АНАМНЕЗ
АННОТАЦИЯ
Детективная история на вечную тему о свободе человека в обществе. Рассказ ведётся от имени параноика, ищущего приют и лучшую долю в исчезающем мире. Реальность и фантазии главного героя смешиваются в его сознании, создавая мир, в котором он живёт. Несмотря на травму головы, герой учится подчиняться и адаптироваться к социальным условиям.
1. Прибытие
Вспоминая выпученные глаза отчима, я ясно осознавал, что он контрразведчик Войск Космического Назначения. До этого мне об этом кричала Анжела, его жена, но я этому не верил, потому что кричала она это только по злобе, когда хотела припугнуть меня. В тот раз, заглянув в щелку не плотно закрытой двери их спальни, увидел, как отчим сидел на краю кровати, голой спиной ко мне, надев большие наушники на голову. Он крутил ручки старинного радиоприёмника, стоящего рядом с ним на тумбочке. Анжела же, ритмично посапывая, лежала поперёк кровати, уткнув лицо ему в пах. Замерев, я глядел на эту картину. Вдруг отчим оглянулся и уставился на меня выпученными воспалёнными глазами. Стало понятно, что он контрразведчик. Я испугался, бросился к входной двери, распахнул её, слыша, как отчим выходит из спальни, выбежал из квартиры, сбежал вниз по лестницам подъезда и очутился на улице. Мимо шло много людей, и среди них было множество переодетых офицеров контрразведки Войск Космического Назначения. Я чувствовал их, а они следили за мной. Их было много и поэтому пришлось применить запрещённый ими приём. Чувствуя их приближение, я молотком разбил себе макушку. Вначале я бил молотком тараканов, а потом ударил себя по голове и убежал. Холодная тяжесть молотка, погруженная в серое вещество, позволила пробежать по тротуарам незамеченным и вывела на площадь. Я был в этом месте раньше, но не мог вспомнить когда. Голова не кровоточила и казалась абсолютно целой, но это не помешало мне снова распознать их – офицеров контрразведки Войск Космического Назначения. Здесь они казались не опасными, потому, что делали вид, что не преследуют меня. Боже, как их много.
Контрразведчики, мужчины и женщины, прохаживались по огромной площади, некогда аккуратно вымощенной брусчаткой. Сейчас же много камней было выбито, часть мест с отсутствующими камнями была заасфальтирована. Площадь была неровной, и из-за этого кое-где стояли лужи. Там где раньше был памятник Минину и Пожарскому, остался пьедестал, к которому был прислонена гранитная колонна. Колонну венчал гипсовый бюст, вылепленный с меня. «Охраняется государством» – было написано на ней красной краской. «О, ужас!» – возникло в моей голове, – «чтобы опознать меня, они вылепили моё лицо и поставили на главной площади». Я стал подпрыгивать, чтобы дотянуться до бюста и ладошкой сбить его со столба. Неожиданно почувствовал, что кто-то сзади положил руку мне на плечо. Развернулся и встретился глазами с офицером контрразведки Войск Космического Назначения. Он был в форме и спокойно, ничего не выражающими серыми глазами, глядел на меня. Он явно принимал меня за кого-то, кем я не был.
– Инспектор, это для красоты, – сказал офицер.
– Что? Бюст?
– Нет, форма на мне одета для красоты, – сказал он, застенчиво улыбнулся и поправил фиолетовую форменную фуражку с высоко задранной тульёй, кокетливо двумя пальчиками ухватив её за козырёк.
– Да, да, очень красиво, – поспешил согласиться я и замолчал, соображая, выполняет ли офицер сложный замысел спецоперации, или он просто по своей природе голубой. Хотя, стало спокойней, поскольку мне показалось, что офицер не понял, что моё лицо послужило моделью для этого бюста.
– Конечно, у бюста может найтись своя красота, но очень условная, – нарушил молчание офицер, – поскольку бюст был поставлен распущенному человеку из умершего общества. Так было, но мы искоренили распущенность. Пойдемте, Инспектор, убедитесь сами, – ровным голосом сказал мой собеседник и, взяв меня под руку, подвел к группе гуляющих людей.
Люди передвигались неторопливо и молча, в их движении чувствовался порядок, как будто они исполняли очень медленный сложный танец. Мужчины и женщины – каждый вышагивал сам по себе, но в рамках единого сценария. У всех в руках были небольшие темные коробочки. Время от времени кто-нибудь приостанавливал свое движение и нажимал клавиши, вмонтированные в приборчик. Люди не обращали на нас внимания, но каждый, кто ронял на нас взгляд, дружелюбно улыбался. Я улыбался в ответ.
– Образцовые граждане, – заговорил шагающий чуть позади меня офицер, – мы таких культивируем. Такие нам нужны. Заметили приборчики в их руках? Это совместный проект с нашими китайскими друзьями, вершина импортозамещения – компьютеры-наладонники, наше последнее достижение. Компьютеры, которые подсказывают. Подсказывают они на пятнадцать минут вперед. Даже ожидаемую беседу с кем-нибудь могут поведать. Раньше они массу времени тратили на треп между собой, на подлости, интриги и взятки. Даже, стыдно сказать, на политику. А теперь, как видите, спокойно и тихо гуляют. Если кому с кем приспичит поговорить, достаточно ввести в компьютер код собеседника и разговор тут же возникнет прямо в голове.
– И что же, все предсказания всегда сбываются? – удивился я.
– Конечно, я же говорю: компьютеры китайские – надёжные. Тем более управляются из Центра по радио. Так, что всё теперь очень разумно.
Мы отошли от гуляющих граждан, пересекли площадь и подошли к воротам двора большого многоэтажного дома.
– The box of flats, – почему-то сказал офицер, почти без акцента жамкая английские слова, и гордо посмотрел на меня.
– Надо же и ГУМ заселили, – пробормотал я и послушно шагнул за офицером в ворота.
Во дворе была насыпана огромная куча песка. Из песка торчала большая кокосовая пальма. Под пальмой сидел мальчик и лопаточкой строил песочный домик. Перед ним на стойке на колесиках стояла автоматическая кинокамера. Зелёный огонёк под объективом показывал, что она работает.
– Это наш будущий Герой. Мы его снимаем с детства в назидание следующему подрастающему поколению. Снимаем уже давно, с рождения и будем снимать всё время. Таким образом, мы запечатлеем все поучительные и назидательные мгновения из жизни Героя, чтобы будущие дети смогли каждый свой шаг сверять с его жизнью. Поучительно.
– Поучительно, – согласился я, – а как вам удалось здесь вырастить кокосовую пальму?
– С пальмой сложнее. Не приживаются они у нас, заразы. Приходится каждую неделю танк менять на пальму. Так и обходимся.
Мальчик остановил свой труд, равнодушно взглянул на нас и снова принялся перебирать лопаткой песочек.
– Можете подойти и погладить его по головке, – пропел офицер слащавым голоском, – камера вас запечатлеет и будет документ. А потом, когда из мальчика состоится Герой, вы в мемуарах опишите, как приобщились к воспитанию любимца народа и как он, став вашим отчимом, воспитал вас.
Мне не очень понравилось напоминание об отчиме, поэтому, забыв о выдержке, я иронично спросил:
– В прозе прикажете мне это написать или в стихах, или ещё как? Кого нынче волнует бумагомарание?
Моё ехидство произвело гораздо более сильный эффект, чем я того хотел: офицер в мгновение покрылся красными пятнами и тяжело задышал.
– Я и не смел вас обидеть, Инспектор. У меня и мыслей не было... – офицер неожиданно остановил свою речь. На секунду замолчал, уставившись на меня ничего не выражающими маленькими и жестокими глазками. Все лицо его, покрытое красными пятнами, выражало мыслительный процесс. Вдруг он прервал паузу и продолжил, будто читая текст:
– Танец Есенина и Айседоры Дункан может отразить воображение Пушкина о мире. Танцы представляют собой символику душевного состояния, наполненного чувствами, пожеланиями и мечтами. Они могут помочь выразить поэтизированные мысли и эмоции Пушкина. Танцы могут помочь лучше понять его поэзию и духовные проблемы, связанные с его мировоззрением. Они могут также помочь воссоздать атмосферу и состояние, в котором он создавал свою поэзию. Танец и воображение Пушкина могут быть совмещены в качестве связующего звена, помогая лучше понять его творчество. Танец Есенина и Айседоры Дункан происходил в период реальных политических изменений в России. На фоне последствий расстрела интеллектуалов чекиста Блюмкина, последние два приблизились к мартирологу, чтобы почтить память о павших и отразить свои чувства и мысли о происходящем. В таком случае, танец и состояние мог представлять собой выражение протеста, ради которого многие из интеллектуалов и поэтов принимали участие в протестах. Танец мог представлять собой символику потерянной болью и мучительного процесса потери. Таким образом, танец Есенина и Айседоры Дункан в контексте протеста со значимостью отражал воображение Пушкина.
Ничего не поняв из того, что сказал офицер, я всё же нашёлся и спросил:
– Пушкин был русским интеллектуалом, но чёрного цвета, а Есенин был тоже русским, но поэтом. Айседора Дункан была француженкой, и всех их чекист Блюмкин хотел подчинить себе, поэтому расстреливал. Как это отражено в поэзии Пушкина?
