нею, разумеется. В мире едва ли найдётся человек, у которого не возникало обстоятельств, причём, более серьёзных, чем твои, для того чтобы свести счёты с жизнью. Возможны колоссально сложные, весьма запутанные истории, казалось бы, неразрешимые ситуации, вообще безнадежные. Но безвыходных положений, как известно, нет. Или ты хочешь выразить протест? И выбрала для его реализации просто абсурдный, но ярко бросающийся в глаза способ?! Хочешь протестовать, - протестуй, но по-другому. Например, брось всё и уезжай в другой город или что-то в подобном роде, стань тем, кем желаешь, будь свободна в выборе, как говорится, следуй за своей мечтой, если она у тебя есть, конечно, если она желанна. Иначе мятеж твоей прекрасной души иссякнет рано или поздно, и ты превратишься в красивую, но немую и бесчувственную куклу. А, Люба?
Он приблизил к ней свое доброе лицо, на котором светилась ласковая, дружеская улыбка и которое украшал трогающий сердце открытый светлый взгляд серо-голубых глаз. Люба доверчиво посмотрела на Владимира.
- А что это за гора? – вдруг спросила она, переведя разговор в другое русло. – Я видела её, когда мы были ещё на причале. Кажется, что она совсем рядом и плыть до неё недолго. Но мы уже столько плывём, а всё никак не приблизимся к ней.
Володя, заметив, что девушка озябла на вечернем морском воздухе, позволил себе накинуть на её плечи свою лёгкую ветровку. Общение между ними выходило какое-то братское. Люба не сопротивлялась их общению, ей и в голову это не приходило. Наоборот, заботливость молодого человека была приятна, не отталкивала, а притягивала. Володино поведение напоминало поведение товарища, надёжного друга. Любе нравились его глаза, серые с лазурью, в них ни разу не появилось вожделение, как, например, в глазах Игоря при первом знакомстве с нею.
Она отгадала, что вызвала у Владимира сильную симпатию, даже больше - сильное влечение к ней. Однако Владимир вёл себя по-джентельменски достойно, он не рекламировал своё особое отношение к Любе, и даже если допустить, что в сердце его за такое короткое время успела поселиться страсть, то в данном случае его сдержанность поражала, и надо было отдать ему должное. Он умел быть тактичным, он умел быть терпеливым. Он прежде всего уважал девушку, которая ему понравилась, потому что уважал великое женское начало в принципе. Своей человечностью и классической мужской порядочностью он, конечно, подкупал Любу – в отличие от прочих, его порядочность и человечность были настоящими.
Владимир принадлежал к тем мужским типам, которые способны покорить практически любое женское сердце, которые могут заставить всякую женщину непроизвольно любить себя – настолько велико их обаяние. Но на тесное сближение пойдут не с каждой, а чрезвычайно избирательно. Словом, в этом смысле он обладал безупречным вкусом.
Люба, закутавшись в ветровку, еще раз спросила:
- Ты, предполагаю, много знаешь о Кавказе, да?
Владимир посмотрел на неё по-доброму, свысока, как старший брат на младшую сестренку, которая подошла с учебником математики и просит помочь с решением трудной задачки.
- К примеру, знаю, что Цемесская бухта давным-давно была сушей, а точнее, долиной с вулканами.
- Ты хочешь сказать, что сейчас под нами, на дне моря, вулканы? – изумилась Люба.
- Да, представь себе. Они, правда, потухшие. Вон видишь, высятся трубы? Это новороссийские цементные заводы. Они построены в 19-ом веке, в конце века, когда здесь был обнаружен мергель, пригодный для производства цемента. Мергелем выложен весь Маркотхский хребет, идущий параллельно нам, с него начинается Главный Кавказский хребет. А мергель – это продукт вулканической деятельности. Значит, здесь были вулканы, из чего следует, что это место не простое.
Люба приподняла брови в ожидании.
- В Цемесской бухте бывает иногда так: ясная безветренная погода, и вдруг внезапно, среди ничего, казалось бы, не предвещающей ясности поднимается сильное волнение моря. Заметь, сегодня тоже так: весь день было тихо, а к вечеру море зашевелилось, будто у него появились важные дела.
- Боже, Володя, ты меня пугаешь рассказами, веет фантастикой, аж мурашки по коже. – Люба сильнее завернулась в ветровку, на три размера больше, и упорно вглядывалась в выступающую гору, на углу которой висели лохмы ночных зловещих туч.
