Лист просыпался. Был белым, был ничем, кроме поверхности и формы. Он молчал и не знал, что совсем скоро заговорит. Теперь он меняется. Смотри-ка, на нем появляются буквы! Вот слово, целое слово теперь говорит лист. А вот и первая строчка, вполне себе строчка. Хорошее начало. Начало чего? Начало разговора. Или край картины. Знаки, последовательно соединяемые умом в слова, рождают образы. И вот лист уже – полотно. В нем немало красок, они скрыты за буквами. Гляди, вот они выходят, как актеры, на сцену. Что за чудо эти слова. Что за чудо – голова читающего, в которой они звучат или сразу, по волшебству, облекаются в формы и даже ощущения.
Лист шуршит, он на глазах обретает цвет и становится зеленым. Он живет на ветке куста, здесь он родился, но встретить скорую старость ему придется поодаль, ведь всадник смахнул его, пролетая мимо. Больше об этом листе ничего сказано не будет.
Конь несет наездника, веселясь сердцем. Очень хорошо утро, хорош друг на спине, а конь в самом расцвете сил. То же сказать и о друге – и он молод. Глаза его – золото и уголь. Или это небо так отразилось в них? Голова – как и поля, что несутся назад, покрыта соломенными волосами. Лицо в пыли – долго в дороге. Как и читатель – сколько лет он шел навстречу этой странице? Лицо твоё, наверняка умыто, но оно явно уже не раз менялось от всего того, что случалось в жизни. А воздух? Его можно черпать, пить легкими, захлебываться его свежестью…
Всадник видит на холме шатер. Расшитый узорами, которые, при приближении, раскрываются, цветут. Это лошадки, ныряющие и выныривающие из золотой вязи, а если присмотреться, то можно заметить и множество других понятных и непонятных изображений, можно отыскать здесь начало и конец, все вопросы и все ответы. Шатер как будто бы пошита из отрезов красной, повыцветшей на солнце ткани. Над ним по кругу летает сокол. Летает, не устает.
Спешивается всадник. Раздвигает узоры – те звенят, ведь тут и там в материю вшиты маленькие-маленькие колокольчики. В шатре прихожая, перекрытая тканью, на ней мерцает то ли солнце без лучей, то ли луна. Кто-то зовет путника. Заходи, заходи. Ведь не зря ты здесь. Не зря, знаю. В неожиданно просторной комнате пол тоже устлан расшитой тканью. Вот небольшой проем наверху, сквозь который видно старое небо и видно иногда крылья птицы. Теплится очаг в миниатюрной печке. Пахнет пряностями. За невысоким столиком, закрытым пестрой скатертью, сидит миниатюрный мужичок в серой шапочке и сером халате. Сидит и покачивается, сидит и поворачивается то в одну, то в другую сторону. Когда он поворачивается влево – у него одно лицо, а когда вправо – другое. В обоих случая описать его нелегко, как и полотно реки. Трудно описать то, что будет с тобой потом, ведь сейчас – это сейчас.
Садись, вот здесь, напротив меня. Лицо у тебя видное. Глаза острые, прямо в цель смотрят, даже когда спят. Но не столько у нас времени, чтобы долго рассуждать, верно? Видишь мои стены? Укажи, что именно ты ищешь в своем путешествии. На них изображено всё, что есть в мире и даже то, чего нет. Помогу отыскать то, на что укажешь. Долго не пришлось всаднику водить глазами – вот. Указывает. Да… Что же, поиски твои завершатся успехом, будь уверен. Днем поведет тебя сокол, чтобы ты не сбился с пути. Теперь иди, не жди, мир уже слышит тебя, деревья всё рассказали друг другу. Твои подвиги еще не окончены, хоть много их было. Ступай.
Всадник спешно покидает шатер, в котором стало душно. Слышит крик, это сокол уже зовет его в путь. Запрыгнул на коня и поехал, поглядывая за птицей. А хозяин шатра в очередной раз задумался, следя за маленьким огоньком в печке, почему все путники ищут одно и то же? Взял в руки ткань, покрытую выкрашенную в красный и стал нашивать что-то. Что же это за узоры?
А дорога перед всадником ложится, покорны под копытами и камни, и речки, и топи. Над ним, чуть впереди, сокол летит, чтобы не сбился с маршрута. Вдалеке, идущую в ту же сторону, всадник видит девушку и машет ей приветственно. Она машет ему, кажется улыбается. И вот ее уже не видно.
