8. Дом
(Фиолент 2004, май)
Интерлюдия
"Мужички" за себя постояли и Лёню увезли. Сперва в Бутырку, потом в Пресненский централ, страшную сталинскую тюрьму. Я ходил и туда и туда, носил передачи и вещи. В начале года Лёню отправили в Ульяновскую область, в зону строго режима. С этих пор от него стали идти письма с просьбами продать его дом на Фиоленте и выслать ему деньги, на которые он надеялся, как на путь к свободе.
Лёня вел себя странно и истерично: если я не достану немедленно ему денег, он тут останется навсегда! У него всегда так – все надо делать вдруг и немедленно, безоглядно и, как правило, впустую.
Я лишь недавно кончил выплачивать полторы тысячи, что занял для Лёни еще прошлой зимой. Они не принесли ему никакой пользы. И Лёня требует новых, которых у меня нет.
У Лёни был целый год продать этот дом, заплатить долги или собрать деньги для операций по собственному освобождению. Увы, он этого не сделал.
Я занимался домом с зимы, даже в интернете повесил объяву. Получил из Демитровграда под Ульяновском доверенность, подписанную начальником зоны. Но соискателей пока не было.
В письме в зону я написал все, что думаю о его поведении, его перспективах, его липовых прожектах. И получил ответ, что у него больше нет друзей, я могу ему больше не писать, он будет возвращать письма, не читая. И при этом он приложил подробный список, как распределять деньги за еще не проданный дом. Очень логично.
Выполняя его желание, больше я ему писать не буду…
В марте месяце случай столкнул меня с Артемом Липатовым, нашим старым приятелем, с которым не виделись лет десять. Он посетил нас со своей женой Ирой, красивой маленькой девушкой, которую я едва помнил. Теперь у них четверо детей, два от ее прежнего брака, и два от нового. У ее старшего мальчика серьезная болезнь желудка. Говорит она ярко и бойко, как говорят женщины, уверенные в своем обаянии. Родилась она в Одессе и всегда мечтала жить на море.
Это было совпадение. Я предложил им лёнин дом, за 15 тысяч. Таких денег у них нет, и тогда я пошел дальше, предложил за 13, плюс с рассрочкой. Пять они выплачивают сразу, остальные в течении трех лет. Об этом я обещал договориться с Лёней, с которым, помимо письменной, у меня была и телефонная связь. Ира была без ума от этого предложения. У них тоже все оказалось быстро.
Мне же проще, уже ни к чему встречаться с неизвестными людьми, действуя по такой стремной доверенности. И очень не хотелось отдавать дом в чужие руки. Были бы деньги, я купил бы его сам.
Существенной для них проблемой было – выехать вдвоем, оставив всех детей в Москве, в том числе малолетних. Ирина мама была дамой того типа, что не любят сидеть с внуками, предпочитая светскую жизнь.
Первая дырка у них могла открыться только в начале мая. Вдвоем с Ирой мы сходили в предварительные кассы и купили билеты на восьмое.
Стоило нам взять билеты в Крым, и в Мелитополе на военной базе стали рваться снаряды. Когда седьмого, накануне отъезда, я позвонил своим дорогим друзьям, покупающим лёнин дом, оказалось, что ни журналист Артем, ни возвышенная Ира ничего не знают про снаряды и про то, что поезда в Крым пускают в обход, и они опаздывают в Севастополь на восемь часов.
Срочно решаем перенести поездку. Опять вдвоем с Ирой бежим в Малый Харитоньевский, в предварительные кассы. Но они уже закрыты. Пешком пошли на Курский. И там узнали, что такой услуги, как переоформить билеты – вообще не существует! Ты можешь сдать билет, потеряв часть денег, и в другой кассе, отстояв очередь, купить новый. Причем, так как мы сдаем меньше, чем за сутки, с нас удержат больше четверти стоимости – 300 рублей с билета.
– Вы что, не знаете, что твориться? – спросил я кассиршу.