А Владимир продолжал:
- Согласись, что фантастикой человек обычно называет те явления, которые он ещё не может объяснить, так как не найдена причина их возникновения и не понят путь их развития, в силу пока что недостатка знаний. Мир неистощимо многолик, в нём столько загадочного и неизведанного, что ой-ой-ой! Если бы человек всё-всё открыл, узнал, разъяснил, то ему и незачем было б жить на Земле, потому что он бы уподобился Богу, а это никак невозможно.
Они вновь в задумчивости помолчали.
- Володя, а про гору? Смотри, какая она огромная, как живое существо. Чем-то напоминает Аю-Даг.
- Не, она не очень высокая. Гора эта известная, историческая, можно сказать. Она называется мыс Дооб.
- Дооб? Смешное название. На каком языке?
- В переводе с адыгейского слово «Дооб» означает « согласие», - Володя поднял указательный палец вверх, мол, вот какое значительное и говорящее название.
- Знаешь, - философски произнесла Люба, - неоднократно я замечала, что некоторые иноязычные слова, неблагозвучно, странно или смешно произносимые по-русски, имеют на самом деле сногсшибательный перевод. Со мной на курсе учится девочка из Баку, азербайджанка. Кстати, весьма способная девочка, наш профессор сулит ей грандиозное будущее. Так вот, её зовут Дурдана. Правда же, совсем неважно звучит на русский манер. – Владимир кивнул. - Оказывается, в переводе с азербайджанского «Дурдана» означает «чёрная жемчужина». Вот тебе и факт!
- Да, прекрасный перевод, - он придвинулся в Любе,ухватившись за ограждение. – Надо запомнить. А мыс Дооб ещё в простонародье называют горой Марлинского.
- Марлинского? Какого? Это декабриста, что ли?
- Догадливая вы, мисс. Александр Бестужев-Марлинский.
Они совсем сблизились, рука об руку.
- Дело в том, - начал повествовать Владимир с увлечением, растягивая слоги, словно начинается сказка для сестренки на сон грядущий, - что этот удивительный человек, декабрист, писатель служил в здешних местах рядовым солдатом во время Кавказской войны – войны России с Турцией. Он был разжалован в рядовые после декабрьского восстания. Видишь огни посёлка, вон там, на восточном берегу бухты, у подножия горы?
- Ну, вижу.
- Это Кабардинка, курортный посёлок. В начале тридцатых годов девятнадцатого века именно здесь генерал Вельяминов по приказу Николая Первого построил Александровский форт. Форт – военное укрепление в системе крепостных сооружений, чтобы ты знала.
- Вроде я знаю.
- Таких укреплений было семнадцать, они составляли Черноморскую береговую линию от реки Кубани до Геленджика. Русские имели цель поставить горцев в изолированное положение и помешать Турции снабжать местных черкесов оружием и военными припасами. Ну, вот. Бестужев впервые был у горы Дооб в 1834 году, он служил в то время в Тенгинском полку и участвовал в походах генерала Вельяминова. Бестужев слыл бесстрашным воякой. А что касается черкесов, то он всегда восхищался их отвагой. Он говорил о них приблизительно так: «Прелесть что за народ! Надо самому презирать опасность, чтобы оценить их мужество!»
О храбреце Бестужеве сочинялись легенды ещё при его жизни. Редкий русский офицер не знал Бестужева. Возвращаясь в столицу с Кавказа, офицеры обязательно рассказывали в обществе о том неизгладимом впечатлении, которое производили на них встречи с этим удальцом. До императора, конечно же, доходили слухи о Бестужеве, и не только из светской молвы – он получал подробные рапорты командиров ссыльного декабриста с представлениями к наградам и присвоению ему офицерского чина. Но царь Николай отказывал. А в 1836 году он всё-таки произвёл Бестужева в прапорщики. Бестужев поехал в Керчь шить мундир. И тут-то в Керчи вдруг встречает женщину… Ту, без которой жизнь не имеет смысла. – Владимир мягко подмигнул своей слушательнице.
- Но судьбе было угодно разлучить их на веки вечные?
- Ты права. Когда Бестужев вернулся из Керчи в отряд, где его ждали товарищи, друзья решили устроить пикник в его честь на вершине горы Дооб. Это было последнее веселье в кругу однополчан. Через три месяца он погиб в бою на мысе Адлер. И никто до сих пор не знает, где покоятся его останки. Горцы не вернули его тело, когда обменивались убитыми. Тогда возникла легенда, последняя легенда, что дух Бестужева витает над Кавказом и, стало быть, над горой Дооб. Вот такая история, вкратце.
