Когда вечерняя прохлада коснулась покрытого пылью тела Ивана Маркова, он пришёл в себя. Нестерпимо жгло в гортани, тошнило, в ушах стоял густой звон. Он помнил, что до вражеских окопов оставалось каких-то двести метров, а потом сильный толчок в шею, жгучая боль и – темнота… Попробовал пошевелиться – тело слабо слушалось, но повернуться на бок не решился.
В разряженном вечернем воздухе раздались обрывки фраз. Иван попытался вслушаться в речь, понять её смысл, но одиночные выстрелы тому помешали.
- Немцы! – осенило солдата. – Добивают наших…
Он невольно вжался в прогретую солнцем землю, стараясь не выдавать себя дыханием. Шаги приближались вместе с выстрелами. Вот уже слышно, как скрипят камушки под сапогами. Чья-то грубая рука схватила его за плечо и повернула на спину. Не застонать Иван не мог, боль в горле прострелила голову, казалось, что плавятся мозги и вытекают глаза. Пахнущая железом ладонь крепко запечатала ему рот. Иван открыл глаза. Форма полицейского не помешала ему сразу узнать хуторянина Матвея Зубова. Матвей лишь на какие-то секунды замешкался, и, увидев в глазах земляка понимание того, что происходит, шёпотом, с ожесточением произнёс:
- Молчи, Иван, если жить хочешь.
С затихающими шагами и выстрелами Иван всё более собирался с мыслями, пытаясь трезво оценить обстановку:
- Неужели Матвей предатель? Ну да, ведь он тоже добивал ребят. Тогда зачем он оставил, его, свидетеля, в живых?
Между тем ночь вступила в свои права. Насколько мог оторвал голову от земли. Над полем боя стояла звенящая тишина. Неподвижные тела погибших придавали этой тишине под лунным светом зловещий и торжественный вид. «Вот он, апофеоз войны», - неожиданно пронеслось в голове. По правую сторону тёмным пятном обозначался лесок, куда Иван и решил добраться, доползти. Какого-то плана спасения не было, просто хотелось быть подальше от мёртвых тел, как-то укрыться. Вопрос, почему Матвей не застрелил его, всё равно не оставлял, и Иван в очередной раз терял логическую нить:
- Пожалел? Работает на наших? А револьвер в руках? Стрелял ведь в ребят! Или нет?
Превозмогая боль и слабость, хватаясь руками за жёсткие стебли дрока, приподнялся и сел. Потихоньку отпустил руки, ощупал себя. Гимнастёрка на груди – вся в засохшей крови, но раны под ней не было. И тут он почувствовал, как по шее побежали горячие ручейки. Онемевшими пальцами всё же почувствовал чуть выше левой ключицы рваную рану. «Сколько времени прошло, значит, сонная артерия не задета. Замотать чем-то надо», - вступал в беседу с собой солдат. И снова внимание Ивана привлекли пробившиеся сквозь звон и шум в ушах шаги и речь. Теперь говорили женщины, вполголоса, но ночная тишина позволила услышать:
- Сказал, что где-то здесь… Высокий, крепкий. Иваном зовут.
- Я здесь! – не раздумывая, попытался крикнуть раненый, но вместо того издал хриплый бессвязный звук, который всё-таки услышали.
- Настя, вот он! Нашла!
Подошли две женщины с пологом в руках.
- Ну, что, казак, придётся тебе на такой подводе покататься, проговорила одна из них. – Настя, давай полог под него, сколько можно, а потом передвинуть попробуем.
- Господи, тяжеленный какой, - выдохнула Настя, подхватив Ивана под мышки.
- Хороший казак, справный, стройный, может, даже красивый, - говорила вторая, проворно подсовывая жёсткую холстину под обмякшее тело Ивана. Он всеми силами пытался помочь, вот только говорить не получалось. Боль и хрип – всё, что было вместо речи.
Женщины оттащили Ивана в тот самый лесок, который он приметил. Там его спрятали в Бог весть откуда взявшемся дровяном сарае. Рану обработали самогоном и обвязали марлевой повязкой. Он лежал на соломе с подложенным под голову пологом. На какое-то время подумалось, что всё самое страшное позади, и он снова провалился в темноту.
Один раз в сутки спасительницы по очереди приходили к Ивану. Настя оказалась совсем девчонкой. Иван смотрел на её худые руки, заостренные плечи и думал, как она тащила его, «центнерного борова», в этот сарай?
Вторая женщина (имени её Иван так и не узнал), была лет сорока, весёлая, живая, всё шутила:
- Вот выхожу тебя, оставлю себе. Вижу, сил в тебе немерено, в хозяйстве пригодишься.
Её густые чёрные волосы выбивались из-под платка, а красивые карие глаза смотрели так, будто они не в дровянике под носом у немцев, а на гулянке у друзей. Иван криво улыбался, старался не стонать, но не улыбнуться было нельзя.
Женщины кормили его куриным бульоном и молоком. Глотать было нестерпимо больно. В едва открытый рот женские руки бережно из ложки вливали живительную жидкость, вытирая тряпкой стекающие по подбородку струйки.
На четвёртую ночь Иван не сомкнул глаз, слушая шум моторов и ловя взглядом долетавший сквозь деревья отблеск фар. Было понятно, что что-то происходит. А когда утром дверь открылась уверенно и настежь, и в её проёме появился приземистый сержант и медбрат, Иван понял, что немцы ушли.
До Ростова было недалеко, в госпиталь раненого доставили быстро. Через месяц рядовой Иван Марков уже был выписан.
До конца своих дней ветеран носил на шее повязку, которая скрывала неровный бугристый шрам. В одном месте рана до конца не заживала, постоянно воспалялась. Голос Ивана из низкого и чистого стал сиплым, как на патефонной пластинке. Вспоминать пережитое не любил. Но когда приходилось, неизменно говорил с грустью и вполголоса:
- Так и не узнал я, кто эти ангелы… Подумать только, дотащили меня, жизнями рисковали… Красивые, чистые… А я даже не простился…
О Матвее Зубове рассказал, будучи глубоким стариком, незадолго до своей кончины. Без злобы, но и без благодарности. С войны Матвей не вернулся как пропавший без вести.
Митяшов Пётр.Дверь:рассказы. – Волгоград: Издательство «Сфера», 2022 – 104 с.