– Знаю. Если бы я была Министром путей сообщения, я бы издала приказ. А так я буду действовать, как обычно. Подайте в суд на Днепропетровскую железную дорогу.
– Ну да, в Международную Амнистию.
В справке мне сообщили, что поезда опаздывают уже на девять часов. А реально там, вероятно, вообще черте что творится! Поэтому мы сдали билеты – и остаток вечера я пил водку в компании Павловых и Кравченко.
Пока пил, позвонила Умка, узнавшая, что я еду в Севастополь. Она хотела, чтобы я привез туда ее диски. Она тоже ничего не знала про взрывы. Вот они какие – возвышенные люди!
Она сама собирается туда в конце мая. Пригласила на свой концерт десятого в "Б-2".
***
Двадцать четвертое путешествие
Снаряды рвались и в последующие дни. Видно, много их там было. Военные ничего не делали: ждали, когда взорвутся все. И поезда все так же шли в объезд через Херсон, опаздывая уже на двенадцать часов. А у моих покупателей закрывалась их временная дырка, когда их отпускали вдвоем без детей. Делать нечего: мы взяли билеты на четырнадцатое, в переполненный плацкартный вагон, места у дабла.
Эта была наименьшая из бед. Я был уверен, что у проводников есть свободные места в нормальных вагонах, стоит лишь предложить добивку.
Наша проводница посоветовала обратиться к начальнице поезда, и мы, опять вдвоем с Ирой, пошли из пятого вагона в пятнадцатый. Когда проходили очередной тамбур, Иру едва не треснули дверью.
– Чуть не убили такую красивую, – извинился мужик, – было б жалко…
Она долго потом гордилась этой фразой.
Начальница выслушала нас и открыла четырнадцатый вагон, якобы потерянный кассовым железнодорожным компьютером, на который не продавали билеты. Теперь мы едем одни в пустом купе в пустом вагоне, в "вагоне-призраке".
Мы веселимся в своем "виртуальном поезде", как назвал его Липатов, опаздывающем на двенадцать часов, потерявшем маршрут и идущем неизвестно где. Хотя пока все происходит по расписанию.
Еще в Белгороде русские пограничники говорили, что поезд идет в обход. Девушка-торговка с платформы сообщила, что поезд из Керчи пришел вовремя. "Прорвался!" – решили мы с Артемом. Под градом летящих снарядов.
Выходить на платформу нельзя, и наши проводники любезно согласились сбегать в местный ларек и принести нам коньяк. И вернулись с радостной вестью, что поезд идет прямо! "Ура!" – закричали мы и зааплодировали. Нас преследует удача. Хотя холод, как зимой.
Зато в вагоне появились люди. Слух о нем дошел до кассовых компьютеров.
На украинской границе нам выдали неизвестные мне прежде «декларации». В графе "способ прибытия в Украину" написал: "паровоз". Ира подумала и написала то же самое. Украинский пограничник просветил нас:
– Не знаете, что паровозы отменили после революции?
Он показал мою декларацию напарнику: "вот москвичи дают!"
– Вы не написали номер поезда, – напомнил он.
Пришлось дописать: "Паровоз № 25".
Ира беспрерывно тиранит Артема, посылает туда-сюда, критикует и капризничает.
– Надо сделать так, – говорит Артем.
– Сделай, – отвечает Ира. И ложится на него, используя как подушку, и он не смеет возражать.
Утром в окне Крым. Мы правда идем по расписанию, первый поезд за более чем неделю. Его должны бы встречать цветами. Цветы растут по склонам гор – алые крымские маки. Я уже чувствую в вонючем вагоне этот особый запах Крыма, гор, камней и моря.
Тяжелая мигрень после коньяка на пиво.
На вокзале в Севастополе легкий дождь, ветер, совсем не тепло. Геннадий Георгиевич нас не встречает. Зато мы встретили Тамару и Лену, приехавших на нашем же поезде, с пересадкой из Одессы. Их тоже не встречают.
