Фиолент 7

7. Дом на холме
(Фиолент 2003, март-апрель, июль, сентябрь)


Интерлюдия

Случилось непредвиденное: Лёня угодил под суд и решил продать свой давно заброшенный крымский дом, свою единственную, кроме квартиры, собственность, чтобы раздать накопившиеся за время процесса долги, в том числе и нам. Для наркодиллера, за которого его принимала власть, он был слишком беден. Я распространил эту весть среди друзей, так, на всякий случай. И вдруг позвонил Андрей Пузан, что жил в прошлом году в его в доме. Он готов его купить – за пять тысяч зеленых (первоначально объявленных Лёней), для троих своих детей, чтобы им было, где проводить лето.
Но у Лёни всегда так: узнав, что покупатель нашелся так легко, он передумал и решил не продавать его. К чему спешить? А если и продавать, то не меньше, чем за пятнадцать.
Ни на что особенно не рассчитывая, я попросил свою тетушку, следившую за моим домом, узнать, не продает ли еще кто-нибудь свои заброшенные хоромы? Совсем недавно на Фиоленте можно было за три тысячи баков купить недостроенный особняк в два этажа.
Самое странное, она такого человека нашла. Более того, им оказался мой сосед слева, чья недостроенная двухэтажная халупа отравляла мне вид. Он готов продать его за четыре с половиной тысячи. Мудрая тетушка сбила до четырех – и, с благословения Пузана, они ударили по рукам.
В конце ноября Пузан съездил в Севастополь на один день и приобрел дом, заплатив по моему предложению сто долларов тетушке за старания. А потом стал просить меня сделать ему проект нового дома, то есть перестроить старый, добавив комнату, – а так же воду, удобства и так далее.
Теперь Андрей и Яна, как наши новые соседи, стали бывать у нас дома, а мы – у них, чего раньше никогда не было. Мы всегда были очень разными людьми, хоть и имели хипповое прошлое и общий круг друзей. Тогда Пузан звался Гардеробщик, так как работал в гардеробе в Строгановке. Впрочем, Яна всегда относилась ко мне несколько восторженно, в силу глупой случайности: в 87-ом, еще до замужества, когда она жила во Львове, она увидела меня по ящику.
И тогда же в январе Пузан стал уговаривать меня поехать в Крым – искать ему строителей для дома: он же в этом ничего не понимает! У меня был институт, куда я восстановился после 19-летнего перерыва, последние месяцы перед дипломом бакалавра.
– Три дня, только три дня! – настаивал он. – Все расходы я беру на себя.
И я согласился. Решил дать себе несколько дней отдыха в своей напряженной жизни и бесплатно съездить в Крым в неурочное время.


***

Двадцать первое путешествие

По вагону ходит человек с рюкзаком – продает коврики-грелки, разработку нашего оборонного завода. Он подробно объясняет нам с Андреем принцип действия: нажимаешь кнопку, в коврике начинается химическая реакция, и находящаяся в нем соль выделяет тепло. Это, якобы, было придумано для космических полетов. Держит тепло до двух часов. Потом остывший коврик нужно положить в кипящую воду на два часа. И он опять готов к употреблению.
Человек демонстрирует нам действие этого коврика. Он был терпелив и обстоятелен, поэтому уговорил нас. Мы купили по коврику средних размеров. А вдруг пригодится?
Первый настоящий весенний день, плотное голубое небо без единой тучки, темные, уже живые деревья, белый снег. Но уже ясно, что зима кончилась. За Курском снег на южных склонах оврагов сошел, в вечернем солнце снег и деревья розовые. Красотища! Не минорное настроение, как думал, а наоборот.
– Обменочка! – говорят появившиеся после Белгорода обменщики валюты. – Кому обменочку?
Обмен поменял мужской род на женский.
Украинский таможенник залез к Андрею в сумку.
– А это что за бумаги?
– Проект.
– Ваш?
– Мой, – отвечаю я.
– А из чего фундамент?
– А это так важно?
– Конечно важно! Действительно – ваш? А то!..
– А то что? А если не наш?
