Моё эстетическое воспитание началось, когда до полёта Гагарина было еще далековато, а мне до школы уже близко. Дебют состоялся на балете. В Мариинке давали «Ромео и Джульетту» - неплохой выбор для начала.
Маме, участковому врачу – педиатру, хотелось в свой выходной не только послушать музыку и насладиться балетом, но и просто побыть неузнанной. Для нее это было почти роскошью. Стоило выйти из дома, как ей то и дело навстречу попадались тетушки, спешащие сообщить доктору о здоровье своих дорогих чад. Мне же гулять с мамой было интересно. За какие-то пять минут удавалось услышать сразу несколько новых заковыристых слов, таких, например, как диарея, энурез, а то и психосоматика.
Мамины надежды побыть в театре инкогнито сбылись только частично. Да, мамаш с её участка нам не попадалось, но в первом же антракте к нам подскочил какой-то хлыщ, который, не обращая никакого внимания на меня, сразу стал давить на маму чем-то культуроведческим, почему-то называя её просто Люсенька.
Собеседник был красноречив и не думал умолкать.
- А знаешь, дорогуша, сколько лет было этим веронским ребятам? По четырнадцать. Он наврал. Позже я узнал, что они были тринадцатилетними.
Этот тип быстро взглянул на меня – прислушиваюсь ли я к разговору и может ли он продолжать.
- Пой ласточка, пой, - мысленно разрешил я, делая вид, что погружен а исследование содержимого своего ноcа.
- Ну и разврат там был в этих Европах, полная половая распущенность.
И как тебе это?
- Мама, я хочу пи-пи, - играя под маленького, громко заявил я. Во-первых, было уже действительно пора, а во вторых, кто он такой, чтобы отнимать от меня драгоценное мамино внимание и тянуть его на себя! Было очевидно, что не только мне, но и маме не нравится этот разговор, и это была веская причина.
До начала второго акта мы прятались в дамской комнате. Снаружи нас стерёг этот любопытный мамин знакомый.
Когда мы наконец-то заняли свои места и начался второй акт балета, то настало моё время прояснить ситуацию. Под страдания главных героев я и задал свой вопросик.
- Ма, а как зовут дядю?
- Лёвушка, блин, - недовольно буркнула мама и тут же спохватилась, – не отвлекайся, слушай музыку.
Но слушать музыку было некогда. Было о чем подумать.
Во-первых, что это за имя Лёвушка, и какое отношение имеет он к моим любимым блинам. Во - вторых, я, наконец-то, получил ответ, когда я стану взрослым. Получалось в четырнадцать лет. Не теряя время, я принялся за вычисления и установил, что ждать еще долго – дольше, чем сам живу.
Да, взрослым быть хорошо. Им полагается собственная Джульетта и шпага. Вот возьмём, к примеру, папу. У него точно есть Джульетта – это мама. А вот шпаги я у него не видел. Надо будет выяснить.
Второй антракт, чтобы не встретиться с Лёвушкой, мы просидели на своих местах в зале. Третий акт балета мы до конца не досмотрели. Гремела музыка, на сцене кто-то с кем-то ссорился, намечалось что-то интересное, но маму было не остановить. На выход!
Уже на улице я вновь вернулся к своим мыслям. Оставалось одна непонятная фраза Лёвушки, и ее следовало прояснить.
- Мама, а что значит «разврат и полная половая распущенность», – громко осведомился я.
Люди в трамвае стали оборачиваться. Пробежал смешок. Мама взглянула на меня с удивлением, закашлялась, старясь удержаться, а потом от души рассмеялась.
Смеялась мама долго – до Гагарина, но уже с перерывами.
Мне это нравилось. Я любил, когда мама смеётся..