- Очень интересная история, хотя и печальная, - грустно вздохнула Люба. –Ты потрясающий рассказчик, и голос обволакивает слух, тебя, правда, приятно слушать. А почему у него двойная фамилия? – не дав Володе ответить на комплимент, торопливо спросила Люба.
- Потому что вторая часть – Марлинский – его литературный псевдоним. На Кавказе он продолжил писательский труд. Но чтобы переправить свои работы в центр, он пошёл на хитрость: накрутил рукописи на палку и зашил в холст. В таком виде рукописи без своей подписи отправил оказией в Петербург, в журнал, где ранее печатался. Издатель узнал Александра Бестужева по почерку и сначала стал издавать произведения с подписью «А.М.», а позже – под именем Александра Марлинского. В народе его знают именно как писателя Марлинского. Отсюда и гора зовётся этим именем – гора Марлинского.
Люба вперила взор в огни Кабардинки, в выползающую из-за облачной мглы верхушку мыса Дооб и пыталась представить бравого декабриста, несокрушимого в верности своим идеалам, отчаянного борца за справедливость, преданного своей единственной любви, талантливого писателя.
- Володя, как ты думаешь, у этого легендарного человека был хоть один недостаток?
- Ну, а что ты считаешь недостатками в человеке? Недостатки есть в любом из нас. Вот я, скажем, когда грызу семечки, сплёвываю шелуху прямо на землю или на пол – нет, чтобы на блюдечко или на салфетку. Моя дурная привычка до ужаса раздражает маму, хотя обязательно после я берусь за веник и добросовестно подметаю весь мусор, чтобы маме угодить. Это недостаток? А для мамы – сущий недостаток. – Владимир рассмеялся и Люба тоже.
- Но я никогда не смогу не выполнить данного мной обещания, - уже серьёзно сказал он. – Лучше заранее не обещать, если не надеешься на свои силы и возможности. А коль пообещал, то умру, но обещание выполню. Вот невыполнение данного обещания, входящее почти как закон в систему поведения человека, я-то и считаю недостатком, более того – пороком. Однако кто-то другой не воспринимает эту черту всерьёз… А ну его, Люба! Что мы с тобой в дебри лезем! Пойдём в бар, я буду тебя угощать!
Люба в мановение ока вся изменилась - её словно подменили специально. Сначала наступило полное, безответное молчание. Жизнь в её коричневых глазах остановилась. Затем она еле-еле стащила с себя Володину ветровку и протянула ему её, отступив от Володи на шаг.
- Нет, Владимир, возьми, пожалуйста. Мне пора идти обратно, пока меня не хватились. Если Игорь станет меня искать и увидит нас вдвоём, я не оберусь мучительных расспросов и нудных нотаций, а может, и скандала. - Голос её дрогнул. - Для меня всё предрешено, окончательно и бесповоротно.
Она в последний раз с добротой, глубоко и влюблённо поглядела Владимиру прямо в глаза. Володя понимал её взгляд, но помимо любви он обнаруживал в нём борьбу, которую Люба и не хотела бы выдавать, однако напрочь скрыть это у неё не получалось.
- Я бесконечно рада нашему знакомству, и … я тебя никогда не забуду. Спасибо тебе.
Владимира взяло зло. Он бесстрастно метнул на неё потемневшие, уже не лазурные, глаза.
- Раз уж ты прощаешься, то зачем говоришь, что не забудешь? Наоборот, скорее забудь, чтобы в дальнейшем тебя не тревожили болезненные воспоминания. – Пауза. - Что же, прощайте, девушка Люба! – отчеканил последние слова археолог.
Он взял ветровку, секунду ещё они стояли в резко наступившей тишине, поедая каждый каждого глазами, которые твердили одно: понимаю, что надо, надо разойтись, но не могу и не хочу. И – одновременно ринулись друг к другу, подтвердив этим порывом синхронность мыслей и бушующих внутри чувств. Они обнялись, вцепившись друг в друга, не отпуская один другого ни на мгновение.
- Ах ты, Любочка, как же это? Я не хочу терять тебя! Ты понимаешь?!
Володя покрывал её лицо быстрыми поцелуями, с силой прижимал её стройное тело к своей широкой спортивной груди, как будто добивался, чтобы вся она осталась в нём, тонул в её потрясённых карих глазах и вновь целовал холодные обветренные щёки и горячие губы, запутываясь в развевающемся на ветру бархате её чёрных волос. Это был порыв души. Но ведь то, что совершается в порыве души, и есть настоящее, истинное, неприкрытое проявление сути.