– Я просто спросил, а вы поплыли.
– Я не поплыл, я могу вам все подробно рассказать, если хотите...
– Чего прикололся? – спросил я Андрея и всех присутствовавших в купе, только он из него вышел. – Может быть, хотел проекта? Я нарисую… – И все засмеялись.
В Мелитополе, рискуя быть отрезанными встречным составом от своего поезда и опоздать, – купили две бутылки красного вина. Потом час я откупоривал их ножом и всеми подручными предметами – в отсутствии штопора. Пробки оказались на редкость неподатливыми.
– Ахмат, – говорит Андрей в знак одобрения.
В его облике много восточного. При этом он просто довольно успешный православный иконописец, как очень многие мои друзья.
Его мать, 1922 года рождения, родила его в сорок лет, когда «стало не страшно». Она – дочь знаменитого наркома Бубнова, сына фабриканта из Иванова, знаменитого революционера. Жила после революции в Москве, в особняке Рябушинского. Когда отца расстреляли, дочь "врага народа" сумела как-то пристроиться в университет. И уже во время войны ее взяли по самостоятельному "делу". Семь лет она провела в тюрьме, а потом поехала в ссылку в Барнаул, где встретилась с ссыльным же пузановским отцом, скульптором-армянином из Баку. Он был сыном полковника, в Баку у них был свой дом. Но отец-полковник во время войны попал в плен, соседи настучали – и всю его семью в одну ночь с группой других армян посадили в поезд – и отправили в Барнаул, куда добрались они еле живые, ибо не имели подходящей одежды. Но климат и природа Алтая пузановскому отцу понравились.
При Хрущеве ей с мужем удалось вернуться в Москву, ей, как дочери репрессированного наркома, даже дали очень хорошую квартиру на Спиридоновке, в старом дореволюционном доме. Я был в нем один или два раза. Потом Андрей женился, родил детей, мать умерла – и квартиру разменяли. Теперь он живет в трехкомнатной на Патриарших.
Пузановский отец, как я понял, в какой-то момент покинул семью, но сейчас хочет с ними дружить, даже в Крым рвался поехать.
В Севастополе +5. Иногда сыплет из низких облаков снежная крупа. В доме нет света. От морозов лопнула труба на кухне, по которой вода из бака поступает к насосу – и налила нам хорошую лужу, когда я отвернул вентиль.
Я пошел искать электрика Славу – похоже, у меня опять оборвался провод на столбе. Но его нет.
На "Жигулях" подъехал Василь Васильевич, член правления нашего товарищества и председатель оценочной комиссии. В ноябре он предложил Андрею свои услуги в качестве главы строительной фирмы. Мы показали ему проект, зашли в пузановский дом.
Зрелище жалкое. Если первый этаж еще ничего, то второй, куда надо взбираться практически по стремянке – что-то ужасное. Большая часть стен в полкирпича, нелепая низкая крыша, подшитая кривым оргалитом. По проекту к дому пристраивается еще одна часть, где будет гостиная-кухня и дабл с ванной. Второй этаж – открытая веранда, частично накрытая крышей: пузановские дети захотели видеть с нее небо, как у меня на крыше.
Второй этаж надо почти полностью снести – ничего здесь просто нельзя сделать.
Василь Васильевич очень деловой. Он старый моряк, военный капитан, у него все четко и обязательно, как на корабле, уверяет он. Он все готов сделать: включая электрику, канализацию, воду и газ. Он может показать, что он уже здесь построил. Особняк на четвертой улице, стену вокруг участка, который, по его словам, купил зам Лужкова – Шансов. Как каждый бизнесмен, добивающийся для себя заказа, он немного заискивает и демонстрирует невиданное дружелюбие. К завтрашнему дню он обещает прикинуть цену за свою работу, набросать предварительную смету. И обещает прислать мне своего сварщика – посмотреть размороженную трубу.
