Пушкин, Николай и Натали... Не считая Брая, секретаря
Пусть пушкинисты продолжают спорить по поводу загадочной фразы Пушкина о том, что он сделается «русским Dangeau». То ли Пушкин видел себя в роли придворного хрониста, то ли намекал на сходство Николая, императора, и короля Людовика в желании сооблазнять чужих жен.
Меня же заинтересовало следующее, — как известно, в последнем письме Геккерену Пушкин пишет: «Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына».
А с чего «представитель коронованной особы» посмел подстерегать чужую жену по всем углам? Ведь это была жена достаточно известного человека. А уж более предлагать ей «вернуть» сына. Либо Геккерен был слишком самоуверен, что стоило ему высылки, в конечном итоге, либо он имел смелость надеяться на благосклонность Натальи Николаевны в отношении Дантеса, либо все вместе. И тут вопрос, на чем была основана подобная смелость? Уж не на прецеденте, известном в достаточно узких кругах, в которые посланник был вхож? Не будем забывать, что барон с 1822 года являлся поверенным в Санкт-Петербурге, с 1826 года — чрезвычайным посланником и полномочным министром при императорском дворе. Знал много, имел возможность делать выводы и рисковать на основе имеющейся информации.
И не случайно Дантес, в своих письмах Геккерену, обстоятельно рассказывает о своих амурных делах. Тут дело не только в снижении градуса возможных сцен ревности, но и в получении соответствующих советов. Пушкин имел основания писать «По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы». Есть, однако, мнение, что не Геккерен не давал советов Дантесу, а лишь пытался облечь страсть своего беспутного протеже в более безопасную для Геккерена и Дантеса форму.
Но это второстепенно.
Настораживают следующие строки из письма Дантеса Геккерену (20 января 1836 года) после извещения своего будущего приемного отца о том, что он, Дантес, безумно влюблен:«Снова повторяю тебе: ни слова Брею - он переписывается с Петербургом, и достало бы единственного намека его пресловутой супруге, чтобы "погубить нас обоих"! (выделено мной)»
Оказывается, страшный Брей это Отто фон Брей-Штейнбург (Отто фон Брай-Штайнбург), секретарь баварского посольства. Граф, посетитель домов Карамзиных, Виельгорских, Вяземских. Брей-Штейнбург знал Пушкина, даже, по собственному признанию, успел «стать свидетелем тех запутанных отношений, которые вызвали трагическую кончину Пушкина».
Непонятно одно: предположим, секретарь баварского посольства узнает тайну Дантеса от Геккерена. Предположим, рассказывает жене, а от жены о любви Дантеса становится известно Пушкину. Пушкина ли опасается Дантес в январе 1836? Уж не Николая Павловича?
Что касается Н. Н. ... У Владимира Фридкина в «Гибели Пушкина» читаем: «...четвертого ноября Наталья Николаевна не только рассказала Пушкину о встрече с Геккерном у баварского посланника и с Дантесом у Полетики, но и призналась мужу, что получала и хранила письма Дантеса».
Легкий флирт? Найдется ли психически здоровый человек, который будет утверждать, что дама, которой легкий флирт нужен лишь для поднятия настроения и ощущения привлекательности, будет хранить письма постороннего мужчины, при условии, что дама эта — замужняя женщина?
А свидетельство Софьи Николаевны Карамзиной: “Натали нервна, замкнута, и когда говорит о замужестве сестры, голос у нее прерывается”. И подобных свидетельств — ой как немало! Радоваться бы, сестра замуж за Дантеса вышла. Назойливый француз отстанет, сестра счастье найдет....
Ан нет. Голос срывается, нервна и замкнута.
Дантес не был флиртом или невинной пикировкой каламбурами, как и не был просто партнером на балах во дворцах. С Пушкиным повторилась история, случившаяся с его предком.
А стоит ли нам верить, что женщина, хранящая втайне от мужа письма обожателя, до появления на горизонте белокурого француза, могла отказать Николаю Павловичу?