Ожидал, что офицер сейчас смажет мне в морду или стукнет ногой по голове. Мне было не привыкать. Но то, что голосом попа откликнулся на мой дикий вопрос и начал монотонно говорить, меня сильно удивило:
– В поэзии Пушкина проявляется одновременно и протест против авторитарной власти, и глубинное грустное понимание и осознание трагичной судьбы интеллектуалов, и призыв к духовному сопротивлению. В стихотворениях Пушкина часто вглядывается трагический элемент, связанный с происходящими политическими трагедиями. Особенно выражается это в стихотворении «Там, где город мой…», где Пушкин высказывает протест против авторитарной власти, которая сталкивала интеллектуалов с несправедливостью и унижением. Таким образом, Пушкин мог отразить своё отношение к реальности в своих произведениях через символику танца и воображения, – всю эту галиматью офицер произнёс на одном дыхании.
Остановился.
Отдышался и бездумно глядя на меня вдруг выпученными глазами, продолжил:
– Пушкин сторонился активной политической деятельности, но стал одним из самых известных противников чекистского режима в России. Он многократно публично и в своей поэзии выражал своё неприятие чекистских репрессий и бесчестия. Его произведения - от «Евгения Онегина» до «Дубровского» - стали моральным протестом против авторитаризма и демонстрацией всей бесчеловечности и несправедливости чекистов.
Мне надоело монотонное бормотание офицера о Пушкине. И причём здесь Пушкин, – подумал я, но боясь, на дальнейшую долгую отповедь офицера, просто спросил:
– И что?
– И ничего, – грозно ответил офицер, – Борис Безрода является важным представителем современной русской литературы. Он нацелен на то, чтобы восстановить благодатные идеалы русской литературы. Он стал писать о прошлом, чтобы продемонстрировать, как русское общество движется в правильном направлении. Он предлагает нам возможность проанализировать и понять наше современное положение. Он пишет о людях, которые пытаются справиться с проблемами для достижения поставленных целей. Он также открывает нам глаза на то, каким должно быть достойное и правильное отношение к родине и людям. Борис Безрода был ключевым автором и артистом в танцах Айседоры Дункан. Он участвовал в творчестве Дункана в качестве автора и артиста. Он использовал стилистику Дункан и присоединился к её театральному коллективу. Безрода помог Дункан сделать свои танцевальные постановки максимально живыми и доступными. Он также помог Дункан объяснить суть движения через поэтические написания и речи. Безрода был важным партнёром Дункан и внёс значительный вклад в формирование её танцевальной и драматической традиций. Как и написал все стихи Есенину, а затем, когда нацмен Пушкин стал драться и запугал своими нигаприёмчиками ботана Безрода, кстати, тоже негра, то написал всю стихотворную прозу и Безрода.
– Кто такой Безрода? – тихо спросил я, пытаясь вспомнить, куда я дел молоток, которым убил таракана в голове у отчима, а сейчас я отчётливо видел таракана на макушке офицера.
Офицер совсем не ощущал моих переживаний. Вместо того, чтобы достать и раскурить косячёк, он занудливо продолжил:
– Творчество Бориса Безрода представляет собой смесь различных стилей и мотивов, включая психологию, природу, историю и литературные каноны. Его стиль письма близок к творчеству Есенина и Пушкина, благодаря мудрости, глубине мыслей, ироническому юмору и авторской осведомлённости в описании больших и сложных тем. Однако Борис Безрода также добавляет свою собственную точку зрения в обсуждение социальных и политических проблем, что придаёт его поэзии уникальность и актуальность.
Офицер замолчал. Почмокал губами, явно выказывая недостаток влаги во рту. Я стоял перед ним и понимал, что никакой жидкости не смогу предложить ему. Обстановка для меня, пожалуй, была более незнакомая, чем для него.
Неожиданно, откуда-то сверху неприятно-стервозный женский голос произнёс:
– Sorry, we cannot process your request. Please contact the support team.
Честно говоря, я не понял, что сказал по-американски жамкающий бабий голос, но офицер всё понял, и вдруг продолжил свою речь женским голосом, продемонстрировав, что он совсем не человек, а обыкновенный робот:
– На произведения Бориса Безрода появились многочисленные рецензии. Люди, которые прочитали его роман "Недолгая радость бессмертия", выражают своё удивление тем, как автор передаёт тонкую ноту иронии в описании постсоветской жизни. Роман "Просто выбрали меня", благодаря изречениям главного героя, был признан как истинный философский трактат. Роман "Козёл" привлёк внимание публики своей глубокой психологией и поразительными картинами быта. В произведении "Королева клопов" автор поставил перед читателем задачу проникнуться в странный и загадочный мир, созданный им. Автор также проявил творческую мастерство в произведении "Блокада". В этой книге автор использовал подробную и достоверную историческую информацию, чтобы проиллюстрировать людям суровую реальность войны. Наконец, его роман "Американец Веня и пара эпизодов с женщинами" получил высокие оценки за реалистичность и живые детали описания. Борис Безрода - российский писатель романа, обладатель Арктической премии и премии Нобеля в литературе в 2220 году. Он посвящал большую часть своей работы учёному и практическому исследованию российской истории. Его произведения часто сосредоточены на динамике человеческих отношений и искажении правды в оттенках постпутинской российской реальности. Он был признан за свои уникальные сценарии и идеи, а его произведения привлекали внимание читателей и критиков.
Мне пришлось прервать хвалебный монолог офицера просто потому, что хотелось жрать, срать и спать. И я понял, что, если не остановить офицера, он может продолжать свою речь до бесконечности.
– Ну, хорошо, ну я писатель, – спросил я, – вам то польза от этого какая? Если даже я её не чувствую?
– Я совсем не собирался вас обзывать писателем. Да вы спросите у любого. Вам любой расскажет, как мы поступили с писателем. Он жил в соседнем корпусе, – вдруг испуганно фальцетом прокричал офицер и исчез!
2. Писатель
«Вы все дурачки и заблудшие, а я вот, пишу для того, чтобы вас вразумить. Я лучше вас всех. Вы не знаете того, что я знаю. Я творец, а вы потребители моей души ...,» – говорил он. А когда этот писатель не только стал так говорить, но и думать так же, мы его отправили в созвездие Козерога, есть там наипрелестнейшая планетка – все условия для жизни: ванна, письменный стол, куча CD и плеер для них, туалетная бумага, индивидуальный унитаз, ручка, чернила, ну, и конечно, бумага для создания шедевров. Ковёр даже выдали. И никого вокруг – делай, что хочешь, и никого не бойся.
И стал писатель писать. И писал он вволю. У него даже что-то типа второго дыхания в творчестве открылось. Радовался он очень, а потом, вдруг загрустил – понял, что читателей-то у него нет.
Стал он у санитара спрашивать, как вернуться назад. А тот ему точно по инструкции объяснил, что от такого счастья у него возврата нет. Назад межгалактические корабли не летят – топлива не хватает, да и без него у нас хорошо. Кончилась эта история тем, что однажды зашли к нему в палату, а он висит: разорвал штаны, сделал из них верёвку и повесился на батарее парового отопления. С батареей вот мы сплоховали, но без неё было бы писателю плохо. Холодно было бы. Верно ведь?
3. Герой
На улице было тихо и многолюдно. Люди собрались с двух сторон дороги, по краю тротуара. Стояли чинно и тихо, внимательно наблюдали, как два офицера волокли за ноги тело. Голова, лицом вниз волочилась по асфальту, вычерчивая за собой сукровичную полосу. Следом шло несколько офицеров в парадной форме, с аксельбантами.
Вдруг шествие остановилось. Офицеры, бросив тело на дорогу, отошли. Люди, как по команде, заорали, бросились к телу, сгрудились, толкались. Люди плевали и пинали тело. Каждый, отпихивая другого, пытался дотянуться и хоть разочек ударить, или хотя бы плюнуть в поверженного человека.
Немного подождав, офицеры переглянулись, и смело вошли в толпу. "Всё! Всё! Всё!" – кричали они и расталкивали людей. От команд люди быстро успокоилась. Граждане, опомнившись, чинно отходили в сторону и снова выстраивались по краю тротуара. Офицеры снова взяли тело за ноги и поволокли его дальше.
Меня затошнило.
– Какое преступление совершил этот человек? – спросил я, преодолевая спазм.
– Он выделился из толпы, он стал Героем. Он совершил подвиг и стал знаменитым. Вот за это его и карают.
Застывшими глазами глядя на кровавую полоску за волокшейся головой, я прошептал:
– А что плохого в подвиге? Издевательство это за что?
– Инспектор, каждому должно делать, что предписано. И жить по уставу, ведь, правда? А несправедливые муки Герою компенсируют отдельной квартирой. А квартира бабла стоит! Просто так на геройстве это не заработать.
У офицера зазвонил сотовый. Он минуту что-то слушал в трубке, сказал: “Есть!” и продолжил:
– Только что разъяснили. Ничего с Героем не сделается. Он сейчас живёт в своё удовольствие. А волокут и бьют его муляж. И люди знают, что терзают всего лишь его пластиковую копию. Кстати, нас пригласили на совместный ужин с ним.