Вслед за ним на "Волге" приезжает хозяин севастопольской строительной фирмы – его по газете нашла Тамара. Это молодой парень, с большими амбициями и большими аппетитами. Он не очень внимательно смотрит наш чертеж, почти вовсе не смотрит дом. Он тоже обещает завтра набросать предварительную смету работ, но уже ясно, что у него будет дороже, чем у Василь Васильевича. К тому же Василь Васильевич местный – это дополнительный плюс. Соседи говорят, что он надежный человек. Но и парню мы сразу не отказываем. А он, узнав, что мы из Москвы, предложил показать нам участки, приобретенные его фирмой. Они недалеко от границы заказника "Мыс Фиолент". Красивое место, хотя и голое. Но участок стоит несколько тысяч. Он предлагает нам войти в долю: найти ему покупателей в Москве. Мы на словах готовы. Он великодушно отвез нас в центр. На Приморском бульваре я купил сухарики к пиву и дал десять гривен.
– Вот вам восемь с половиной рублей на ваши десять гривен, – сказала продавщица.
На Большой Морской зашли в кафе с забавным охотничьим интерьером. Выпили бутылку Nemiroff с перчиком – для бодрости и согрева, и неплохо пообедали. Еще прошли по городу, у Центрального рынка выпили небольшую бутылку коньяку "Ночи Херсонеса": при долгом гулянии по холодному городу такое желание возникает периодически. После этого уже в седьмом часу на маршрутке приехали к Тамаре. Напросился – первую ночь провести у них: в холодном доме без электричества ночевать не хотелось.
У них больше нет перебоев со светом и водой, хотя горячей воды по-прежнему нет. Зато в квартире нормально тепло. Но Тамару это не спасло: она лежит под несколькими одеялами. Чихает, температура, ее тошнит и знобит. Куда только она не привешивала свой китайский иглоукалыватель, к груди, спине, шее – не помогло. Она объясняет, что просто она не может сама себе поставить его правильно. А сейчас ей помогает одна Ксюша, потому что Гену вызвали в Почтовое – ограбили дом.
Я сделал ей чай с лимоном, водкой и медом, дал две таблетки ампиокса, которые у меня всегда с собой. Андрей дал стратегическую грелку-коврик. В это время вернулся Гена. Пили с ним новый Nemiroff, который уже не лез. Еле дотащились до постели.
Утром долго ждали Гену с машиной. Видно, что-то случилось. Тамаре чуть лучше. Она признала действенность моего ампиокса. Я оставил пол-упаковки и предложил ей забить на свой китайский утешитель, который она держала за панацею.
Погода тоже улучшилась, +10, солнце. Гена жаловался на машину: не заводилась проклятая, и ничего не мог сделать. Сейчас тьфу-тьфу. Отвезли его на Сапун-гору, где он работает – следит за насосом, снабжающим водой какое-то тамошнее заведение. Странно, я никогда здесь не был (с 77 года, когда ездил на экскурсию из пионерлагеря). Стоят пушки времен последней войны. Отсюда отличный вид на генуэзскую крепость в Балаклаве и Айя.
Не доезжая одной улицы до нашей – машина заглохла и снова заводиться не стала. Электрика Славы по-прежнему нет. Пришел сварщик Василь Васильевича, поглядел мою трубу и так и сяк – и сказал, что ничего сделать не может: сваркой не подлезть и болгаркой не подлезть… Утешительно. Придется делать самому.
Забрался на соседский бак, как прошлым летом. Провод вроде на месте. В чем же дело? По совету Пети, который заведует в товариществе водой и по совместительству занимается электричеством – пошевелив провод, включив самые мощные приборы, что были в доме.
– Ахмат! – кричит Андрей, – есть свет!
Провода просто окислились.
С трудом завел машину – и мы съездили на Пятый, купили хомуты и продукты. Наложил резиновую шину на лопнувшую трубу, затянул хомутами, повозился с насосом, растопил печь. Все как всегда.
За это время Андрей сделал еду, мы выпили вина. К ночи углем и двумя обогревателями довел температуру на кухне и в большой комнате до +16. В прихожей +10. Всякий мой приезд на Фиолент – ремонт и борьба с холодом. Много лет не вижу ничего другого.