А Любе чудилось, что они вот-вот оторвутся от палубы и унесутся вместе с ветром туда, на верхушку мифической горы с таким невообразимым названием – «согласие». Именно там, очевидно, находится рай, страна сбывающейся мечты и гармонии, невыдуманного, а действительного, возможного счастья. Она, позабыв обо всём на свете, подставляла свое ожившее, счастливое лицо для нравившихся ей поцелуев, обняв Володю, крепко-крепко держась за него, и боялась, очень боялась, что сию минуту счастье, как выпиваемая в стакане вода, может закончиться, а Владимир исчезнет, словно во сне.
- Не отпускай меня! – твердила она не переставая. – Я пойду за тобой, только с тобой, куда ни поведешь, я ничего не боюсь!
Люба и Владимир и не замечали, что за ними давненько, длительно наблюдают. У входа в коктейль-холл вот уже несколько минут стоял ошеломлённый Игорь Васильевич Нечаев и не мог взять в толк, что происходит. После того, как капитан пригласил семейство Шлицев к ужину, Игорь срочно отправился искать ушедшую куда-то и пропавшую невесту. Люба долго не возвращалась. Первым забеспокоился сам Шлиц, спросив у будущего зятя, куда запропастилась Любочка? Будущий зять успокоил отца тем, что сейчас же разыщет её, и обещал через пять минут быть на месте за столом. Чета Шлицев прошла в столовую, а Игорь стал обдумывать, в каком районе лайнера можно найти Любу. Ведь Любочка покинула каюту в довольно плохом настроении, она, вероятно, уединилась в каком-нибудь укромном уголке парохода, с неё станется.
«Гонористая натура, черт! Любовь любовью, но придётся немного укротить её норов. Не хватало терпеть её нервные выходки, я не Шлиц! Ищи теперь!» - Нечаев обегал все палубы, «зимний сад», не находя невесты, и начинал не на шутку беспокоиться и нервничать. Оставалось поискать на самой верхней площадке. Что-то подсказывало ему, что как раз там он найдёт свою любимую. Одна из бортпроводниц указала ему на коктейль-холл, который обычно посещает совсем небольшое количество пассажиров, частенько именно те, кто ищет немноголюдья.
Из-за дверей бара доносилась приятная лирическая музыка неторопливого темпа, единичные парочки двигались в медленном танце. Нечаев поводил глазами по маленькому пространству холла, но любимой не обнаружил. Он хотел было уже покинуть площадку, как до его ушей донёсся приглушенный голос, который нельзя было перепутать ни с каким другим голосом на свете. Нечаев сделал движение к левому углу площадки, где стояли, обнимаясь, молодые мужчина и женщина. Первоначально он пропустил картину мимо внимания – его задачей являлось найти Любу по услышанному им голосу - так как, естественно, он не мог допустить даже мысли о том, что Любочку занесёт в объятия постороннего мужчины!
Палуба ушла из-под ног: Нечаев сейчас же узнал невесту. В мгновение мгновений он покрылся холодным потом. Игорь застыл в шоке. Он превратился в каменное изваяние, так напряглись от неожиданности все его мышцы. Настала минута, когда, наконец, внезапный Любин взгляд упал на притулившегося у двери в бар «каменного» мужчину. Она сразу осеклась, увидев своего жениха. У Нечаева был вид человека, которому невыносимо плохо.
Владимир тут же сообразил, в чём дело. Он был поражён самому себе, своему непреклонному спокойствию: им овладело вдруг упругое, мёртвое спокойствие. И без зазрения совести, как будто безгранично уверенный в своей правоте, он открыто и смело посмотрел красивому Нечаеву прямо в глаза. Нечаев аж зашёлся от такой наглости. Игорь определённо понимал: только что он наблюдал сцену любви, но никак не мог поверить в то, что женщина в этой паре – его Люба! И она сейчас была такая, какой он её никогда-никогда в жизни не знал. Она была хороша! Ох, как она была хороша! Особенным украшением был блеск её любящих глаз! Как она смотрела на парня, которого только что крепко обнимала!.. Она никогда ТАК не смотрела на Игоря. Мозг Нечаева быстро работал, хотя Игорь находился в остолбенелом состоянии. Сначала он решил, что Люба случайно встретила кого-то из старых знакомых (может быть, он упустил из виду того или иного бывшего ухажёра, в то время как наводил справки о Любиных якобы романах?). Но, переводя изучающий немой взгляд с парня на свою невесту, он, подобно опытному психологу, точно определил, что парень – «новенький».