Шоферы наперебой предлагают машины. На единственной иномарке уехали Тамара и Лена. Ира устроили истерику: она отказывается ехать на советской машине.
– Ира, ты чего?! – изумляюсь я.
– Чего-чего! Меня в ней тошнит.
Но других вариантов больше нет, и она злится на Тёму, что "не настоял, как всегда, на своем", то есть на ее, не обеспечил ей иномарку. Ну, я ведь тоже могу настоять на своем!
Поэтому впечатление от приезда на Фиолент испорченное. Я теперь не знаю, как буду с ней здесь жить. Если началось с таких капризов – что же будет дальше?
А в доме +13 и нету света. Большая комната заставлена и завалена мебелью из кухни и прихожей. Зато у меня новый пол из большой красивой плитки. Василь Васильевич не подвел.
Пошел в правление, повидался с Василь Васильевичем, с которым заранее договорился по телефону. Он – третье лицо в правлении, председатель оценочной комиссии, состоящей из него одного. Я привлек его обещанием, что его бригада будет достраивать покупаемый дом. У нас мало времени, и все надо сделать быстро.
Около правления встретил электрика Славу на велосипеде. Он отключил электричество, влез на столб и в очередной раз перенавязал окислившиеся контакты.
За это время для замершей Иры я разжег камин и пошел подключать воду. Включил – и сразу залил полкухни: трещина в трубе с водой с прошлого года разошлась дальше, и моя шина больше ее не держит. Я побежал искать сварщика Петю, просить болгарку – застрелить гадину! Того нету. Я двинулся к Василь Васильевичу, которого нашел в его доме на девятой линии. Он связался с Петей по мобильнику. Через полчаса Петя приехал на мотоцикле, долго смотрел, думал, ничего не придумал и ушел. Я переставил, сколько мог шину, передвинули с Артемом мебель и наскоро поели. Наконец пошли смотреть дом.
Еще в прошлом году я просил Лёню заняться домом, рассказав, что с крыши сорвало часть обшивки, пока еще не много. Он обещал, но ничего не сделал. Теперь металла на одном скате крыши нет совсем, обсыпалась штукатурка над входной дверью, дверь разбухла – открыл ее с помощью предусмотрительно взятых плоскогубцев.
В доме все еще относительно сухо, но начала коробиться подшивка из фанеры и плесневеть стены. Я вывел ребят на недостроенный балкон – посмотреть, какой отсюда вид на море. Но Ира все равно считает, что покупать за эти деньги дорого, забыв, что еще в Москве я скинул им две тысячи именно из-за состояния дома. Я согласился скинуть еще пятьсот, ибо дом за зиму еще больше обветшал. А если его в этом году не купят, то в следующем я не продам его и за половину.
Осмотрели участок и совершили ритуальный вояж на мыс. Спустились на пляж к морю. Оно было мирно и ласково. Вслед за нами сюда пришел местный волосатый. Он разделся и голяком искупался, невозмутимый, как йог.
– Ну и как? – спросил я его.
– Нормально. Хоть в апреле было теплее. Но и теперь ничего.
Я пожалел, что не взял полотенце: здесь безветренно и тепло. Дошли до конца мыса Львенок. Поля желтых водорослей колышутся под пленкой воды. Красные маки горят в зеленой траве на склоне. Банальная дикая заросль горит розовыми цветами, словно она тоже миндаль.
Я показал им фундамент греческого храма и грот Дианы. Снова зашли ко мне домой и поехали на такси в Севастополь. Четырехпалубный корабль сияет у пристани во всех своих огнях. По Приморскому бульвару, полному пошлого караоке и скучающих людей, прошли от Артбухты до Памятника затопленным кораблям. Стали искать, где пообедать. Я попытался найти "охотничий" ресторанчик, где мы ели с Пузаном год назад, но не нашел. Кажется, он просто закрылся. Зато нашли некую "Таверну" на Большой Морской, с потолками "армстронг" и деревянной "дачной" мебелью. От "таверны" лишь картинки на стенах с морской тематикой. Зато нас быстро и на убой покормили. Еды было так много, что мы ушли самыми последними, уже после закрытия – через служебный вход. Никто нас не торопил и не гнал.