Утро очень ветряное, но солнечное, +5. В доме +16. На море барашки, которые видно прямо из окна. Приехал Василь Васильевич, сели на кухне считать с ним смету. Пока я продолжал делать воду – они ходили по пузановскому дому и что-то мерили. Мне удалось наконец найти Славу. Это невысокий, очень милый и практически безотказный человек, круглый год живущий на Фиоленте. Озаботил его своим электричеством – и мы пошли к Георгиевскому монастырю.
На плато жуткий ветер, но красиво. Не то послушник, не то монах этого монастыря, видимо, приняв Андрея за священника, пустил нас в часовню, хотя служба кончилась. Рассказал, сколько веков существует монастырь, и что он не закрывался даже при татарах, но лишь при большевиках – на тридцать лет. Я не вмешивался и не проявлял осведомленность.
Рядом со знаменитой часовней строится новый храм, который ее загородит. Очень глупо! Белая колышущаяся помпасская трава на фоне коричневой скалы – навеяла мне воспоминания. Здесь на лестнице совсем нет ветра и прямо тепло. На пляже он опять появился, но слабее, чем наверху. На море сильный шторм, но очень красиво.
Дошел до самого края пляжа и нашел среди камней голую загорающую герлу. Тоже снял куртку, засучил штаны и зашел в море. Вода обжигает холодом. Не верится, что она может быть теплой. Но если б не ветер – выкупался бы. Вдвоем с Андреем лежали в укромном месте целый час. Шум волн, мощно нападающих на берег, скала с крестом, с этого места узкая и высокая. Мы ни о чем не говорили, просто лежали и слушали. Я был здесь ровно шесть лет назад. С этого места начался для меня Фиолент.
Довольно легко поднялись наверх, ветер чуть улегся. Теперь уже +12. Слава уже сидит на столбе. Потом починил мне розетку в дабле. Вода +7, – сказал он. Он каждый день купается, даже зимой. Рассказал про "пирамидальщиков", последователей местного "ученого" Коха, который находит в Крыму кучу подземных пирамид (я читал о нем в местной газетке и даже видел в Москве по ящику). Одну он "нашел" здесь, на мысе Фиолент, около немецких бункеров. "Нашел" не в смысле раскопал. Он чувствует их, как колодезник воду. Его последователи собрались у выбранного им места и насыщались энергией. Слава подсмеивается, но отчасти верит или хочет верить. Ссылается на отличное молоко у пасущихся здесь коз.
В четыре поехали в пиццерию Херсонес около ЦУМа, что так понравилась Андрею летом. Тут довольно много народа, но дешево и вкусно. Появилось двое пожилых людей, наверное, американцев. Сразу видно по экспрессивности и нелепости поведения: старик снимал все подряд.
Обошли центр города, довольно людный по случаю хорошей погоды и воскресенья. Но никакого цветущего миндаля, как шесть лет назад. А я так рассчитывал на него!
У театра на Приморском бульваре большая толпа людей, пришедшая на спектакль по Сирано де Бержераку. У меня опять заболел живот. Купили вина и поехали домой.
Дома застали Гену: он приехал почти под ночь – обстригать персик. Тоже заговорил о "пирамидальщиках", новой крымской шизе. А я до ночи опять занимался водой: возился с испортившимся от морозов "Атмором". Это большая тусня, так как шурупы крепления заржавели и их пришлось высверливать дрелью. Заменил лопнувший "Атмор" на запасной. Сменил лопнувшую гибкую подводку к насосу. Установил вентиль слива воды из него же. Но вентиль, который купил день назад, не держит. Хорошо, что нашел свой, почти такой же. Все заработало, хоть я почти не верил. Кончил в одиннадцать.
Сели пить вино и смотреть идиотский американский фильм про русскую мафию, с сюжетом, словно написанным Сорокиным. Все актеры – украинцы в третьем поколении, забыли даже свой украинский, не говоря о русском.
Вечер безветренный и довольно тепло – по сравнению со вчерашним. Нарциссы вот-вот распустятся.
Утром в комнате и кухне стабильно 18, в прихожей 15. А работают лишь два обогревателя на весь дом. Печь вообще больше не топим. А все потому, что они установили здесь новый трансформатор – и с этой зимы здесь уже не 150 вольт, как все эти годы, а все 230!