«Может, я не знаю кого-нибудь из её родственников? Может, это четырёхъюродный какой-то кузен? И я зря волнуюсь и смехотворно выгляжу? – рассуждал Нечаев. – Нет, какие родственники на Чёрном море? И внешний вид этого незнакомца оставляет желать лучшего! Но не смеет же она, чёрт возьми, за полчаса отсутствия дойти до того, чтобы целоваться с посторонним мужиком?!»
- Любовь! – истерично крикнул он, с силой заставив себя выйти из ступора. – Немедленно пойди сюда! Нечаев окончательно был уверен, что парень – не старый знакомый и не родственник, а непонятно как и откуда взявшийся что ни на есть настоящий… любовник, и он застукал свою Любу на месте преступления – она ему изменила!
Нечаев постепенно выходил-таки из шокового состояния, и его стало одолевать необузданное, дикое бешенство - гнев, ревность, желание разорвать на части этого молодого ублюдка и будущую жену.
Далеко-далеко в потаённых уголках жалкой души Нечаева кольнуло предчувствие, что он видит Любу в последний раз. Подозрение мелькнуло так стремглав, что он не успел задержать его в мыслях, чтобы каким-то образом рассмотреть и исследовать. Но он и не старался делать акцент на своем подозрении, потому как вовсе не собирался верить в жуткую эту «чушь» ни на самую малую долю.
Тем временем Владимир весь напрягся внутри и уже готов был что-то сказать в ответ на своевольный приказ Нечаева, как в разговор вступила Люба:
- Я никуда не пойду, - она произнесла эти слова, понизив голос, очень твёрдо и гордо внешне, хотя внутренне тряслась от страха, как наэлектризованная.
Нечаев опешил и проглотил комок.
- Как это не пойдёшь? Не валяй дурака!
Люба крепче сжала Володину руку в своей, тем самым набираясь решимости, энергии, отваги и одновременно невидимым пожатием успокаивая его, мол, всё будет хорошо, я ко всему готова, даже к самому ужасному.
- Я с тобой никуда не пойду, - отрывисто повторила она с меньшей долей страха. – Я остаюсь с ним.
Ещё немного Нечаев ошеломлённо глядел на этих двоих, как на двух идиотов, и вдруг громко, откровенно расхохотался.
- Ты свихнулась, что ли, Любовь Германовна? Иди сюда, дурёха! Кто этот тип? Я сейчас же вызову капитана, и его упрячут в каталажку!
Владимир приказывал себе во что бы то ни стало проявлять вдержку, во что бы то ни стало не сорваться. Она сама должна всё решить, вот прямо сейчас. Её решение покажется, несомненно, безумным до легкомыслия или легкомысленным до безумия, отчаянным, да, но это будет ЕЁ решение, это будет – РЕШЕНИЕ. И если она решит «да» - она спасена, если «нет» - она мертва. Он упорно глядел на Нечаева, и тот видел, что взгляд молодого человека выдаёт его сильную натуру, его безукоризненно честные намерения в отношении Любы. Однако уступать её этому неизвестному проходимцу, этому кретину Нечаев и не собирался. Слишком тяжело она ему досталась, слишком много сил он отдал за неё. Несмотря на то, что Нечаев, в сущности, являл образец хорошенького подлеца, чувства его к Любе были страстны и бесценны.
- Ну, хватит, повыкаблучивалась и будет, - чуть смягчился его тон, - нас ждут твои родители, они волнуются. Идём.
- По-моему, я выразилась достаточно ясно. Я с вами никуда не пойду, господин Нечаев. Особенно в вашу каюту. С родителями я стану говорить сама, без вашего участия, без вашего на то позволения, и когда посчитаю нужным, - чрезмерно взволнованно (было видно, как колотится сердце в её вздымающейся груди), но так же категорично, как и ранее, ответила Люба.
Она сдвинулась с места, и Владимир понял, что им пора уходить с площадки. Действительно, надо заканчивать спектакль, чем скорее, тем лучше! Очевидность того, что разрушение в отношениях Игоря и Любы дошло до точки невозврата, была налицо. Люба и Владимир тронулись с места, пошли было, держа направление к трапу, ведущему вниз.
