От Мартина я отправился на ужин к Дравбеллам. Миссис Дравбелл решила пригласить старину Бевилла на светский вечер; он отказался от чая или ужина и настоял на возвращении в Лондон тем же вечером, но министр не смог уклониться от этого последнего приглашения - "званого вечера" - перед тем, как мы сели на поезд.
Большинство старших сотрудников Барфорда уже были там, и я устроился в углу рядом с Уолтером Льюком. Стоя у окна, мы поглядывали в середину комнаты, где у камина ждала министра миссис Дравбелл, грузная женщина, массивная, точно каменная.
- Где этот старик? - спросил Льюк.
- Идёт. - Министр всегда следовал нормам.
Мысли Льюка успокоились.
- Он верит в Джоджо? (Уолтер уже придумал условное имя для своей идеи)
Льюк тут же поправил себя.
- Верит или не верит, неважно. Но он поддержит?
Я сказал, что, по-моему, он хорошо настроен, но есть трудности.
- Всегда так, - Уолтер добавил:
- Со стариками всегда трудно.
Со всей искренностью и волнением он сказал:
- Надо поискать против ваших ничтожеств знающих ребят.
Я предупредил его об осторожности (он слушал меня, даже когда считал "одним из тех стариков"), когда вошел министр. Своей скромной походкой Бевилл направился к миссис Дравбелл.
- Жаль, что я не мог освободиться раньше, - министр невинно улыбнулся.
- Рада вас видеть у нас, мистер Бевилл, - ответила она.
Ее голос был глубоким, выражение лица казалось напряженным, удовлетворенным и уверенным. Она с нетерпением ждала, когда он будет; он пришел. А теперь... Говорить ей было нечего.
Министр отметил, что здесь уютно. Она согласилась. Он сказал, что после такого жаркого и утомительного дня освежает выпивка. Она улыбалась. Он сказал, что это тяжело - ходить по лабораториям, особенно тяжело, если ты не ученый и почти ничего не смыслишь. Она натянуто улыбнулась, ничего не сказав. Она не знала, что говорить.
Она не расстраивалась этим. К ней зашёл внук предпоследнего лорда Боскасла. Этот визит был для неё сокровищем, которое она запомнит и сохранит навсегда.
Она не отпускала его. Только когда она была вынуждена приветствовать вновь прибывшего, ее взгляд отвлекся, и министр смог ускользнуть к окну. Он поманил нас и оказался в нашем кругу: тут были Льюк, я, пара молодых ученых, которых я не знал по имени, Мэри Пирсон. Он заметил мужа Мэри Пирсон и позвал его тоже. Заметив Бевилла, Пирсон, раскованно улыбнувшись, вошёл в наш круг.
- А теперь, друзья мои, мы можем поговорить начистоту, не так ли? - начал министр.
Он наслаждался обществом молодежи и чувствовал себя с ними вполне естественно. Но, как часто бывает, в своей естественности он был также слегка эксцентричен; с образованной молодежью он чувствовал себя особенно непринужденно и был доволен собой, обсуждая то, что он называл "философией". Он считал само собой разумеющимся, что они ведут такие же разговоры. И вот старик, проницательный и хитроумный в работе, откопал свои реликвии идеалистов, позаимствованные у философов его юности, Ф.Х. Брэдли и МакТаггарта, и гордо продолжал говорить, заставляя молодёжь слушать — в то время как все, чего они хотели от него в тот вечер, это чтобы он прекратил шутить и выслушал про план Барфорда и Льюка.
- Не знаю, как вы, - министр, до этого болтавший ни о чём, посмотрел в окно на запад. - Но каждый раз, когда я смотрю на закат, я думаю: существует ли идеальный закат, не зависящий от пространства и времени.
Его аудитория начинала терять терпение. Но Бевилл решил, что они молчаливо соглашаются.
- Возможно, вы скажете, что этого явления достаточно. Достаточно ли этого явления? Я знаю, всем нам иногда так кажется, не так ли? Когда ты видишь любимую женщину и видишь по ее улыбке, что она любит тебя в ответ. Я знаю, что этого кажется достаточно, - министр говорил открыто и жизнерадостно.