День начался опять с обстоятельного Василь Васильевича. Он предложил нам поехать – посмотреть его объекты. Дом на четвертой улице еще не достроен. Он несколько нелеп, но качество работ хорошее. Особенно поразил "объект" почти на самом мысу: огороженный стеной из "французского" камня участок товарища Шанцева из московской мэрии. Сотка земли здесь стоит, как нам сообщил Василь Васильевич – 600-900 долларов. Шанцев, как известно, бессребреник, в Москве ездит на "москвиче".
Мы ударили с Василь Васильевичем по рукам и отделались от тысячи гринов, что привез Пузан. Он обстоятельно выписал нам расписку и передал Акт о выполнении работ. Единственное, у него нет насоса с ресивером, который нужен для придуманной мной системы водоснабжения (идентичной моей дачной и здешней). В его поисках поездили по городу по наколкам Василь Васильевича и Гены – и ничего не нашли.
И поехали в Каламиту около Инкермана. Зашли в Свято-Климентовский монастырь. Прошли по пещерной церкви, любезно открытой нам монахом из церковной лавки. Он тоже принял Андрея за попа: толстый, волосатый, бородатый. Ну, такой, значит, путешествующий инкогнито поп. А Андрей и не возражает. Храм похож на тот, что в скале Успенского монастыря в Бахчисарае: многоярусные пещеры с иконостасами и росписями – и застекленными "окнами"-проломами в сторону долины. Вышел на балкон храма. Когда-то здесь было черте как красиво жить! Широкая долина между гор, река Черная блестит под солнцем. Теперь под самым монастырем проходит железная дорога, и вся долина занята заводами и заборами, где ревут грузовики и тракторы.
По незаметной лестнице поднялись наверх плато. Тепло и солнце. Нашли пещеры, похожие на мангупские. Внизу попали в лапы местной экскурсоводши, сидевший рядом с храмом вместе с прихрамовыми старушками. Она тоже приняла Андрея за попа, но тут он уже не отступил от своего инкогнито и всячески отрекался от сана. Может, и зря. С неофитским энтузиазмом она начала толковать нам основы православной веры, рассказывать истории и легенды. И хотела за четыре гривны провести для нас двоих экскурсию. Мы упорно отказывались. Она все же показала нам крестильню святого Климента в виде каменного креста в полу. Насильно отвязались, заплатив ей требуемые четыре гривны.
Постно и просто пообедали на смотровой площадке над Ласпи, в татарском кафе рядом с новой часовней – в обществе азербайджанцев и чеченцев. Они сильно матерились, но были мирны и пили только чай.
Торговка сувенирами ловко, словно цыганка, вцепилась мне в ладонь и определила, что у меня больное сердце и какой-то неправильный пульс. Но не развела на деньги, как можно было ожидать, а, наоборот, подарила можжевеловый срез с изображением Вознесенского собора, или, как его здесь для простоты называют – Форосской церкви. И Андрею тоже, хотя у него с сердцем все было в порядке, несмотря на вес.
К этому собору, восстановленному о. Петром, мы и поехали. Хороший день, хороший свет, пробивающийся через быстро несущиеся облака. У ворот на Байдарском перевале – снег и ветер, почти зима. И вокруг на склонах гор тоже снег, хоть и не сплошной. Словно мы вернулись на север. На каждые шестьсот метров высоты температура падает на один градус – знаю я из курса климатологии.
Купили на Пятом вина и съездили к дому Лёни. В феврале здесь прошел ураган, как рассказывал Гена, и у Лёни снесло часть крыши. То есть, часть метала, которым была оббита крыша. Об этом урагане я разговорился с лёниным соседом – и узнал, что в сентябре умер дядя Миша. Второй умерший из моих фиолентовских знакомых.
По словам соседа, на первых улицах все дорожает. Вообще все в городе дорожает, что является признаком "прогресса". Его хотят сделать модным курортом. Вот и сегодняшняя "экскурсоводша" из Инкермана уверяла, что Севастополь будет крупным курортным центром – из-за его культурной ценности.