- Ах ты, дрянь! – в бешенстве крикнул Нечаев и ринулся к ней.
Если бы в баре не звучала музыка, посетители услышали бы громкую брань и стали свидетелями неприглядной возни между мужчиной и женщиной. Как-то символично: наполовину стеклянная стена коктейль-холла разделяла два мира. Внутри, утопая в чарующих звуках приятной слуху мелодии, бытовало маленькое счастье молодых супругов-прибалтов, кружащихся в танце, и любовь отдыхала, наслаждаясь успешными плодами своего благодеяния. А снаружи – совсем иная картина: кипела борьба, любовь неистовствовала, заставляя проходить людей сквозь коварное, но обязательное препятствие в жизни - делать выбор.
Нечаев успел поймать Любу за руку и с настойчивой силой развернул девушку к себе лицом.
- Ты сумасшедшая! Что ты творишь?! Кто он?! Какое он имеет право?! – шипел Игорь Васильевич.
- Пусти! – Любовь в горячности и ненависти, со всего размаху дала Нечаеву свободной рукой звонкую затрещину, попав куда-то в область виска и уха.
Он оторопел в ужасе от того, что, оказывается, абсолютно не знал, какой несдержанной и злой может быть его Люба, какой неукротимо грубой и какой страстной в своей грубости! Владимир тоже на миг застыл, больше проявляя интерес к ситуации, чем удивление, хотя последнее им овладело полностью.
- А ты?! Какое ты на меня имеешь право?! Я тебе никто! И ты мне никто! Я терпеть тебя не могу, торговец душами! Шантажист, интриган! Оставь меня! - она отвернулась, пытаясь уйти.
- Ну, нет, - Нечаев, вновь схватив Любу за плечи, резко развернул её. – Имею право! – на искорёженных губах Нечаева появилась гневная пена.
- Какое право?! Право торговца, деляга несчастный! Сколько ты заплатил моему отцу за меня?! Во сколько рублей, интересно, ты оценил меня, негодяй! – Люба наконец вырвалась из его клещей и метнулась к Володе.
Нечаев растерялся и внезапно сник, словно пожухлый лист лопуха.
- Не-нет, Любочка! Это нелепое совпадение. Я люблю тебя! Я очень люблю тебя! Я не могу без тебя жить!
Владимир прочно обнял её. Любины щёки были мокрыми от слёз. Капли безостановочно, самопроизвольно скатывались по ним, будто не замечаемые ею. Она и вправду их не чувствовала и продолжала надрываться:
-Твоя любовь меня не интересует. Не желаю! Не хочу! Не смей распоряжаться мной! Убирайся! Убирайся от меня!
Все они, трое, объятые эмоциями, звенящими на высокой критической ноте, не замечали ровным счётом ничего вокруг! И беда, подступающая всё ближе и ближе к ним, как впрочем, и к остальным людям на этом большом корабле, застала их врасплох.
- Господи! Что это?!!! – в каком-то космическом гипериспуге, изображая на лице первородный ужас, будто воочию увидев пришествие конца света, выпалил Нечаев, узрев что-то чудовищное справа.
Одномоментно с его воплем они услышали громкий, перекрывающий все существующие сейчас звуки, командный окрик откуда-то снизу:
- Все на левый борт! Сейчас столкнёмся!!!
Владимир и Люба увидели, что справа на пароход надвинулась безмерная чёрная гора, словно молниеносно поднявшаяся из глубины моря. Гора чрезвычайно высокой стеной выросла рядом и приближалась к правому борту лайнера. По Любиной коже побежал противный озноб, она на какой-то малый миг вообще перестала соображать, в голове, в проводах мозга как будто замкнуло, прекратилась подача энергии. Она раскрыла глаза во всю ширь и, онемев, ошалело взирала на громадную, упрямо идущую на них чёрную махину.
Вдруг на этапе оторопи до её слуха долетел – сначала издалека, потом всё ближе и громче – Володин голос. Он довольно сильно тряс её за плечи и кричал:
- Люба! Люба, очнись же!
Она вышла из забытья, ей показалось, что она долго отсутствовала, а то страшное, что заставило отключиться её сознание, только примерещилось.
- Люба, что с тобой?! Приготовься! Ты умеешь плавать?!
Люба не успела ничего ответить, лишь покивала на автопилоте; чёрная гора перестала двигаться - пароход всем своим железом затрясся от мощного удара. И через секунд тридцать резко накренился.
(Продолжение следует)