Недолго так следовать, одному по земле, другому по небу – сокол снижается за пролеском. Всадник поспевает туда и видит – на земле лежит мертвец. Синяя кожа, местами уже свалившаяся с костей, одежда если и была, то истлела. Тоскливое зрелище. Сокол хватает голову мертвеца когтями, и бьет по ней клювом. Мертвец, неуклюже отмахиваясь от птицы, силится подняться на ноги. Позеленелые глаза открываются и вращаются, чтобы увидеть, кто беспокоит сон. Сломанная шея не держит голову. Сокол отдирает скальп с мертвецкого черепа, улетает на ветку дерева неподалеку и терзает добычу. Остатки волос медленно осыпаются вниз.
Мертвец находит глазами всадника. Не открывая рта, он обращается к живому. Голос исходит откуда-то изнутри. Глаза смотрят сквозь бытие. Конь опасается мертвого и нервно дергается. Вот ты, а вот я. Но на самом деле всё не так… Езжай к морю. Птица укажет тебе, она съела мои волосы, пропитанные его солью. Она укажет тебе путь. Море – это то, что тебя ждеть дальше. Но прежде чем уйти – сделай одолжение. Всадник кивает. Сходит с коня, достает длинный меч. Взмах, и голова мертвеца отлетает. Растоптав тело копытами, конь несет всадника прочь, вслед за соколом.
И вот, трава мелеет, покрывается проплешинами и исчезает. Копыта хрустят песком и ракушками. Впереди пустыня и нет никакого моря. Всадник озирается по сторонам. Поклясться готов, что время назад он слышал шум волн, а запах большой воды чувствует он и теперь. Над пустыней плывет гигантский кит – черный, как будто бы носит в себе ночь. Становится темно, ведь он загораживает солнце. Сокол кричит и летает над песчаной горой неподалеку. Всадник едет туда и с самой вершины обращается к киту. Я прибыл к морю, но что же я вижу? Пустыню! И вижу чудище в небе, шире самого неба. Всадник тянется за луком, натягивает тетиву, закладывает стрелу. С неба доносится усмешка. Ты шел к морю? Скажи же, чего ты хочешь от моря? И всадник сказал. Сказал, что ищет. И выпустил стрелу в кита.
Тогда с неба послышался стон, перетекающий в рев, и из черного тела кита полились тысячи струй. Это морская вода падала на песок, облизывая и обнимая его. Долго лилась вода, до тех пор, пока кит не исчез вовсе, а вокруг вместо пустыни не образовалась вода. Всадник теперь на маленьком островке, робко обозначенном на морском лике. Он спустился с коня, сбросил с себя мокрый плащ и другие вещи, чтобы просушить на солнце. Отжал волосы. Теперь голос моря раздавался откуда-то снизу, из глубины. Море – это не жизнь, но неизвестность. У вод не спрашивают направлений. Однако, я – зеркало, а отражение многое говорит о том, что предстало перед ним. Я стану тихим на пару мгновений. Подойди. Всадник подошел к краю островка и стал вглядываться. Он увидел небо, увидел всадника. По небу летел сокол. Так стоял он долго, а потом подумал – пора в путь, но вокруг вода…
Сокол крикнул, и море затрепетало. Мне пора, ведь ничему нельзя быть без движения, пока есть Дорога. И вот, море стало бурлить и нагреваться, оно вдыхало всё больше и больше жара от солнца, а потом пошло паром… Душно, солоно. Вода уходила на небо. И вот, песок расстался с влагой, только соль рассыпалась повсюду. Всадник оделся, ведь и одежда его стала сухой, стряхнул соль, оседлала коня. Он уезжал, а над пустыней куда-то вдаль следовал гигантский черный кит. Кит думал, как странно, наверное, что чья-то жизнь прерывается. Или еще – с чего-то начинается. Ведь как это удивительно и странно.
Всадник едет дальше, размышляя о том, что пора бы выбрать место для ночлега, а краем зрения замечает на пути чудо-зверя. Понимает он, что давно не подкреплялся и голод сечет его изнутри. Он мчится за зверем и через время изнуряет того погоней. Всадник вытягивает стрелу из колчана, притороченного к седлу и понимает, что стрела – последняя. А ведь зверь непростой – головы у него две – одна на длинной шее, а другая – с хвоста. Лица почти человечьи. Тело где в шерсти, где в чешуе, а где в разноцветных камнях. Всадник прицеливается. А известно каждому, что такой зверь умирает только если поразит голову. Целится.