Офицер быстро зашагал. Я поспешил за ним. Вошли в парадное одного из зданий. Долго и молча шли по коридорам, поднимались и спускались по лестницам. Я явно заблудился, а офицер не счел нужным комментировать дорогу. Наконец зашли в плохо освещенную длинную и узкую комнату, точнее чуланчик, поскольку комната была без окон и была освещена только тусклой лампочкой свисающей с потолка на длинном шнуре. Под лампочкой стоял стол, на котором почему-то стояли тарелки с размазанной по ним манной кашей. Шесть тарелок стояло на столе. За столом, лицом к нам сидел человек и угрюмо глядел на нас. Я остолбенел, в пробитой голове запульсировало – за столом, пристально вперившись в меня своими бесцветными выкаченными глазами, сидел отчим.
– Вот он, Герой, – кивнул на отчима офицер.
– Очень приятно, – сказал я.
– Ешьте, – кивнул на кашу офицер и уселся за стол, я сел рядом.
Отчим делал вид, что меня не знает, что зовут его Герой. Он быстро схватил со стола стакан и сунул его под стол. Забулькало. Толкнул меня в колено. Я сунул руку под стол и почувствовал в ладони стакан. Герой так же под столом наполнил второй стакан и так же молча, под столом протянул его офицеру. Под столом же налил и себе.
– Ну, вздрогнем, – скривившись, вроде как в улыбке, сказал Герой, и мы чокнулись под столом, умудрившись совместить наши стаканы, не наблюдая их.
Офицер и Герой быстро выпили, я последовал их примеру. Оказалось – портвейн. Ковырнул ложкой кашу, она оказалась безвкусной и противной. Каша была сварена без соли и сахара, на воде.
– Точно, и мне кажется, что дрянь, – сказал Герой, пристально поглядев на меня.
Мне показалось необходимым сменить тему.
– Как вы стали Героем? – спросил я заинтересованно.
–Да ничего особенного, – с улыбкой ответил Герой, – прокурора облил зелёнкой.
Я оторопело уставился на Героя.
– Зачем?
– Не зачем, а почему, – ответил он мне строго, – потому что зелёнка была, целых полведра и поспорил я с ребятами, что вылью на прокурора всю зелёнку. В результате выиграл ящик портвейна Агдам и стал Героем.
– Полведра зелёнки это очень много, – задумчиво протянул я и представил себе зелёную жидкость, плещущуюся в железном ведере, а потом энергичным залпом выплёскиваемую на ничего не подозревающего прокурора, идущего от своей машины к подъезду дома, где он живёт. Или наоборот, прокурор получил заряд зелёнки, когда шёл от подъезда к своей машине. И всё произошло только потому, что на кону стоял ящик портвейна.
– А где вы взяли столько зелёнки?
– Да, аптеку грабанули, – буднично, но с внутренней гордостью ответил Герой.
Он снова разлил под столом питье. Снова выпили. Сотрапезники мои замолчали, я тоже молчал и с удивлением наблюдал, как и без того, недобродушное лицо офицера становилось все злее и злее, особенно глаза.
Неожиданно офицер уже привычным для меня монологом стал декламировать:
– Социальный психоанализ Юнга и Пушкин — это научное направление, которое исследует соотношение между индивидуальными и социальными структурами. Основная работа Юнга состоит в том, что он анализирует процессы самореализации и развития личности в механизмах общественного сотрудничества. В процессе своих исследований он предлагал новую точку зрения на то, как зло встраивается в межличностную интеракцию, а именно основанную на непосредственном принятии пространственной концентрации. В своей статье «О социальном психоанализе» Юнг утверждал, что социальное окружение имеет важное влияние на развитие личности и принятие некоторых ролей в обществе. Он также считал, что психоаналитические методы используются для изучения индивидуальных и социальных структур. Таким образом, социальный психоанализ Юнга предложил интегративный подход к исследованию личности и предоставил новый подход к пониманию взаимосвязей.
Лампочка несколько раз мигнула и засветила в несколько раз слабее. Офицер неожиданно, также как и начал, прервал свой монолог.
– Пора спать, – приказал он.
Молча встал, очень быстро и очень зло оглядел меня и ушёл.
Герой снова налил, и мы снова молча выпили, а потом ещё раз. Герой заметно окосел, я тоже.
– Офицер, наверное, уже засыпает, – вдруг сказал Герой, – и нам пора поспать. Между прочим, он уже переоделся в кружевную пижамку и накрасил губы.
– Кто?
– Офицер, конечно, – в распев сказал Герой.
– Зачем? – оторопело спросил я.
– Как зачем? Чтобы получить подарок с утра.
Вдруг глаза Героя посуровели и он, неожиданно зло спросил:
– Где твоя регистрация?
– Вы о чем? – не понял я.
– Это то место, где ты должен спать, – вдруг очень трезвым голосом сказал Герой и встал из-за стола, – ты плохо изучал Юнга, Пушкина и Есенина.
Я с изумлением увидел, что одет он был в пижамные штаны и тапочки на босу ногу, а из его носа выползал таракан, вчера прибитый мной моим молотком на щеке у отчима.
4. Процедуры
В то мгновение, когда я уже осознал себя после сна, но еще не проснулся, почувствовал на себе взгляд. Я, собственно, от этого и проснулся. Приоткрыл глаза, почувствовал яркий свет. В разноцветных кругах, плывущих в глазах, появилась девица в белом халате. Я зачем-то слегка кивнул ей головой, окончательно просыпаясь, и тут понял, что совершенно ни чем не прикрытый лежу на клеёнке твёрдой кушетки, такой, какую обычно ставят в районных поликлиниках. Рывком сел, инстинктивно сложив ладони на паху, и заспанными глазами уставился на бесцеремонную девушку.
Девица доброжелательно ухмыльнулась:
– Не стесняйся меня, миленький, я – обслуживающий персонал. Сейчас мы сделаем укольчик. А зовут меня Анжела.
– Зачем? – хрипло спросил я и попытался окончательно проснуться, оценивая, что пришедший обслуживающий персонал очень не дурен собой, подтянут, свеж и грациозен.
– Дурачок, ты уже все забыл.
– Не смей со мной так разговаривать. Я – Инспектор, – сказал я ей самым официальным голосом.
– Теперь тебе не стоит афишировать, что ты Инспектор, – пропела девица.
– Что происходит все-таки?
– Ну, конечно, ты все забыл! – она приблизила своё лицо к моему, а левой рукой нежно взяла за плечо. В правой руке она действительно держала наполненный двухмилилитровый одноразовый шприц.
– А кто орал, что у Героя глаза убийцы?! Да ещё нарушил режим и напился пьяным?
Вопросы Анжелы напрягли.
– Я, я ничего такого и не говорил, – пролепетал я. Испуг волной пошёл из живота по всему телу. Застывшими глазами я уставился на девушку. Девица доброжелательно, но внимательно глядела мне в лицо.
– Вот, и Лоцман говорит, что, как отвечать, так вы все всегда боитесь.
– Какой лоцман?
– Ну, шеф, короче, – продолжала девушка доброжелательно ворковать не понятные и страшные для меня слова, – совершенно не опасный укольчик я сейчас поставлю. Не больнее, чем укус комарика. Ты, не бойся, миленький. Тебе будет очень хорошо и приятно.
– Я больше не буду. Я был, видимо, очень пьян и все, что говорил, говорил бессознательно. А Герой очень хороший. Мы с ним вчера познакомились. Как же я мог про него что-то плохое говорить?
– Конечно, Герой молодец и умница. Мы все его любим и уважаем, – ворковала Анжела и нежно мяла моё плечо, осторожно надавливала, указывая, что мне надо прилечь для укола, – а Лоцман его любит больше всех и, по-моему, боится. Ложись, миленький. Девушка неожиданно коснулась своими тёплыми губами моего уха и доверительно прошептала:
– Между прочим, Герой меня девственности лишил. Он хороший. А знаешь как?
– Наверное, как и все, что он делает – замечательно, – прошептал я, – и увидел под слегка отвисшим халатом Анжелы её грудь. Она была без лифчика и под ладонью, которой продолжал прикрывать гениталии, почувствовал возбуждение.
Дверь в комнату со стуком распахнулась, и лицо Героя, нависло надо мной. Ещё успел заметить, что он был в хирургическом зелёном комбинезоне. За ним стоял мой вчерашний знакомый офицер и ещё несколько человек.
– Я тебе покажу процедуры! – завопил Герой и с размаху ударил меня по лбу мокрым полотенцем. В голове завибрировал молоток, плавающий в сером веществе мозга.
– Что происходит? – закричал я, поднимаясь и пытаясь ухватить и задержать руку Героя, наносящую мне новый удар.
Офицеры, вошедшие с Героем, навалились на меня, повалили и распластали на кушетке, прижав мою грудь, ноги, руки, голову, не давая пошевелится. Герой бил по лбу. Частота пульсации крови в моей голове нарастала. Я ничего не понимал, я ослаб, я мог только напрягать мышцы от ударов и боли. Проваливался в обморок. Я вышел из тела. Боль прошла. Только голова пульсировала в такт размеренным шлепкам мокрого полотенца.