Глухой ветряной ночью опять на такси мы вернулись на Фиолент. Дом от включенных на всю мощь обогревателей слегка прогрелся. Я продолжил переставлять мебель, чтобы освободить им комнату для спанья. Тема помогает мне двигать шкафы. Он покладист и отзывчив. Ире очень повезло. Сама она не делает ничего, лишь руководит и капризничает.
– Тёма, мне холодно, сделай что-нибудь!
– Что я могу сделать?
– Ну, сделай что-нибудь!
Считает, наверное, что это ей идет.
Я занялся обычной своей байдой: чинить. Френды стали смотреть телевизор на украинском. Тёма хорошо знает этот язык. Они то и дело обсуждают какой-то фильм или рассказ, вспоминают автора, актеров, как звали какого-то их знакомого и что он сделал. Видно, что они нужны друг другу, хотя бы для справок.
Ночь была холодная, так как сгорел автомат и, соответственно, вырубились все обогреватели. Ребята внизу, как два индейца под одним одеялом, этого не почувствовали, а я так даже очень.
Василь Васильевич явился в начале одиннадцатого по-местному, как обещал, когда я еще не вышел из ванны.
Пошли в правление. Председатель Виктор Михайлович сомневается в законности доверенности, которую я представил, подписанную начальником какого-то учреждения.
– Начальник этого учреждения – имеет право это делать, – заверил я его.
Переоформление стоит теперь две с половиной тысячи гривен (пятьсот баксов), а с учетом оценки участка (при всем нашем блате), лёниной задолжности за свет и по членским взносам за много лет – все должно обойтись им в 700 долларов. Ира опять настаивает на сбавке. И я сбрасываю еще пятьсот. То есть дом они покупают за двенадцать. Еще и с рассрочкой. В конце концов, я не кавказец на базаре, я не чужим людям продаю, у которых денег куры не клюют. Плохо защищаю лёнины интересы? А кто защищает их лучше? Кто вообще мог бы продать этот дом? Только сам Лёня. Что он не сделал. Поэтому моя советь спокойна. Делаю, что могу, как врач у Тэффи.
Переоформили за пару часов, как и собирались. Заключили с Василь Васильевичем договор о работе, как и в прошлом году. Френды надеются, что и я выступлю в том же качестве. Хорошо бы, не с тем же результатом. (Как в воду глядел! – комментарий из будущего.)
Василь Васильевич спрашивает: расплатился ли со мной Андрей? И очень удивляется, что я делал это бесплатно.
– Так он же жил у тебя все лето! Нет, ты был не прав.
Я все же думаю, что я прав, хотя не понимаю, как из моей "правоты" могло произойти то, что потом произошло?
Он отвез нас на Пятый на рынок, где мы купили кое что и поели в палатке блинами под совершенно несравненное севастопольское пиво, лучше которого я вообще не пил. Оно было слито с самого низа бочки, густое и вкусное, как легендарный шотландский эль.
Погода отличная, солнце, +18, несмотря на небольшой ветер. Мы вернулись на Фиолент на такси, и я повел их к Георгиевскому монастырю.
Фиолетовые и темно бордовые ирисы вдоль ограды отдаленного товарищества по дороге к монастырю. Серебряная трава колышется под ветром. И снова эти розовые цветы на деревьях, торчащих из-за стены монастыря. Они не только на ветвях, они украшают и стволы, словно искусственные гирлянды на карнавале. Я не видел раньше ничего подобного. Может быть, потому, что никогда не был здесь в это время. (Имеется в виду церцис, Иудино дерево, – комментарий из будущего.)
Внизу мы были уже в полседьмого, под резким вечерним солнцем. Я-таки искупался в ледяной воде, примерно в такой, какая была в июле. Она была хищная и соленая, как рассол, отвыкшая от людей, жалящая тех, кто хотел приручить ее. Для согрева есть припасенный одесский коньяк. Да и не так холодно, чтобы без этого нельзя было обойтись. За мной это повторила Ира, оказавшаяся в очень экзотическом купальнике, а потом и Тёма.
