А жил я по закону Господнему…
Из М.Ю. Лермонтова
Тихон Васильевич задумал посмотреть на «свою землю», что у Дубровской балки. Зная о том, что балка в это время полна земляникой, с ним увязался его семилетний внук Витька.
По дороге на окраине хутора старик зашёл проведать своего друга, односума Алексея Семёновича Галушкина. Застал его в тени на крылечке, побледневшего, с испариной на лбу и страдальчески туманными глазами. Дышал тяжело, время от времени жадно хватая воздух, и всё же привстал, чтобы обнять старого друга. В хуторе говорили, что у Семёныча грудная жаба, а молодой фельдшер при случае поправлял: стенокардия. Старики всего-то полчаса поговорили о былом и нынешнем, но Витька быстро заскучал, то и дело теребил деда за пиджак и твердил:
- Дед, пошли, нам идти ещё сколько!
- Ну, вот, тебя, Семёныч, проведал, теперь пойду посмотрю на землю свою, - вставая с крылечка, молвил Тихон Васильевич.
Семёныч набрал воздуха и просипел:
- Да как же так? Далеко ведь, не ходил бы…
- Нет, пойду… Пойду…
- Да и земля-то… Какая она своя… И моя, где она?… Теперь она колхозная… Чего уж!
- Не-е-ет, - тягуче пропел дед. – Схожу помаленьку. Так бы оно ничего, да тоскливо как-то… Тянет…
Стояли последние ясные и тёплые дни сенокосного июня. Жаворонки немолчно суетились по обочинам дороги. Синее небо с редкими и неровными нитями перистых облаков неуверенно и ненадолго преграждало путь солнечному свету. Двое, старик и отрок, обласканные теплом и птичьим пением, тихо и молча шли по межевой неторной дороге средь зелени и полевых цветов.
Дубровская балка – это разрезанный вешними водами большой овраг. По краям его - дикие яблони и груши, на которых скопцы устроили гнездовья. Старик вышел к подножью оврага, постоял, посмотрел вокруг и вдруг опустился на колени и припал лицом к земле. Витька даже немного испугался, но каким-то внутренним детским чутьём догадался, что деда надо оставить, и поспешил на противоположный склон. Земляники на нём всегда было особенно много. И сейчас она безуспешно пряталась за изумрудными зубчатыми листами. Насыщенный земляничный аромат стоял над влажным от росы разнотравьем. Мальчишка стал на четвереньки. Он без труда находил краснеющие ягоды, торопливо рвал их, отправляя в рот вместе с кисловатыми чашелистиками. Он даже не заметил, как к нему приковылял дед. Кружившие над балкой скопцы и ястребки видели, как внизу, отставляя за собой кружево примятой травы, ползали два человека, большой и маленький, и запах раздавленных ягод, смешанный с тонким и тоже вкусным ароматом клевера, поднимался на высоту птичьего полёта.
- Раньше было богаче, - проговорил уставший старик, усаживаясь на пригорке. – Начнёшь косить – так сок красный капает с косовища. И травы накосишь, и ягоды наешься вдоволь.
- Дед, смотри, что нашёл! Вон там, на самом днище балки, - придвинулся вплотную к деду Витка.
Он положил перед ним на траву две потемневшие и забитые землёй гильзы.
Дед равнодушно посмотрел на находку внука:
- Да тут их, внучок, если копнуть, на большую торбу наберётся. Было время, когда не только от земляники краснела трава в Дубровке… Эх…
- Эти гильзы, - гнул свою линию Витька. – они от чего…, ну, от какого оружия? От револьвера? А, может, от винтовки?
- От винтовки, понятно дело. Да шут с ними, с этими гильзами. Ты заметил рядом с яблонькой, что справа, лисью нору?
- Нет, не видел, - всмотрелся мальчик в низину балки.
- Точно тебе говорю, думаю, что в эту пору и лисята там есть.
- А где ж они? – оживился Витька.
- Да они что ж, глупее нас? Спрятались, поди, ждут, когда мы удалимся. Да и вправду, пора.
Дед перекрестился, нащипал чабреца и долго нюхал его. Потом положил его в узелок и сказал серьёзно, почти строго:
- Вот такой узелок положите мне под голову.
И добавил:
- Когда умру…
С той поры пошло 15 лет. Наступила весна 1954 года. Она была ранняя и дружная. В десяти верстах от хутора, рядом с Дубровской балкой, взыгравшие весенние воды смыли плотину у пруда, который хуторяне назвали Новым. Несколько дней подряд тракторами и с лопатами в руках эту плотину восстанавливали.
По дороге, ещё хранившей извилины весенних ручьёв, шёл девяностолетний старик и нёс десяток зелёных черенков верб. Шёл медленно, изредка останавливаясь. Весеннее солнце пригревало плечи, спину, а прохладный ветерок не давал от тепла разомлеть. Старик изредка улыбался этой небесной ласке и всё ближе подходил к пруду. Вот и плотина. Тихон Васильевич снова немного постоял, осенил себя крестом и стал настойчиво втыкать черенки верб в илистую почву. Старик хорошо знал, что рядом с водой эти прутики уцепятся за жизнь, пустят корни, обхватят ими ненадёжную насыпь… Работал без спешки, но и без перекура, и казалось, не было для него важнее дела в жизни.
А через год старик оставил бренный мир. На хуторском кладбище родные и близкие провожали его в последний путь. Рослый сероглазый парень, с зачёсанными назад волосами, в модном чёрном пиджаке подошёл к покойному, склонил голову и, просветлев лицом, коснулся рукой пропахшего полем узелка у изголовья покойного.
Митяшов Пётр. Дверь: рассказы.–Волгоград: Издательство «Сфера», 2022 – 104 с.