5. Лоцман
Очнулся я от холода и сильной головной боли. Ощутил, что всё ещё голым лежу на липкой, слизкой, холодной клеёнке твёрдой кушетки. В комнате был выключен свет, но из-за электрического света, попадающего в щель между полом и закрытой дверью и белых стен, в серой темноте помещения можно было различать предметы. В шаге от кушетки стоял табурет, привинченный к полу, а ещё шаг за него – закрытая дверь. В дальнем от меня углу стоял стол, а рядом с ним – кресло.
Неожиданно в глаза ударил яркий свет, и вкрадчивый голос что-то пропел, видимо поздоровался. Я вздрогнул, растерялся, я ничего не видел кроме влетающих в глаза жёлтых, зелёных, оранжевых, синих кругов и звёзд. После секундного замешательства попытался руками прикрыть наготу. К моим ногам из недр раздирающего глаза света были брошены пижамные штаны и куртка. Постарался быстренько натянуть одежду. Пижамный комплект был чистым и накрахмаленным, но поношенным. На штанах, на колене была дырочка.
– Шокотерапия, – произнёс голос за светом.
– Тогда или сейчас? – спросил я.
– Не груби, – был ответ, – и запомни, меня, доктора Лоцмана, надо слушать очень внимательно и прилежно подчиняться. А то пообломаю.
Я очутился в кресле. Руки мои были привязаны полотенцами к подлокотникам. Все произошло так быстро, что я даже не успел испугаться, а может, я опять был без сознания. Напротив меня стоял стол, на столе лампа, которая была направлена мне в глаза, но свет был не таким сильным, как раньше и поэтому я различал стол и сидящего за ним человека.
– Уберите свет, – попросил я.
– Я его уже и так убрал. Запомни все, что здесь делается – для твоей пользы. А, вообще, я смотрю, Анжела очень тебя возбудила. Перестаралась, видимо, девушка со своими впечатлениями. Вообще-то это новая методика ассимиляции. Тебе понравилось? Кто ты есть по твоему мнению?
– Я человек, прежде всего и попрошу со мной обращаться по-человечески!
Мой собеседник хмыкнул из-за стола.
– Ну, а здесь ты с какой целью?
– С целью инспекции.
– Очень хорошо, – потёр ладони Лоцман и оживился, – Опаньки, с целью инспекции? – спросил он сам себя фальцетом, почему-то явно сдерживая смех. – Живи пока. Придёт время, перекочуешь из диагностов в пациенты, напиши, я тебе конфеты - подушечки принесу.
Он встал из-за стола и подошёл ко мне. Лица у него не было. Место, где находится лицо, было матовым, размытым и вибрировало, как на телеэкране, когда берут интервью у офицера контрразведки Войск Космического Назначения. Я представил себе, сколько неудобств возникло у него с сокрытием своего лица, и как потно и душно ему сейчас под созданной завесой и ухмыльнулся.
Доктор отреагировал мгновенно. Он забежал за свой стол и уже оттуда закричал:
– Ты опять дерзишь! А будешь дерзить, будет опять шок.
Я испугался.
– Ну вот! Ну вот! Ты испугался, – обрадовано закричал Лоцман.
– Да, конечно, я не хочу шок, я не буду дерзить, – произнёс я тихо и искренне, постаравшись сделать свой голос максимально подобострастным.
Лоцман за столом одобрительно ухмыльнулся, достал сотовый телефон и вдруг заинтересовался им: принялся нажимать клавиши на мобильнике. Через какое-то время телефон ему надоел, он вскинул глаза на меня голого, робко сидящего перед ним и ожидающего свою судьбу.
Продолжил:
– Ну вот, ты немного успокоился. Теперь к делу: нам не нужна твоя инспекция.
–Почему?
– Да потому! Придётся время тратить на тебя, диагност-неумёха. Как же ты, гомункулус, будешь инспектировать мир, создавший тебя?
– Почему же это я гомункулус?
– Да потому что вы все гомункулусы, потому как существа социальные. У нас люди не рождаются, у нас рождаются организмы, а люди у нас делаются. Надо сделать врачей – мы их делаем. Солдат надо – солдат делаем. Героев даже делаем. А ты, ты вообще – бастард Героя и Анжелы, наших экспериментальных созданий. Слушай, пигмей, разве может творение изучать и поучать создателя?
– Наверное, нет, – тихо сказал я, предчувствуя ещё более нехорошее развитие событий. Облизав пересохшие губы, я продолжил хриплым от страха голосом говорить так, как думал, – но, изучая, творение постигает свои возможности, набирает опыт и силы поменять создателя. Или избавиться от него ...
– Всё! Всё! Всё! – прервал мои соображения Лоцман, – говоришь ты опасно, заумно говоришь. Типичная шизофрения! А ведь все сводится к очень простому вопросу – зачем ты изнасиловал Анжелу?! – заорал Лоцман и застучал рукой по столу.
– Кто, я? – опешил я, удивлённо ткнув себе в грудь пальцем.
– Конечно ты! Не я же! – заорал Лоцман.
Он молниеносно засунул руки куда-то под столешницу и, достав, бросил на стол ворох, состоящий из скомканных простыней, халата и зелёного хирургического комбинезона.
– Вот оно доказательство – на любой из этих вещей – пятна твоей спермы. Они ещё влажные – не узнаешь?
Он схватил вещи и швырнул их мне в лицо. Единственное, что я смог сделать в ответ – брезгливо потрясти головой, сбросив тряпки себе на колени.
– К тому же ты, щенок, сорвал нам селекционную работу, ведь вместо того, чтобы трахаться с тобой, у неё должна была быть плановая вязка с Героем, для производства настоящего человека, – тут Лоцман сорвался на фальцет, – а ты всё сорвал, испоганил нам эксперимент, гад!
Я почувствовал укол в левую руку. Закружилась голова. Кресло моё приподнялось и стало кружить у потолка. С высоты я обозревал маленького врача, который стоял за своим непомерно большим столом и разглагольствовал, очевидно, читал лекцию:
– Вредные идеи гуляют в воздухе, плавает дерьмецо в нежном тумане. Вы все дерьмецо недостойное, а ведь мы заботимся о вас. А вы сейчас со своими инспекциями. Нет бы, жить себе, да о бабле мечтать. Ну и секс разрешён, конечно. И пиво. А вы всё куда-то хотите влезть ещё, туда, куда не надо, а потом начинаете бояться и дрожать и хныкать. Не надо инспекций, не надо политику. Оставьте всё это нам, и мы вас не тронем. Иначе …
6. Метродом
Кресло приземлилось в широкий и длинный коридор. Прямо посредине между стенами. Коридор был освещен подмигивающими лампами дневного света, некоторые из них не горели, но было достаточно светло, чтобы разглядеть, что впереди. Впереди была бесконечность, коридор смыкался вдали, где была неясность.
Мимо пробежал человек в чёрном комбинезоне. Я бездумно глядел на его удаляющуюся спину. Минут через пять он превратился в точку и исчез. "Хорошо бегает", - подумал я. За спиной раздался грохот шагов и ещё один человек пробежал вперёд. Не успел человек исчезнуть, как мимо меня пробежало ещё двое. Было бессмысленно сидеть и созерцать удаляющиеся спины бегущих людей, я встал и неспешно пошёл вперёд, вслед за ними. Сзади меня догнал очередной бегун в чёрном комбинезоне, на его промелькнувших плечах я разглядел военно-морские погоны капитан-лейтенанта. Следом очередной бегущий затормозил около меня.
– Ты, чё! – заорал он, глаза его выдавали ужас.
Я вопросительно посмотрел на него.
– Беги скорее в убежище, кретин! – проорал он и помчался дальше.
Секунд сорок до меня доходило то, что он прокричал. Вдруг я понял, что надвигается катастрофа, и припустил вслед за человеком в комбинезоне. Метров через триста я его догнал и уже пытался не отставать, иначе бы заблудился – коридор расходился по нескольким направлениям, и чем дальше бежали, тем все чаще поворачивали в боковые проходы, в которых настигали других бегущих. По мере нашего бега, нас становилось все больше и больше. Пот капал на глаза, усталость и желание не отстать от военного не позволяли оглядеться и разобраться где мы и что за люди бегут вместе с нами.
Количество людей уже не позволяло бежать, и я осознал, что нахожусь в потоке людей медленно продвигающихся вперёд по туннелю метро. Каждый стремился двигаться быстрее, каждый стремился протиснуться и обогнать идущего впереди, или оттолкнуть шагающего рядом. Каждый мешал другому. Потные тела влипали друг в друга, выдавливая ещё большее количество пота. Трение тел, топанье множества ног, хриплое дыхание уставших и испуганных людей вызывали равномерный, но неприятный гул. В спёртом воздухе чувствовался явный запах мочи и страха. Внезапно появился ещё один нарастающий и протяжный и давящий уши звук, будто бы где-то вдали самолёты входили в пике. Люди закричали. Закричали все разом, но каждый что-то своё, тела вздрогнули и попытались с удвоенной силой давить на впереди идущих, проворнее протискиваться, крепче толкаться. Я, было, хотел обернуться, чтобы понять, что твориться сзади, но немедленно чьи-то пальцы попытались вцепиться в мои глаза. Тела, стены, носы и зубы, затылки с всклокоченными волосами, пот и злоба. Душно, стоны, крик, ругань.