Назад повел их по чужим товариществам, чтобы выйти к палатке и купить еды и вина.
На шоссе ко мне подошел молодой человек, похожий на рабочего, и перекрестился.
– Вы иерарх?
– Ни в коем случае!
– А я думал, вы в Георгиевский монастырь идете.
– Нет, напротив, я иду в эту палатку.
– Похож ли я на иерарха? – спросил я друзей, подошедших узнать, что он от меня хотел? Может быть, мой распущенный после купания хаер поразил его?
Мы ели у камина и пили за нового садовода. Говорили о кино и музыке. Тёма знает неимоверно много имен и там и там. Просто энциклопедия. Когда забывает – ему помогает Ира.
– Его зовут Рюдигер Фоглер, – напоминает она любимого актера Вима Вендерса.
– Не Ренуар написал "Большую обнаженную", а Энгр.
Они трогательно обнимаются и целуются. И она тут же злится на него за его неловкость и какие-то промахи. Иногда это кажется идеалом отношений. Иногда мне Тёму жалко.
Я слушаю их и черчу им лестницу, как в прошлом году Пузану.
Утром Ира мыла голову, а Тёма посуду. Я же занимался прочими делами. Погода великолепна. Так всегда, когда надо уезжать. Пообщался с Василь Васильевичем, показал, как я вижу лестницу, и что надо сделать здесь в первую очередь, чтобы летом люди уже могли жить, – и мы поехали на вокзал. И узнали, что опоздали на все московские поезда. Теперь их пускают в час ночи. В девять утра ушел питерский. В два дня – московский из Симферополя.
Взяли билеты на Мурманский, уходящий из Симферополя в полдвенадцатого ночи. Я отдал все свои деньги, так как Ира не разменяла свои. Их тоже не хватило – и Ира пошла менять. Выкупив билеты и сдав вещи в камеру хранения, я стал делить оставшиеся деньги – и узнал, что Ира хочет себе все. А то им, мол, не хватит на подарки. Человека, который продал ей дом, не получив за это ни копейки, она заподозрила, что он хочет завладеть ее пятьюдесятью гривнами! Даже Пузан не делал таких вещей!
Я их все и отдал, чтобы между нами не было спора. Зато я посчитал себя свободным от их дома, проектов и всего прочего. В общем, все получилось как всегда.
По дороге в центр на троллейбусе, в котором я заплатил за всех, чего уж она совсем не ожидала, она долго считала деньги, спорила с Тёмой – и стала извиняться, причем, очень бурно. Мол, она плохо считает.
Мы сходили на Центральный холм, где я провел их по моим любим улицам, полным зелени и тепла, заехали в Херсонес, горящий от красных маков. Эрудит Тёма лишь здесь узнал о месте крещения Руси, а Ира лишь отдаленно слышала про Крымскую войну. И захотела прочесть Толстого.
Поели в пиццерии на площади. В качестве извинения мне не давали платить ни за что.
На вокзал мы приехали заранее – забрать вещи из закрывающейся камеры хранения. Чтобы скоротать время, сели пить пиво в открытом привокзальном кафе "Огонек".
В девять мы сели в ночную продуваемую электричку до Симферополя. Девушка-контролер проверяет билеты лишь у тех, кто сидит слева от прохода. Через пару минут появляется другая, которая проверяет у правой половины. Несколько человек сорвались и убежали. Глупо, им просто надо было пересесть.
В Симферополе было чертовски холодно. Чтобы согреться до поезда, зашли в привокзальное кафе, где мы с Тёмой выпили по сто грамм черносмородиновой водки с бутербродами и огурчиками, а Ира инкерманского белого вина.
