Мы были пасынками в армии, - курсанты на сборах после окончания военной кафедры. Быстро отощали. Набили бока на дощатых настилах в палатках. В свой срок накрыла нас и солдатская отчаянность на подрывных работах, и лагерная лень. А ночные дежурства даже нравились мне.
Однажды после отбоя и ухода дежурного офицера я сел под грибок спиной к столбу и принялся импровизировать на расчёске с папиросной бумагой. Моя губная гармошка зудела словно комар над ухом. Я играл до тех пор, пока бумага не намокла. Для просушки разложил её на колене и достал из кармана галифе транзистор. Ловилось хорошо, до Финляндии было рукой подать. Звуки джаза сыпались оттуда в первозданной чистоте и ясности. Вдруг передача прервалась, и ведущий скорбным голосом сообщил, что умер Луи Армстронг. И далее одна за другой зазвучали известные записи Армстронга, его рокочущий баритон и его труба на самых высоких регистрах в постоянных скатах на немыслимые низы.
Я повалился на песок с приёмником в руках. Слушал музыку и в изнеможении переворачивался с боку на бок. Корчило меня, было горько до слёз. Не заметил я ни полного угасания небес, ни первого высверка на востоке. Ночь с музыкой бесподобного артиста истомила до предела. И когда меня сменили, то в палатке я буквально рухнул на нары. От моего падения проснулся Сашка Жуков, - помятый, недовольный, высвободил руку из-под меня. И, наверное, тотчас бы опять заснул, если бы я не пробормотал:
-Армстронг умер.
Он вскочил как ошпаренный, выхватил у меня приёмник и пулей вылетел из палатки.
Сашка сам был трубач, мы с ним играли в солдатском клубе, имея большие послабления в распорядке сборов. Сашка - на трубе, я на гитаре. И пел Сашка профессионально, после ломки голоса окончил вокальную школу по полному курсу. В роте был запевалой. Вдруг ни с того ни с сего, от казарменной скуки, мог разразиться какой-нибудь оперной арией или просто прокачать грудь, вопя как иерихонская труба. Он был невысок и худ. И меня всегда удивляло, как в таком хрупком теле могли рождаться столь мощные звуки.
Хорошо получалось у него и рычание «под Армстронга».
В те времена этот джазовый музыкант был в фаворе у советских властей, в основном, как негр, конечно. Угнетённое меньшинство. А для нас, прежде всего, это был голос человека свободного мира - с блестящей трубой-корнетом словно провозвестник чаемых нами больших перемен и у нас в стране.
Завтрак я проспал по праву дневальному. И после обеда попал сразу на батальонный смотр.
Мы должны были пройти строем, и не доходя до трибуны, по команде грянуть песню «Когда поют солдаты, спокойно дети спят».
Мы стояли на краю плаца и топтались на месте. Ушла первая рота и запела «Катюшу». За ней вторая со своим «Полюшком-полем». Настал наш черёд.
Лейтенант звонко скомандовал нам и ринулся вперёд торжественным маршем. Мы за ним. Он был наш ровесник. Но безо всякой нашей расхлябанности, - истинный будущий офицер, с семи лет в суворовском училище, - Юра, как мы звали его в быту.
Вот он оглянулся и срывающимся голосом прокричал:
-Запевай!
И Сашка Жуков разразился на полную мощь:
-Шагает ночь к рассвету,
Труба зовёт в поход…
Далее подхватили все мы, девяносто человек, но довольно глухо по сравнению с нашим солистом.
-Солдат страны Советов
О Родине поёт…
Сашкин голос взвивался к небу.
Ещё на репетициях он своими руладами очаровал офицеров, полковник на трибуне был предупреждён о предстоящем сильном впечатлении, и мы особенно старательно «драли глотки».
-Послушны автоматы,
Колонны держат ряд…
Всё шло как надо, если бы на следующих строках Сашка вдруг не взлетел фальцетом (у него был диапазон в четыре октавы) и не принялся откалывать голосистые подбивки в духе армстронговского хита «Когда святые маршируют».
Изумлённые выходкой Сашки, мы неуверенно тянули:
-Безусые комбаты
Ведут своих орлят…
А Сашкин голос выстреливал отрывисто, очередями-синкопами:
-Когда поют…Когда поют…Когда поют…Когда поют…
Наш хор выводил мелодично:
-Когда поют солдаты…
А «труба Армстронга» выкрикивала:
-Поют в строю…Поют в строю…В строю, в строю…В строю, в строю…
Казалось, мы с Сашкой разлетались в разные стороны, пели по отдельности, но закончили, к нашему удивлению, в полном совпадении с его соло:
Мы спели:
-Спокойно дети спят…
А Сашка успел ввернуть в это время:
-Тогда спокойно-преспокойно детки в колыбельках спят…
Получался настоящий спиричуэлз.
Нам уже хотелось приплясывать под африканские извороты Сашкиного голоса, а наш лейтенант продолжал отважно печатать шаг, выучка сказывалась, хотя я всё-таки заметил по его вздернутым плечам, что он в ужасе от проделки запевалы.
Песня была длинной.
-Храним страну мы свято -
От Братска до Карпат.
Когда поют солдаты -
Спокойно дети спят…
И ладно бы Сашкины высокохудожественные вокальные выкрутасы на первом куплете и прекратились, но он, со своей побочной партией продержался до самого выхода с плаца, озвучил фиоритурами все пять куплетов с припевами и умолк только на футбольном поле.
Лейтенант Юра, бледный, морально убитый подошёл к Сашке и дрожащим голосом произнёс:
-Вы, курсант Жуков, что это себе позволяете?
-Сегодня Армстронг умер, товарищ лейтенант, - горестно сморщившись ответил Сашка и на помин покойного стянул пилотку со своей стриженой головы.
-Наряд вне очереди, курсант Жуков!
-Ну, товарищ лейтенант, я же не по-английски. Ну, товарищ лейтенант!..
Вечером нужно было играть на танцах, а на следующий день ехать в дом культуры соседнего колхоза. Про наказание забыли.
Тем более, что полковнику на трибуне Сашкина аранжировка понравилась. За песню мы получили пять, а вот за держание строя – четыре, и только поэтому на батальонном смотру стали вторыми.
Случилось это недалеко от городка со странным названием Кингисепп.
До конца августа над лесами и болотами в этой части СССР на танцплощадке солдатского клуба самозабвенно заливалась в ритмах джаза труба Сашки Жукова с перерывом на его пение. Доски площадки, устроенной на столбах у реки, гудели и трещали от мерного стука наших сапог, от топота девичьих «лодочек».
В один из таких вечеров доски в середине площадки проломились. Несколько человек рухнули под настил. Вытаскивали их всем скопом. Было много смеха. Но труба Сашки не замолкала ни на минуту, он всё поддавал и поддавал жару, а топот наших ног делался всё громче и сокрушительней.
Откуда нам тогда было знать, что очень скоро, словно бы от дуновения настоящей трубы Иерихонской, под ударами каблуков тысячных толп на площадях Москвы рухнет в небытие и весь хвалёный советский коммунизм.