Слева, через два тела от меня, почти около стены, голова какой-то женщины безвольно повисла. Видимо, она потеряла сознание, а, может быть, вообще умерла, но её бесчувственное тело, зажатое другими туловищами, все так же медленно и неумолимо плыло вперёд.
Завыла сирена, перекрывая крики, стоны, гул, визг, плач. Сперва тонко и надрывно, а затем глуше и настойчивей. Толпа разом вздрогнула и попыталась быстрее устремиться вперёд. Скорости это не прибавило, но зато люди более озверело начали толкать друг друга. Некоторые из идущих стали исчезать, тонуть в этой реке тел, их затаптывали.
Неожиданно вой сирены смолк. На одно мгновение наступила тишина. На мгновение поток тел остановился. Но только на мгновение. Сирена вновь взревела, толпа вновь рванулась вперёд. Многие без разбора принялись молотить по окружающим руками, ногами, головой. По мне били, но я не обращал на это внимания, я, просто, подчиняясь инстинкту толпы, стремился продвинуться дальше. Несмотря на опасность лишиться глаз, что-то заставило меня обернуться, и комок ужаса подкатил к горлу: нескольким метрами позади, из пазов в стене выползали блестящие, отполированные створки толстой стальной двери и медленно сходились, давя и перерезая впрессованных между ними людей. Несмотря на рвущий барабанные перепонки шум, я услышал чпоконье лопающихся тел и хруст раздавливаемых костей. «Осторожно, двери закрываются», – запоздало пропел нежный женский голос диктора.
Человек находящийся чуть левее и впереди меня стал оседать, я попытался удержать его, ухватив под мышки, но через несколько десятков секунд почувствовал, что уже не хватает сил поддерживать его. Кто-то, пытаясь, протиснутся между мной и задохликом, ударил мои руки, и тело выскользнуло из них. Двигающаяся масса людей увлекала меня вперёд, а я даже не увидел, а скорее почувствовал, как люди, напирающие сзади, топтали безжизненного человека, которому я пытался помочь.
Через несколько секунд я забыл об этом, все мои силы и разум были подчинены только тому, чтобы самому остаться живым.
– Где мы? Куда мы прём? – крикнул я в плывущее справа ухо.
Ухо сделало вид, что не услышало и принадлежавшими ему руками принялось ещё интенсивней разгребать толпу, пытаясь на тело вперёд или вбок уплыть от неожиданного, а может быть дурацкого вопроса. Манёвр уху удался и на месте убежавшего возникло новое, с дырочкой в мочке, видимо, женское ухо. Ухо исчезло, на его месте появились ощерившиеся губы в губной помаде.
– Ты, идиот, что ли? – проорал рот, обнажая золотые фиксы. Даже здесь, в духоте потных не мытых тел я почувствовал вонь дорогого рта. Брезгливо отвернулся от хамоватой тётки и проорал свой вопрос налево.
– Ты, чё толкаешься, – услышал я в ответ и почувствовал тычок локтём в бок.
На удар я не стал отвечать, потому что три тела левее и чуть впереди увидел лицо Героя. Решительно и отчаянно я стал протискиваться к нему. С Героем свести счет я готов был хоть здесь. Герой, видимо, заметил меня. Он тоже энергичнее стал протискиваться вперёд, пытаясь избежать встречи со мной.
Духота, шум, гам, рёв, крик. Тяжёлое дыхание людей. Тычки в бок, в ребра, в спину, в горло в позвоночник. Пощёчины, затрещины. Удары кулаками в зубы, в скулы, по ушам. Я упорно лез вперёд, не на что другое не отвлекался: только вперёд, только догнать и сохранить сознание, и не упасть. Героя я потерял из виду, но мне казалось, что верно двигаюсь за ним.
Моё лицо ткнулось в серый комбинезон. Надо мной вздымался полицейский. Он был на полторы головы выше меня. Здоровые полицейские плечом к плечу стояли стройной шеренгой и с размаху дубинками били по головам тех, кто на них напирал. Напирали все, поэтому они без отдыха раздавали удары.
Удар по голове потряс меня. Ноги не выдержали и я, с мыслью, что сейчас буду затоптан, повалился вниз. За расставленными ногами охранника я увидел стену, а в ней плохо прикрытую крышку люка – это была первая половина секунды. Вторую половину секунды до сознания доходила боль от удара и оттого, что на моё бедро наступила чья-то нога. Молоток в сером веществе моего головного мозга раскалился и резко швырнул меня вперёд, между ног полицая, прямо в люк. За люком была решётчатая площадочка, сваренная из толстой арматуры. По бокам была чёрная пустота. Вполз на эту решётку и плотно задвинул крышку люка. Шум людей за крышкой стал почти не слышен. В тишине и темноте руками начал щупать вокруг себя и обнаружил лестницу из ржавого метала, уходящую вертикально вниз. Решил по ней спускаться. Осторожно и долго, руками и ногами прощупывая каждую ступеньку, спускался в полной темноте и, наконец, ноги встали на основу. Присев на корточки я принялся ощупывать стену, поскольку от пола шёл поток воздуха. К своему счастью обнаружил достаточно широкое отверстие, видимо, вентиляционного туннеля квадратного сечения, настолько широкого, что в него возможно было влезть на четвереньках. Сделав несколько поворотов по ходу туннеля, вылез на свет. Когда качания молотка в сером веществе прекратились, я осознал, что влез в огромный зал. Моё появление скрывал большущий металлический параллелепипед из которого слышалось чуть слышное гудение. Ощутил сквозняк хорошо проветриваемого помещения.
Я выглянул из-за укрытия и понял, что нахожусь в большом зале, где рядами расположено несколько десятков огромных металлических параллелепипедов, точно таких же как и тот, что и укрывал меня. Очень было похоже на то, что я влез в помещение, где располагались блоки огромного суперкомпьютера. Людей не было, это придало мне смелости очень осторожно, перебегая от блока к блоку, пересечь пространство и на цыпочках подбежать к приоткрытой двери. Стараясь, чтоб меня не было видно, заглянул в соседнее помещение. Там, в центре зала, стоял длиннющий стол, по сторонам которого стояли мониторы, много мониторов, может сто, и за каждым в кресле сидел офицер Войск Космического Назначения. Офицеры что-то печатали на клавиатурах и немногословно переговаривались о точечном запуске ракет с боеголовками, начинённых дустом. Я понял, что попал в штаб космической обороны и тихонько стал ретироваться от двери, в которой неожиданно пронаблюдал военное таинство, мудро опасаясь быть немедленно убитым, если меня обнаружат. Отпрянув от двери, я осторожно, на цыпочках побежал по периметру зала с компьютерными блоками в надежде найти ещё одно вентиляционное отверстие, чтобы покинуть помещение, куда так нечаянно попал.
В одном месте заметил, что стена не смыкается с полом. Лёг, оказалось, что если плотно прижаться к полу, то я как раз протискиваюсь в щель. Не обращая внимания на то, что комки засохшего цемента царапают кожу, пополз. Стена оказалась капитальной, толщиной метра в четыре, но я нигде не зацепился, не застрял. Спасибо строителям, которые не доделали сооружение и приёмщикам, которые приняли секретный вычислительный центр с браком в стенах.
Выполз я в кусты, бездумно и густо росшие около стены здания, которое снаружи казалось обыкновенной блочной пятиэтажкой. За кустами открывалась плохо заасфальтированная улица. На ней никого не было и это настораживало. Я пошёл вдоль дома, стараясь находиться в кустах. Из открытых форточек и приоткрытых окон слышалось звяканье посуды с кухонь, шум водопроводной воды и звуки из телевизоров. Было лето, ранний вечер, люди, видимо, только что вернулись с работы. Открытые форточки источали запахи пищи, вкусно запахло свежесваренным борщом.
Передвигаясь вдоль дома, я глядел вверх, в окна и неожиданно споткнулся о ноги небритого мужика в фуфайке, сидящего на травке под деревом. Мужик, привалившись спиной к стволу, жевал травинку и, не мигая, глядел на меня. Я не ожидал увидеть здесь его. В первое мгновенье я даже не понял, что лицом к лицу столкнулся с Героем. Для него, казалось, я так же был полной неожиданностью. Он приложил палец к губам и сказал:
– Тс-с-с-с-с!
А потом, оглянувшись по сторонам, неожиданно очень быстро вскочил, а мой кулак уже двигался навстречу его зубам. Столкновение не случилось, взрыв ударил в голову, в глазах взорвался белого пламени шар, тело завертелось и понеслось в пространство.
7. Бункер
Сознание возвращалось медленно. Первым включился слух. Кто-то читал:
«В общем-то, он сам не хочет выбираться. Это страшно – вместо знакомого города увидеть выжженную пустыню. И во много раз больше крыс и голода он боится крабов-захватчиков там, на поверхности. Он не знает, дурачок, что крабов уже давно разгромили, распылив над захваченным городом дуст, а овощехранилище, где его засыпало взрывом, когда крабы атаковали, не спасает от дуста.