Спустились по склону до лестницы. Пляж еще больше сократился: новый обвал на месте старого. Красное солнце садится в салатовое море. Все еще сильный ветер. Шесть лет назад мы с Лёней впервые ступили сюда. И тоже был вечер и красное солнце садилось в море…
Ноги гудят от спусков и подъемов.
Американские фильмы на местном телевидении еще больший отстой, чем в Москве. Зато не прерываются рекламой.
Всю ночь в доме скрипели ставни, а утром небо было затянуто тучами и даже слегка накрапывало. Вновь появился Василь Васильевич – с "агрономом", как он его назвал, мрачным неразговорчивым мужиком. За сорок гривен он готов подстричь персики на андреевом участке. При этом все равно оставался мрачным. И правда: работать ему пришлось под дождем.
Я уже предвидел, что Андрей запросится в Москву. Поэтому сменил автомат, доделал кое-какие дела, в том числе собрал детское белье для Данилы (есть "прогнозы", что у него скоро будет ребенок). В "Океане" купили кучу вина, на вокзале – билеты на сегодня – и поехали к жене пузановского приятеля Дениса, который почти четыре месяца назад уехал в Москву на пару недель – и уже три месяца лежит в Москве в больнице: его сбила машина. Незадолго до этого случая я видел его в гостях у Андрея: смешной парень, недавно кончил семинарию.
Андрей не очень хотел ехать: куча детей, нужда, а у нас мало времени, и надо еще пообедать и заехать к моей тетке. Да и Денис не просил его: ничего веселого про себя он сообщить не мог: сложный перелом, не известно, когда он выйдет, тем более вернется. Андрей перекидывается с ним СМСами. Так же то и дело он связывается с Янкой.
Но мне стало жалко эту неизвестную женщину. При трех маленьких детях она является основным кормильцем в семье – пишет иконы, которые здесь стоят очень дешево. Денис работал в церкви псаломщиком и алтарником, получал копейки, хоть мог бы рукоположиться. Я представил – четыре месяца одной, с тремя детьми!
Мы купили конфет и поехали, достаточно на авось: у нее даже нет телефона. Она жила в крошечном домике, пристройке к дому сестры, черте где на улице Коли Пищенко, в самом ее конце, хоть и саму улицу я нашел лишь с пятого раза: так она мала, хоть и длинна. Настоящая деревня. В доме нет даже сортира, хотя есть газ и отопление. У них две крошечные комнатки, одна из которых проходная – забитые кроватями, столами и детскими вещами. На стенах симпатичные детские рисунки.
Ее звали Лена, тоненькая и худая, довольно милая, хоть и измученная жизнью и выглядевшая старше своих лет. Она была одна, с самым младшим ребенком, которому не было и года. Двое других, погодки, ходили в сад. Она удивилась нашему визиту. От Дениса она давно не получала никаких известий.
Андрей спросил: успевает ли она работать? Она сказала, что, как ни странно, написала четыре иконы – и показала их. Андрей похвалил, пообещал узнать, нельзя ли сбывать их в Москве? Собственно, за этим и поехал в Москву Денис. Иконы действительно на мой невежественный взгляд были хорошего качества. И правда – странно: тут и писать-то негде!
Кот на фоне этой бедностью кажется совершенно развращенным богачом! Я бы привел его сюда, чтобы он посмотрел и устыдился. И перестал требовать "лего", фильмов и прочих радостей жизни. А то она у него так мрачна.
Мы провели пятнадцать минут, отказались даже пить чай – очень спешили. От Лены поехали в филиал МГУ, где можно быстро и дешево поесть. «Зашли в университет пожрать и подаблиться», – прокомментировал я. Позвонил Тамаре и попросил Гену приехать на вокзал за машиной: мы уже не успевали заехать.
На вокзале мы встретили неожиданно быстро доехавшего Гену. Зашли в буфет, где выпили по 50 грамм Nemiroff с перчиком, а Гена чай. Отдал ему все оставшиеся деньги и бумажку с "распоряжениями".