Вписались в свой вагон за две минуты до отхода поезда. Поезд был российский, то есть гораздо более новый и чистый. Кипяток уже кипит в бойлере. Чай, тепло и свой коньячок. И разговоры на весь оставшийся Крым, облегченные общими знакомыми и схожими культурными симпатиями.
С утра обычная программа:
– Тёмочка, сделай то, Тёмочка – принеси, Тёмочка, мне одиноко, посиди со мной…
После долгого сна ее надо щадить – она никак не может проснуться и злится на Тёму. Она часто и нарочито злится на него: чтобы знал свое место. Мне просто жалко Тёму. Все эти милые, нежные, умненькие барышни – такая засада!
С полным сознанием своей правоты она рассказывает, как крадет детские вещи в магазинах. Они же такие бедные, а детей так много! Однако на покупку дома деньги откуда-то нашлись.
Она восхищается свои именем, самым красивым на свете. Девушки с этим именем какие-то особенные. Согласен, я знал по меньшей мере трех, и все были особенные. Ни одной нормальной. Ни на одну нельзя положиться. Всё у них капризы, странности и неожиданные поступки. "Что в имени тебе моем?.." – а что-то есть.
Я понял, что ни при каких обстоятельствах встречаться с ней больше не хочу.
Под Курском – заросли цветущей фиолетовой сирени – аж до Орла. Кто-то когда-то прикололся посадить. Зато в полях и на дачных участках – ни травинки. А на Фиоленте картошка уже почти цветет. Здесь же ее едва посадили.
"Козлова засека" – декоративная станция под Тулой, чтобы поражать иностранцев, едущих в Ясную поляну.
Лежа в вагоне, холоднокровно написал договор, регулирующий денежные отношения между нами. Ибо, хоть я продал им дом, ни копейки с них еще не получил. Как потом выяснилось – не получу еще очень долго. Из-за чего, чтобы не подвести Лёню, мне опять придется высылать свои деньги.
Так завершилась и эта история.
***
Я останавливаюсь на этом, по разным соображениям. Здесь показаны первые годы моей географической любви, знакомство с местом, привыкание к нему, узнавание и исследование его. Крымская жизнь отличалась от моей обычной количеством составляющих ее элементов. Их было больше и они были более пряные по вкусу. И, как в каждой любви, – однажды приходит разочарование, сомнение и соблазн от всего отказаться.
Потом были другие «приключения», связанные с этим местом, описанные в других произведениях или не описанные вовсе. Все, собственно, продолжается до сих пор и, время от времени, освещается на страницах моего ЖЖ или ВК.
Многих из героев этого повествования уже нет в живых. Многое и в моей жизни изменилось. И все же я так и не смог отказаться от этого места, отказавшись от разных других. И тут была своя логика: Фиолент дорого мне обошелся. Он, как местные скалы, провоцировал и обещал, и производил обвалы.
С годами я все больше становился крымским жителем. Из случайной затеи это превратилось в судьбу. Все это не входило в план, все это получилось само собой, как обычно и бывает. Ибо здесь под южным солнцем, как плоды в теплице, вырастали сюжеты событий и многое проверялось на прочность: твое тело, твоя любовь, твои планы и т.д.
В конце концов, я всегда хотел убежать куда-то. И как бы ни был Фиолент далек от идеала, как бы ни изменился он за эти годы, все же он дорог мне – как попытка сделать невозможное, то есть обрести свой настоящий дом.
***
Еще я жив и говорю с тобой
Из золотой провинции у моря –
В осеннем солнце над сухой травой,
Меж carpe diem и memento mori.
Но прежде чем покинуть Вавилон
Иль Рим, или московский влажный климат –
Взгляни на этот цирк со всех сторон,
Закрой свой счет – и до того, как вынут
Всю душу – убегай, не жди момент:
Его не будет. И о нас едва ли
Кто пожалеет. Словно на тот свет
Купи билет. И поминай, как звали!
А дни, как специально, хороши,
И свежее вино. Забудут тени
Былую жизнь. Скажи душе: дыши! –
Как царь пляши… А если нет души –
Пространству, поделенному на время.
1997-2023