Ногтем он соскоблил гнилую и липкую поверхность моркови, добираясь до твердой сердцевины. Когда почувствовал, что соскреб гниль, удовлетворенно улыбнулся и присел на корточки, чтобы с удовольствием съесть. Морковное болото чавкнуло, и нахальная крыса, оцарапав зубами руку, вырвала морковь. Он задохнулся от злобы. Упав на колени, принялся молотить кулаками рядом с собой. Заметались уголёчки глаз вспуганных крыс. Несколько раз он попадал по их жирным туловищам и тогда слышался злобный писк и ответный щелк их челюстей. Пока крысы явно не нападали, пока еще он казался им сильнее, но это пока.
Выбившись из сил, он повалился в тухлую морковную жижу и заплакал...»
– Ну, ну, успокойся, – услышал я и почувствовал поглаживания по голове. Я открыл глаза. Я опять сидел в кресле, а передо мной снова с головой без лица стоял толстенький доктор Лоцман.
– У-уйди! – заорал я. Стало ясно, что весь пережитый страх вызван всего лишь очередной галлюцинацией.
– У-уйди! – снова проорал я и дёрнулся, чтобы вскочить и сокрушить ненавистного мне болвана и не смог! Не смог! Осознал, что вообще не могу пошевелиться в кресле. Мышцы тела мне не подчинялись.
Понял, что вдруг и кричать не могу. Хотел вдохнуть, но не получилось. Тело было отдельно от меня, я его не чувствовал, я им не управлял. Стало очень страшно от мысли, что мне никогда не вырваться из лап мучителей.
Вдруг стало спокойно. Вот так сразу спокойно-преспокойно. Возможно, пока я не чувствую, не управляю своим телом, медсестра сделала укольчик, или распылила под нос какой-нибудь аэрозоль. Я совершенно равнодушно глазел на врача, а он на меня. На гладком бело-матовом яйце, которое являлось головой врача, в том месте, где должно быть лицо, вдруг возникло движение поверхности и образовалась маска манекена, как будто отлитая из целлулоида. Из неподвижной маски, пристально глядящей на меня, послышался голос:
– Ты плохо мыслишь.
Лоцман достал калькулятор из нагрудного кармана на халате и принялся что-то вычислять.
– Ну, так я и знал, – произнесла маска неподвижными губами, рассматривая дисплей калькулятора, – а что ты сегодня ел? Ну, конечно, – Лоцман опять несколько секунд понажимал на клавиши своей машинки – ну, конечно, ты ешь мало моркови, потому и мысли неправильные.
При мысли о моркови мне стало нехорошо, но я преодолел спазм и спросил:
– А кто оценивает правильные мысли или нет?
– Как кто? Мы конечно, – удивился доктор.
Сделав паузу, он добавил:
– Ты мыслишь тем, из чего составлен, а составлен из того, что ты ешь. Есть надо регулярно и то, что положено, иначе никогда тебе не попасть в Войска Космического Назначения.
8. Анжела
– Пойдем, деточка на процедуры, – сказала Анжела. Она внезапно возникла передо мной, бережно взяла под руку и повела по коридору.
Закапал дождь. Это так Анжела сказала: «Дождик закапал». Хотя, по-моему, просто этажом выше протекала канализация и, поэтому, с потолка кое-где подкапывало. Ощущение, кстати сказать, не из приятных, когда холодная и вонючая капля закатывается за шиворот. Хорошо хоть, с потолка капало не долго, потому что коридор мы быстро прошли и вышли в большой зал, а там уже не было капель с потолка.
– Ну, вот и опять солнышко, – сказала Анжела.
– И обыватель выпер, – добавил я, рассматривая слоняющихся по помещению людей, в таких же, как и у меня, синих пижамах в зелёную полосочку.
« А чертовски, батенька, знаете ли, трудно втихую онанировать, когда у соседей по палате бессонница...», - услышал я отрывок беседы двух старичков, мимо которых мы прошли.
Пролетел НЛО: красный шар, а в нем глаз. Быстро пролетел, всего несколько секунд. Когда летел, издавал звуки: "бип-бип-бип", точно такие же, как первый спутник СССР.
– Ты видела? – возбуждённо спросил я, уставившись на удаляющийся спутник.
– Да, конечно, – ответила Анжела, тоже удивлённо глядя вслед шару.
Психи вокруг зашумели. Было удивительно и чуточку страшно. Люди оторопело, помолчав несколько времени, начали тихонько переговариваться, обсуждая событие.
– Анжела, а что это было?
– Где было? – за Анжелой появился офицер Войск Космического Назначения. Он стоял по стойке смирно и глядел вдаль сквозь её затылок.
– Да вот же, там мелькнуло. Ты же видела, – обратился я к девушке, решив вообще не заметить этого карикатурного офицера.
Анжела наморщив свой лобик опять повторила:
– Ты о чём?
– Да вот же, НЛО пролетел несколько минут назад!
– Ничего не было, понял, – визгливо закричала Анжела и, дёрнув меня за рукав, стремительно пошла вперёд, расталкивая гуляющих престарелых психов, которые стремились прикоснуться к ней, а потом, засунув руку в штаны, начинали быстро и ритмично елозить в паху.
Высоко в небе, выше, чем в первый раз пролетел красный шар, а в нем глаз.
– Да вот он! – закричал я, дёргая быстро шагающую Анжелу за рукав.
Анжела приостановилась, как-то вдруг нас окружили психи в очках и все уставились на меня. Меня это не беспокоило, я дёргал Анжелу за рукав, смотрел в небо, показывал пальцем на шар, зависший над нами, и орал:
– Анжела, но вот же он! Вот!
Анжела в свою очередь вцепилась в меня, пыталась трясти и кричала:
– Да нет там ничего! Нет! Нет! Понял?! Пойдём же быстрее! – и она побежала.
Я, естественно, припустил за ней. Опять замелькали коридоры и переходы. Анжела устала. Остановилась, тяжело дыша, я встал рядом и взял её ладонь. Она смотрела на меня, дышала все спокойней, но по её лицу чувствовалось, что она сейчас что-то предпримет. И точно она неожиданно присела на корточки и, закрыв лицо руками, заревела. Я присел рядом и стал её уговаривать успокоиться.
– Дурак, – вдруг сказала она, – что ты меня утешаешь. Сам себя лучше поутешай, Инспектор фигов!
– Но я же ведь не реву.
– Подожди, скоро и ты заревёшь!
Я испугался и очень искренне произнёс:
– Я не хочу реветь, Анжела. Мне и без того очень плохо. У меня молоток в голове. Я ревел кучу раз уже. Не надо, Анжела.
– Да что же ты меня боишься дурачок, – очень по-доброму произнесла почти успокоившаяся Анжела, – откуда ты такой пугливый свалился?
– Свалился я с целью инспекции, Анжела. Я – Инспектор, – говоря это, я вспомнил о своей исследовательской миссии, и незаметно вытащил из бокового кармана её халата аккуратный, сложенный вчетверо листочек.
Если бы она заметила воровство, я превратил бы это воровство в шутку, сказал бы, что этим демонстрирую свою исследовательскую миссию, но Анжела не обратила внимания на мои движения, и я переложил листочек в карман своей пижамы. Угрызений совести я при этом не почувствовал, зато молоток в башке перестал вибрировать. Тем более, после моих слов об инспекции Анжела как-то дико на меня посмотрела и заторопилась привести меня туда, куда она хотела. Мы молча зашагали по коридору, и тут она шагнула в стену и исчезла. Я тоже попытался шагнуть в стену, но только отшиб коленку. От очередного фокуса я впал в лёгкий транс, стоял и, переваривая событие, разглядывал стену, в которую вошла Анжела. Через несколько минут в стене возникла дверь, которую я толкнул. Открылась небольшая комнатка: напротив двери окно, под окном кровать. Совсем маленькая комнатка, метра четыре квадратных. Только зайдя в это помещение, я понял, что окно было фальшивым. В оконные рамы вместо стёкол была вставлена отлично выполненная фотография вида из окна: луг цветущих ромашек. Фотография очень здорово подсвечивалась изнутри, так что на первый взгляд казалось, что окно настоящее.
Я сел на кровать под картинкой и раскрыл украденный листочек:
«Dear Sir or Madam, I am sorry for so late response on your publication in the Geriatric Journal. It is caused by the late delivery of this magazine to here and our custom. I decided writing this letter because I hope that my education and experience will be of value for you and satisfy to the position advertised. If you are interested in my skill, I am really ready to work a lot for a moderate salary. At the moment I have not permission to work in your country and a visa as well, but I am waiting for …». Дочитать мне не удалось. Листочек был вытянут из моих рук возникшим рядом офицером контрразведки Войск Космического Назначения. Я злобно уставился на него, а он, сидя рядышком на кровати, невозмутимо рассматривал текст. Я с ужасом увидел, что кроватная сетка под контрразведчиком не прогнулась, возникало ощущение, будто он невесом.