Вагон старый, стекла не мылись год или два. Впрочем, в дабле пока есть бумага и даже мыло. А наши места как раз у дабла. Мы сели на чужие места еще в пустом вагоне – и нас стали сгонять пребывающие на каждой станции пассажиры. В конце концов, вагон был полностью забит. Две наши соседки, не очень молодые коммивояжерки, беспрерывно едят и болтают. Это не помешало нам выпить обе запасенные бутылки вина.
Небо прояснилось. За окном склоны оврагов и гор – белые от подснежников. Тысячи и тысячи пробиваются между прошлогодней листвой. На платформах букетики их продавали дети. В Симферополе великолепный закат: длинные зигзагообразные трещины во все небо, заполненные красным.
Все эти дни мы ругали крымский климат. Но в шесть утра в Казачей Лопане я увидел, что вся земля покрыто свежим снегом. В жарком до этого вагоне стало холодно.
За Белгородом – неутихающая метель, бьет в окно, как в январе, а не в начале апреля. Эта зима никогда, что ли, не кончится?!
Читаю 115 номер "Континента", где теперь работает Маша. Виноградов с энтузиазмом пишет про "явления" Богородицы в хорватском Междугорье. Все это отдает мистификацией или простой шизофренией напополам с массовой истерией. О таких явлениях много написано у Уильяма Джеймса в "Многообразии религиозного опыта". Знаменитые "послания Богородицы" совершенно догматичны по духу и форме, пестрят Розариями, Сердцами Христа, Чистилищами и прочими католическими выдумками. Главное, они совершенно элементарны и неметафизичны, как Коран – и строго в русле одной из религиозных традиций, что странно для Божества.
В Москве по щиколотку снега. Слава Богу, без ветра. И я топаю по улицам домой в своих летних штиблетах, в которых ходил в Крыму, с тяжелой сумкой, в которой гремят бутылки крымского вина.


***

Двадцать второе путешествие

В конце июня я защитил диплом бакалавра – и тут же был взят в архитектурно-строительную фирму, в которой, собственно, единственным архитектором и был. С ребятами из фирмы меня познакомил Лёня, вписавшийся, как и они, в работы по реконструкции огромного дипломатического дома на Садово-Самотечной. Они хотели, чтобы я немедленно приступил к работе, но я вытребовал себе три недели отпуска: отдохнуть от сессии и диплома.
Мы вернулись в Москву с дачи вечером, накануне отъезда. Зашла Ирка Мадонна, которая едет по моему приглашению 7-го со своими тремя девицами. Моя мама привезла недостающие деньги, потом пришла Майя Михайловна, наконец Лёня с приятелем и оруженосцем Сергеем. Лёня выиграл первый суд и готовился ко второму. Прогнозы – мрачные. Он передал мне стольник баксов для ремонта своей крыши. Это мало поможет, но больше у него нет.
В полдвенадцатого ночи в сопровождении Ирки и Маши пошли на вокзал. Кот идет быстро, несет свой рюкзак, изображая взрослого. У нас оказалось еще полчаса – и мы неспешно пьем пиво у вагона.
В купе трое детей, четырех, шести и девяти лет, причем девочка шести лет на полголовы выше Кота, носит обувь 36 размера и имеет огромную голову. Их везут девушки без заморочек, Кот их не испугает, да и собственные их дети ведут себя дай Бог!
Второй раз в этом году я еду в Крым. Уже несколько дней у меня в доме живет Пузан со своими мальчиками и его друг Лёша Вронский. Проездом из Европы появился Фехнер, отчаянный ездок. Пузан смотрит и финансирует работы в своем доме, почти остановившиеся незадолго до этого, так что мне пришлось по телефону ругаться с Василь Васильевичем. Он начал материться, объясняя, почему не мог доделать пузановский дом (то есть выполнить запланированный объем работ, потому что до конца еще очень далеко). Зачем я во все это влез? Потому что Пузан просит: он не умеет с ними разговаривать. А мне зачем это надо? Отдыхать ли я туда еду или продолжать заниматься его домом?
Маша считает, что именно за этим. Весной ей сделали операцию. Предонкологическое состояние. Она больше никогда не поедет на юг, уверяет она. