В театре юного зрителя шумно и оживлённо. Мои одноклассницы сдают в гардероб куртки. Я держусь подальше от них, поближе к учительнице. В её присутствии они прячут ядовитые языки и длинные руки.
Гомон в зале стихает.
Спектакль начинается.
На сцене декорации тюремной камеры, двухъярусные нары и женщины в серых робах.
А я ожидала, что "Утренние звезды" — романтичная пьеса, ведь Ольга Александровна купила билеты только для девочек нашего класса.
На сцене, в камере с уголовницами, появляется новенькая. Её задирают, обзывают, провоцируют на агрессию.
У меня холодеют руки.
Новенькая робко отвечает на усмешки и грубые пошлости. Держится прямо, надеется, что отстанут.
Не отстанут. Я знаю.
Пальцы дрожат.
Новенькая просит о пощаде, защищается, отбивается, пропускает удары, пинки, плевки, колотит в дверь, кричит, зовёт на помощь.
Пришли.
Поухмылялись. Погрозили дубинками и ушли.
Уголовницы смачно ржут и медленно, в развалочку, окружают новенькую. Она прячет голову в плечи, съеживается, закрывает голову руками. Подсечка, и новенькая на коленях.
Я не вижу, как раздирают на ней одежду, как бьют. Перед глазами всё дрожит и плывет. Хватаю себя за локти, колени трясутся. Ей никто не поможет, я знаю.
Избитая в карцере. Передышка. Остаться бы в одиночке, но нет, возвращают в общую камеру. И всё начинается заново.
Я не чувствую своё тело, оно не в кресле партера, а на сцене, внутри этой новенькой.
Она орёт, как сумасшедшая, схватила чей-то нож, кидается на всех, тыча клинком в их морды.
Разворачивается. Идёт на зрителя. Отчаянно ищет глазами кого-то в переполненном зале.
Не нашла. Никого.
Сверху опускается белый экран, как саван. Щелчок проектора.
Сумасшедшая вздёрнула руку, оголила запястье, в другой руке нож.
Крупный план на экране - запястье.
Взмах ножа, порез, еще взмах, порез, еще взмах...
Экран залит кровью, из ран выпирает мясо. Сумасшедшая падает.
У меня стучат зубы, дрожат плечи, не могу подняться, будто ноги отрезали.
Чьи-то юбки, брюки толкают мои колени, топчутся, уходят.
- Лера! Лера, вставай! Спектакль кончился.
Ольга Александровна помогает встать, ведёт в гардероб, поднимает выскользнувший из рук номерок, натягивает на меня куртку, обнимает:
- Теперь они поймут, что ты пережила за эти месяцы. Поймут и прекратят.
Не поймут.
Уже смеются, бросая на меня хищные взгляды.
Но теперь я знаю, что делать.
Стальное лезвие гибкое, острое, со знаком качества. Но рука ослабла, и порез вышел неглубокий.
Вид крови взбудоражил и придал уверенности. Я резала запястье еще и еще, пока не поняла, что не умру от этого.
Я не смогла давить на лезвие так сильно, чтоб оно перерезало вены.
Но зато....
Рука, похожая на кровавую зебру, стала моим щитом, стальное лезвие в кармане, завёрнутое в бумагу, — мечом.
Я перестала быть жертвой.
Мои враги шарахаются, когда я достаю свой меч и делаю резкий рывок в их сторону. Крутят пальцем у виска.
— Лерка чокнулась.
— У неё крыша поехала.
А мне весело.
Да-да! Я сумасшедшая!
Бойтесь меня, гадюки!