Лицо с головы – Постой, друг. Постой. Ты голоден, голоден и я. Но, если выстрелишь в меня – успеха не достигнешь. Мы тотчас исчезнем и больше никогда ты нас не найдешь. Но если выстрелишь в того, с другой стороны – добудешь ты еды и поделишься со мной, ведь и я голоден.
Лицо с хвоста – Постой, друг. Постой. Ты голоден, голоден и я. Но, если выстрелишь в меня – мясо пропитается ядом, не сможешь ты поесть так, чтобы сойти после с места. Поест только тот, с той стороны, ему яд не страшен. И лжет он – если ты выстрелишь в него – он не исчезнет, а издохнет, я же, наконец, пойду своим путем, разделив прежде с тобой пищу.
Всадник выстрелил. Голова, пронзенная, ударилась о камни и затихла. Охотник спешился, отрезал часть тела с мертвой головой и стал разделывать. Та же часть зверя, с живой головой, не успел еще всадник разжечь костер, отрастила всё, что полагалось, сама стала в точности как всадник, и принялась ему помогать с готовкой.
Они сидели и ели. Всадник рассказал всаднику историю о том, что только так и рождаются цель и истина, когда отсечешь ложное. Сколько же должно остаться голов, подвесил в воздухе мысль всадник? Подумал еще и отсек голову собеседнику. Не успел он разделать его, как тело задергалось, разверзлось, и из него в небо взмыла птица. То была черная сова, а небо укутала ночь. Сокол сел на плечо всадника и склонил клюв, закрыл острые глаза – уснул. Всаднику не время было отдыхать, ведь и ночью время не останавливается, а только меняется его рельеф, Дорога не засыпает, но прячется во тьме. А иногда – видна лучше, чем днем.
Бредет Всадник по улицам, стараясь через свет фонарей разглядеть птицу в небе. Ведь теперь она указывала ему дорогу. Тут и там натыкался он на стариков, пахнущих болотом, они выступали из темных углов и тянули к нему руки, но понимали тут же, что старость ему не грозит. Машины проносились по измордованному асфальту и сигналили друг другу, сигналили, сигналили. Я вижу из окна, отвлекшись от письма, как всадник бредет – брелок с лошадкой у него в кармане. Бредет он по Пушкинской, усыпленной льдом и комьями клумб. Разные прохожие, никак сговорившись, спрашивают его, который час. Он каждый раз смотрит при этом в небо и говорит, что час тот самый. Одна девушка улыбается ему и думает, что с таким красавцем можно быть, отражаться в его глазах улыбкой и намеком, трепать его черные волосы, подобные траве, околевшей под снегом. Но подойдя к нему вплотную, она вдруг понимает, что не отражается в его глазах. Она отходит прочь, подумав при этом – как же далеко счастье, когда мы думаем, что оно близко. И как, то самое лицо может быть не тем самым лицом.
Всадник, теребя брелок в кармане и глядя вверх, шел за совой. Та грациозно опустилась вниз, на высокую ветку. Под деревом располагались музыканты с пустой шляпой под ногами. Инструменты их звучат так, что и весь город своим ночным гудением, порывами ветра и обрывками голосов, вплетался в эту музыку. Может быть закажешь песню, всадник? Песня прокладывает дорогу. Ночь для песни – не хуже дня. Всадник назвал песню. Музыканты переглянулись и сказали, что таких песен они знают бесконечное количество, и каждая почти неотличима от сестры. Какую же из них сыграть? Тогда всадник спел им эту песню и пошел прочь, бросив в шляпу монету. Музыканты же, снова переглянувшись, отметили, что теперь знают еще одну песню, такую же, как и все прежние. И стали ее петь и играть. Один из музыкантов запустил руку в шляпу и нашел там не монету, но брелок в виде лошади.
Всадник, теребя брелок в кармане и глядя наверху, подступал к огромному зданию библиотеки. У входа встречала его служительница с множеством рук и множеством зрачков в огромных глазах. Сова опустилась на одно из ее плеч. Здравствуй. Я будто бы знаю тебя. Ты, верно, пришел со страниц тех книг, что читали люди, из тех сказаний, что они передавали друг другу, а потом вместе забывали. И я читала о тебе. Чего же ты ищешь? И всадник сказал ей.
Даже из ночи можно выйти в день. Ты смог бы найти то, что ищешь, если бы прочитал все книги в мраморном зале, не пропуская ни единого слова. Не прочитав хотя бы одну из этих книг – не получишь ничего. Поэтому, наверное, наш зал все считают бесполезным, ведь никто не готов прочесть столько. Некоторые пытались, убивали здесь годы, но уходили ни с чем. Я вижу, вижу, что и ты не станешь пытаться.
Всадник сказал – я полагаю, что все слова – это одно слово. И одна жизнь – все, что есть. Дай мне любую книгу из здешних, и я узнаю их все сразу. Служительница отвела его в мраморный зал, огромный и высокий, до самой крыши. Какую же книгу ты откроешь? Всадник, пробежав взглядом по корешкам – совсем новым и наоборот – истрепавшимся, указал служительнице на ту книгу. Он вытянула одну из рук, подцепила фолиант за корешок и передала всаднику. Искренне удивился он тому, что ждало его в начале. Лист не просыпался. Был белым, был ничем, кроме формы. Всадник искал хотя бы одно слово. Он повидал многое, но, чтобы книга не хотела говорить – разве такое возможно? Он листал и листал.
Служительница сказала – если и невозможно прочесть все книги одним словом, возможно, есть другой путь – прочесть ту самую книгу, одну единственную, но самую подходящую. Она принесла совиное перо на блюде и подала всаднику. Он съел перо. Усадила сову в маленькую клетку и передала ту всаднику.
И стала читать вслух, и рук у нее становилось всё меньше, они как крылья собирались и исчезали за спиной, пока не осталось две. Зрачки в глазах сократились до одного на глаз, но она решила, что ей не помешают теперь еще два и надела очки. Мраморный зал превратился в маленькую пыльную комнатку, которую девушка, дочитав книгу, забудет навсегда. Так всадник нашел утро и продолжил путь. Сокол летел по небу, указывая дорогу… Служительница, дочитав, подумала, что видела столько страниц, столько букв и книг, но так давно не отражалась в чьих-то красивых глазах...
Всадник подъезжает к полю брани, где ждет его самый страшный враг. Стоит и преграждает ему путь. Конь под всадником нервничает и бьет копытом. Множество врагов повидал всадник, побывал в множестве битв, и эта ничем не отличалась от прежних. Что же, Всадник, ты медлишь? Верно ты не встречал себе равного. Но теперь всё не так. И стал враг всадника великаном. Всадник же крикнул ему следующее. Может ли что-то в мире видеть и ночь, и день одновременно? Может ли кто-то быть ночью и днем, в одно и то же время? И спикировал сокол в правый глаз великана, и загорелся этот глаз светом. Тогда всадник достал из клетки спящую сову и запустил великану в левый глаз. И почернел тот глаз, стал черной пропастью. Обезумел враг всадника, оказался сразу и там, и тут, и разорвали его день и ночь на части, а на землю хлынули потоки черной крови, облив всадника и коня с головы до ног. Так и не стало самого страшного врага в мире. А когда нет врага вокруг, не остается ли еще один, внутри?
Всадник же ехал теперь сам через пролесок и пел о том, что купил верного коня за монету, а было у него в жизни всего две монеты. И теперь нет ни одной. Нет теперь стрел, нет врагов. И оступился конь, и выпал из седла всадник. И так встретился с землей, что сломал шею и умер на месте.
Где-то в небе пролетал сокол, увидел это, крикнул что-то на своем языке, упал на мертвого всадника и сорвал с него красную от крови одежду, и понес ее к далекому шатру, расшитому узорами – всеми узорами. Конь же взревел и умчался прочь. Тело всадника посинело и стало гнить.
И тут сокол схватил голову мертвеца когтями, и бьет по ней клювом. Мертвецу приходится проснуться, и видит он всадника. И просит об услуге. Всадник отрубает ему голову. Конь растаптывает тело. К тому месту чуть погодя подходит девушка и поднимает голову. Она отражается в мертвом взгляде, а в новый миг видит, что на каждом глазу у головы по монете. Девушка берет их и кладет себе в подол. Голову оставляет в траве. Голову потом съест чудо-зверь.
И думает девушка, что иногда и не знаешь, где встретишь то самое лицо и те самые глаза. И думает, что отдаст эти монеты сыну, когда тот родится и возмужает, чтобы купил себе сильного коня и мчался на нем по миру, как всадник, с которым они издалека обменялись приветствиями и любовью к которому она воспылала с тех пор.
ЦВ