Внезапно, слушая вполуха, потому что я и раньше слышал философствования министра, я увидел румянец на лице Мэри Пирсон и улыбку Пирсона, когда он взглянул на нее. Я не часто видел, чтобы человек так преображался. Когда я встретил его, он не казался приятным; теперь же его сияющее лицо меня поразило. Нескладные слова Бевилла запали ему в душу. Тщеславие и равнодушие исчезло: осталось лицо, озаренное взаимной любовью. Мэри тоже изменилась. Она вся покраснела, глаза за стеклами очков блестели от радости.
Любой, кто наблюдал бы за этим как я, не сомневался бы: эти двое счастливы в любви. Можно испытывать половое влечение и не чувствовать такой любви, которую чувствовали Пирсоны; но наоборот не бывает. Ни один муж и жена не смогли бы так млеть от улыбки друг друга, если бы у них не было блаженной уверенности в том, что они есть друг у друга. Я догадывался, что плотское их счастье скрыто глубоко внутри. Ради того, чтобы увидеть сияние этого счастья, стоило слушать разглагольствования министра.
Я был не единственным, кто смотрел на сияющих Пирсонов; несколько минут спустя, когда министр прощался - надо было уезжать, - мы с Льюком шагали по одной из тропинок, и он сказал:
- Чудно, что они так смотрят друг на друга.
- А?
- Те двое обожают друг друга; будь я проклят, если бы кто-то не хотел так же.
Уолтер добавил, задумчиво и грубо ухмыльнувшись:
- Конечно, у меня с Норой так же.
Когда он шел рядом со мной, он держался непринуждённо, и многим женщинам он мог бы показаться мужественным. И все же в интимном плане Льюк оставался по-настоящему скромным человеком. Он не верил, что может нравиться женщинам, и никогда бы в это не поверил.
- Знаешь, я тебе завидую, - вдруг бросил Уолтер.
- С чего бы?
- Я ни черта в этих амурных делах не разбираюсь. А ты заставил меня об этом думать!
Он напрочь забыл о своём Джоджо. Как и я, он был поглощён Пирсонами. С присущей ему неумеренностью Льюк жаждал поделиться своими мыслями - при этом настаивая на том, что это я его вынудил. Тем временем Уолтер продолжал:
- Я держался в стороне от всего этого - даже если следовало участвовать. Думал, это помешает науке. Не то, чтобы мне хотелось славы, я просто чувствовал, надо продолжать. И о том, что упускаю что-то важное, не думал. А теперь вот думаю, как быть со всем этим. У тебя наверняка такое было раньше с женой. А я вот ничего не смыслю, чёрт побери!
Я сказал, что всё не так плохо. У многих семейная жизнь и вовсе не клеится - как у меня.
- Ты хотя бы в этом разбираешься, как и Мартин. А я рядом с вами как какой-то юнец, который не может найти себе места.
Льюк продолжал, всё больше распаляясь:
- Не выношу, когда не разбираюсь. Знаешь, душа иногда требует всего - побывать везде, прочитать всё, познать всех женщин. Ты всё это уже прошёл. А я не знаю, как быть, чтобы не обидеть?
Я подумал, что в каком-то смысле он оценивал себя здраво: он был молод. Молод не по возрасту (в то время ему был тридцать один); Уолтер отдавал все силы науке, забывая про остальное. А сейчас он почувствовал, что чего-то не хватает, что его оставили за бортом — словно он на дороге видел огни домов, домов, где жила страсть, в которой ему было отказано.
- Наверно, потом пойму, - сказал Льюк. - Нет, я должен это понять. Я, черт побери, не собираюсь помирать, трусливо убежав от этого.
Уолтер смотрел на здания, и, казалось, внутри него пульсировала энергия, так что в смягчающемся свете его лицо стало ярче, даже его волосы как будто блестели.
- Я справлюсь, непременно. Всему своё время, - сказал он. - Мы справимся!