– А ведь, они, подлецы, все одинаково пишут! Каково! – офицер вскинул на меня глаза, а глаза у него оказались красными и флуоресцирующими. В общем, страшные глаза, как у упыря, клыков изо рта только не хватало, что б сойти за вурдалака. Не успел я подумать о клыках, как изо рта офицера показались блестящие белые клыки, просто таки огромные клыки. Мне почему-то от этой мгновенной метаморфозы стало смешно. Я хмыкнул, и в то же мгновение клыки исчезли. Сразу улучшилось настроение от того, что у офицера не получилась страшная маска, что он не смог испугать меня.
– Что пишут одинаково?
– Да вот эти самые смешные письма, через которые пытаются смыться. Один недоученный умник написал, а все остальные перекатывают и думают при этом, что они со своей глупостью нужны кому нибудь. Кто был нужен, тот давно смотался, – офицер засмеялся.
– Ха, ха, ха – без эмоций повторил я его смех.
– Загружают почту, сволочи, своими неграмотными письмами, а у нас она и без того загружена. Вот, даже с едой посылки выбрасывать приходится. Тухнет еда, пока доходит до адресата. Так что пускай травятся своей тухлой санкционкой. Ты это что же, тоже писать собрался?
– Да нет.
– А откуда у тебя письмо, милейший? – офицер уставился на меня своими красными глазками.
– Я его украл, - честно признался я.
– Час от часу не легче, – офицер зацокал языком, закачал головой, всплеснул руками, – либо изменники, либо воры. Если не вор, то изменник. Если не изменник, то вор. А может быть, ты его украл, чтобы передать мне? Может быть, ты правильно воспитанный помощник Войск Космического Назначения?
– Нет, нет. Я не хотел его передавать. Это у меня случайно получилось, – забубнил я, как бы оправдываясь перед Анжелой.
– Ах, вот оно что! Подонок! – перешел на крик офицер, – а ты представляешь, сколько мы ради тебя, гомункулуса, ракетного топлива перевели для того, чтобы выпестовать и вырастить!?
Я прервал его:
– И не выпестовали и не растили. Во всяком случае, мне это не нужно было. Я вас не просил!
– Ах ты, c-cука! – прервал меня офицер и ударил письмом по лицу. Он стоял надо мной.
– Вы все гомункулусы недостойные жалости. Твари безмозглые! – он ещё раз наотмашь ударил меня листочком по лицу.
– Слушай, кончай! – заорал я и попытался оттолкнуть офицера. Встать я не мог, слишком близко он стоял ко мне. Оттолкнуть его мне не удалось. С равным успехом можно было бы попытаться согнуть фонарный столб. Но ощущать себя беспомощно сидящим на кровати, слушать его ругань, терпеть не больные, но чудовищно обидные шлепки листочком по лицу и испытывать полную раздавленность было выше моих сил, поэтому, собрав все свою волю в мгновенный импульс, я попытался энергично вскочить и оттолкнуть от себя отчитывающего меня мракобеса.
Я вскочил. Передо мной стояла Анжела. Она всхлипывала и явно крепилась не зарыдать в полный голос. Я, не осознал, а скорее почувствовал, что держу её за плечи. Почему-то совсем не хотел её успокаивать. Почему-то я был переполнен огромной злостью на Анжелу, но не из-за того, что она позволила мне украсть у неё письмо, а из-за чего-то другого, из-за того, что сейчас было не важно. А из-за чего важно? – вспомнить это мне не дала её начинающаяся истерика.
Сначала она закричала очень тихо, почти ультразвуком. «У- уу- мууууууу, » –тянулось из под рук, закрывавших лицо.
– Ну, успокойся, ну зачем ты ... – лишь только начал я, а её плач и монотонный крик только усилились.
Через какое-то время она подняла мокрое от слез лицо, взмахнула руками, и помутневшими выкаченными глазами уставившись в меня, прокричала:
– Зачем?! Эгоист! И это ты спрашиваешь! Зачем ты такой на меня! Ты! Ты! Последняя тварь! Уйди отсюда! Я больше не могу быть с тобой!
Уйди-иииииииииииииииииииииииииииииииииииииии!
Она завыла тонким безумным фальцетом, и, вдруг, чуть подавшись вперёд, плюнула.
Плевок рассыпался в воздухе, и меня лишь слегка обрызгало. Не обратив на это внимание, я снова попытался заговорить с ней. Мои слова вызвали лишь бурный поток брани и потонули в нем. Она меня не слышала, а я не мог её перекричать.
Она что-то орала, громко, с завываниями, а я стоял и не соображал, что она говорит. Она орала и надвигалась на меня, а я постепенно и неукротимо заводился. Она вплотную надвинулась на меня, схватила за лацканы пижамы, и принялась, сколько хватало сил, трясти. Брызгала слюной в лицо и орала, орала, орала. А дальше я на всё смотрел со стороны, из созвездия Альфа-центавра, ощущая, как молоток медленно колышется в сером веществе коры моего головного мозга.
Вдруг он, не сознавая этого, резко дёрнулся, завизжал, почти как она секунду назад и, закатив глаза, принялся что-то вопить, орать, обвиняя её в свою очередь в чем-то. В чем, он не понимал и сам. Первое время они кричали оба, не слыша и не понимая ни друг друга, ни самих себя. Но постепенно он кричал все громче, и все истошней, а она постепенно замолкала.
А потом все для него было как в водяной среде, как во сне. Она лежала на кровати развалившись, тяжело вхаркивая в себя воздух и просила пить, и он побежал на кухню, нашел кружку, наполнил водой, бегом, не расплескав, вернулся и поднес кружку с водой ей, а она все всхлипывала, просила пить и не замечала чашку, которую он держал около её губ. Он попробовал напоить женщину, сев рядом и пытаясь поддержать ей голову, чтоб она не захлебнулась. Но как только он прикоснулся к ней, она вновь что-то заорала, непонятное, но чудовищно обидное, и он выплеснул воду ей в лицо, а затем, размахнувшись, прицелился чашкой ей в голову, но в последнее мгновение разбил чашку об пол. Потом глядел осатанелыми глазами на мать, кончившую кричать и забившуюся между краем кровати и стеной, и все кричал и кричал: нечленораздельно, зло и долго. Постепенно отходил.
И я постепенно отходил. Я стоял у кровати, а на кровати, навалившись спиной на жиденькую подушку, полулежал Лоцман. Халат его на груди был почему-то мокрым.
– Ну, нельзя же так, – сказал Лоцман и взял меня за руку, – не переживай. Не ты же её убил.
– Кого убил? – не понял я.
– Кого? Кого? Мамашу, конечно, – и он заливисто захохотал.
Одновременно я почувствовал укол под левую лопатку, повалился во что-то мягкое и невидимое.
– ... маму, маму, настоящий the bastard. That horrid practice of women murdering their bastard children. Впрочем, ты непорочно родился. Без мамки. Но, запомни, foundling, родители за тебя в ответе, как и ты за них. Помнишь, как твоя мамка вопила, что ты виноват в том, что она тебя родила? Ты ещё и папу вспомнишь, если найдёшь. Ты есть от папиных и маминых начал, хоть и подкидыш. С женой твоей вкупе, кстати.
Я контужено молчал, но вдруг вспомнил:
– У меня нет жены!
– Сделаем! – Лоцман снова засмеялся и стал растворяться в воздухе, продолжая беседу:
– Возомнил себя инспектором, наблюдателем. Нет, the bastard, ты будешь активным участником. Был и будешь. Ты сам этого не хочешь, но помимо своей воли будешь творить то, что не хочешь, но надо. Нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Будешь, будешь, делать все так, как расписано нами, а не так, как сам желаешь. Уколы и процедуры назначаем мы, а твоё дело только жопу подставлять. Понимай, вопи, корчись, но мы назначаем лечение. Если бы хотел наоборот, тщательнее выбирал бы себе папу. А так наблюдай кролик свою собственную вивисекцию и попробуй, разберись, что к чему! Ты в наших руках, значит и ты виноват в наших действиях, ты такой же как и мы и ты должен разделять с нами нашу вину, хотя, ты больше виноват, а не мы, ты покорно разрешаешь нам творить то, что мы хотим, вот поэтому ты виноват, а мы всего лишь исполнители, вся вина на тебе…
9. Ромашки
– Мамочка, папочка, вы только посмотрите какие ромашки. Весь луг в ромашках! – он быстро попытался перелезть через оградку, окружающую поляну и уже перекинул одну ногу, но отец стащил его с оградки за воротник и попросил шагать рядом.
«Ведь ты уже большой, зачем дурачишься. И запомни, туда нельзя. Если каждый будет бегать по цветам что от них останется?»
Папа с мамой были строги, но доброжелательны. И вчера не пускали и завтра не пустят. Никогда.
Недавно он ходил с мамой и папой к ним на работу. И сегодня они взяли его с собой. Большой зал. Почти не слышное гудение кондиционеров.
– Мамочка, папочка, а зачем вы тут сидите? Зачем, мамочка?
– Не мешай сынок, видишь, мы тут работаем. Не мешай!
– А если вас тут не будет, что-нибудь произойдет? Мамочка, ну, не молчи, – он потянул маму за белый халат. – Мама, мама, ну, ответь, зачем вы тут? Почему ты не играешь со мной, а сидишь здесь на работе? Зачем вы тут, мамочка?!
Мама переглянулась с папой, а папа отправил его погулять. Дорога к дому вела через луг. Обычно по этой дороге всегда спешили люди, а сейчас, вдруг, никого. Почему бы ни пройти на луг? Он перепрыгнул через оградку и сразу потонул по пояс в июльских цветах. Горький запах и миллионы цветов. Он оглянулся, нет ли поблизости взрослых, и стал срывать цветы для мамочки.
Он думал, что вечером, когда мама и папа вернуться и заметят цветы, первые в их жизни цветы, они не будут ругаться, а только, может, побурчав немного, простят, а потом обрадуются и они будут все вместе целый вечер играть как когда-то и любоваться цветами.
Дома его увлекли дела: к приходу родителей ему надо было приготовить уроки. Он увлёкся на некоторое время, а потом вспомнил, что не поставил цветы в воду. Он побежал в зал, где лежал приготовленный букет. Жёлтые лучи уходящего с зенита солнца, через большое окно освещали отделение шкафа, где пузырился сервиз, но цветов на столе, где он их оставил, не было. Ни под столом, ни на столе цветов не было. Где?
В растерянности он приблизился к столу и вдруг на жёлтой полированной поверхности увидел крупные капли, от которых пахло машинным маслом, как от папиного автомобиля. Пять крупных вонючих капель – это были цветы, они растаяли на солнце. Он захлебнулся от плача – так вот они какие цветы, как папа и мама, только делают вид, что настоящие. Горечь и обида не выходили из него вместе с потоком слез.
Он плакал, а когда выбивался из сил просто лежал, а потом вновь начинал плакать.
Первым в комнату вошёл папа. Мама почему-то не заходила вовсе.
– Ты что, сынок? Почему?
Папин голос был необычно тёплым, а может, истерика породила откровенность, только он показал пальцем на разъедающие полировку стола капли и через всхлипы произнёс:
– Цветы, – и слезы вновь потекли градом.
Папа подошёл к столу, провёл пальцем по полировке и тихо повторил:
– Цветы.
– Любовь прошла, увяли розы, – надо мной стоял Лоцман и, ухмыляясь, руки в боки, не мигая, глядел на меня.
А я? Я был маленький и жалкий. Я был всего лишь маленький мальчик и испуг перед наказанием сейчас заслонил от меня весь мир.
Я очутился на коленях у Героя. Он погладил меня по голове и повторил: «Цветы».
– А ты знаешь, – ласково и серьёзно начал Герой, – я виноват перед тобой. Прости, сынок, слишком много времени я уделял себе, а надо бы тебе. Это помогло бы нам обоим. Это не исказило бы смысл. Но это все лишь «бы» ... Прости. А сейчас я потерял смысл.
Отчим заплакал. Я прижался к его груди и зарыдал вместе с ним.
– Ну вот, опять слезы, – пропел откуда-то сзади Лоцман, – а зря. Хотите стишок:
Фарфоровый мальчик в розовой спальне
млел и вздыхал, будто от счастья:
Завтра настанет, и рухнут несчастья,
если, конечно, фея придёт.
И ты дождался эту фею! – неожиданно завопил Лоцман, прекратив монотонный речитатив четверостишья, и уставился на меня глазками, в которых забесновались, запрыгали красный и фиолетовый огоньки как у ментовской машины, разгоняющей машины в городской пробке.
Запахло эфиром. Молоток в сером веществе моего головного мозга взорвался. Я умер.
10. Дежурные
– Милый, милый, милый, – бросилась мне на шею Анжела, как только я вышел из комнаты с ромашками. Она, видимо, стояла за дверью, а, теперь, увидев, очень радостно обнимала меня.
– Милый, милый, милый, - тараторила Анжела, – это я добилась твоего освобождения. Лоцман вошёл в моё положение.
– В какое положение? – ошалело спросил я, пытаясь отбиться от объятий медсестры.
– Как в какое? – спросила обиженно Анжела и ткнула пальцем в свой живот. Ее пузо на глазах увеличивалось. – Шеф понял, как нам будет плохо, если ты будешь больной. Лоцман устроил тебя!
– Ну, я же не хотел! – заорал я. Ещё я хотел добавить, что и не было ни чего такого у меня с ней, что б животу расти. Но Анжела перебила:
– Я зато захотела, – тихо, но твёрдо произнесла она, – пойдём.
Она взяла меня уже за не совсем волевую руку и повела. Мы прошли по очередному коридору. Остановились у ниши в стене. В ней стоял стол, на столе горела лампа под зелёным абажуром. Лампа освещала табличку: «дежурная медсестра». За столом стену закрывала занавесочка. Анжела, держа меня за руку, протиснулась за занавесочку. Там, занимая все пространство, стояла древняя металлическая кровать с хромированными рамками спинок и провисшей металлической панцирной сеткой.
– Милый, милый, милый, здесь мы будем жить, – очень весело и ласково сказала Анжела. – Правда, здесь хорошо и уютно?
– Да, конечно, но это очень сложно прожить здесь вдвоём, – угрюмо и робко произнёс я.
– Втроём! Милый! - закричала Анжела. И завывая « У-У-У-У», повалилась на кровать.
У неё начались схватки. Тело её стали сводить судороги, и она начала тужиться, развалив ноги. Я стоял, оцепенев, не зная чем и как ей помочь.
Она описалась, обкакалась, а потом, между её широко разведённых ног, в крови и слизи показалась головка младенца.
Я побежал. Метров через двести меня настигло три офицера. Ударили в спину, повалили, несколько раз пнули ногами, подняли и, взяв под руки, повели обратно. Я сопротивлялся, кричал, что я здесь не причём, что они все сумасшедшие. Но офицеры, молча и настойчиво, не обращая не малейшего внимания на мои слова и сопротивление, волокли меня обратно.
Анжела сидела на кровати, а на её коленях, прижавшись к ней, сидел Герой:
– Здравствуй, папочка! – заорал он мне и громко захохотал. – А не за цветочками ли ты побежал? Папуля, здесь все цветочки источают исключительно запах дерьма! Или ты забыл?!
– Милый, милый, милый, какой хороший у нас ребёночек, – тараторила одновременно с Героем Анжела. – Пока ты отсутствовал, я попыталась вырастить из него порядочного человека. И я достигла этого, правда!? Милый, милый, милый… – всё тараторила Анжела.
– И не только порядочного человека, но и Героя, – услышал я за спиной голос Лоцмана.
Герой завалил на кровать без умолку тараторящую Анжелу и, задрав её белый халат, принялся сдирать с нее трусы. Анжела не обращала на это внимания, а просто продолжала свой словесный поток:
– ... милый, милый, милый, да, да, конечно, и не только порядочного человека, но и Героя, образцового гражданина, лояльного гражданина, хорошего человека, прекрасного работника ...
– Так-так, – сказал Лоцман за моей спиной, – лояльный человек это и есть Герой. Геройство будней – наивысшая степень геройства. Суметь стать патриотом, научиться любить власть – не это ли героизм? Конечно, – это!
Лоцман вдруг развернул меня к себе, прижался горячими губами к самому уху и зашептал:
– Эй, сколько можно, неужели тебе себя не жалко. Поскорее поступай на работу. Работай. Труд принесёт тебе радость и зарплату. Начни копить на скарб, а там и на квартиру замахнёшься, достигнешь кульминации своего существования, взяв ипотеку! На самом деле это просто. Ты просто не пытался. Я тебе помогу c ипотекой. В санитары хочешь?
Шёпот Лоцмана отпустил во мне какую-то пружину. Я оттолкнул его, а он, неожиданно легко отлетел в сторону. Я побежал. Побежал легко и свободно. Коридоры впереди были пусты, и никто не стоял на моем пути. Менты с автоматами равнодушно глядели на меня бегущего и, по-моему, завистливо провожали глазами. Амплитуда и чистота вибраций молотка в моей голове увеличивались. Раздался взрыв, переведя пространство на сверхзвуковую скорость. Самолёт приземлился мягко. Я вошёл в зал аэропорта и встал у стойки таможенного офицера Войск Космического Назначения. Он был необычно чист, выбрит и чуть благоухал пряным запахом лосьона.
Офицер улыбнулся, в широкой улыбке демонстрируя здоровые зубы, и протянув мне руку, сказал:
– Nice to meet you, Inspector.
– Not at all, – ответил я на автомате единственное, что знал и тоже широко улыбнулся в ответ, – а на русском вы не говорите?
– We definitely don’t know Russian only be able to speak English a little bit. But don’t worry, Inspector, we’ll make you understand our Chinese. Take it easy, – офицер в лукавой улыбке выпятил нижнюю губу на которой под солнцем блестела слюна. – My duty is to show you our circumstances to you may inspect everything for your pleasure. Go on, Inspector, – и подтолкнул меня вперёд.
Мы вышли из здания на площадь. Посреди площади, из лужи торчал покосившийся пьедестал, а на нем покоился мой гипсовый бюст. Вокруг гуляло много офицеров контрразведки Войск Космического Назначения. Они делали вид, что не преследуют меня и лениво беседовали на непонятном мне языке.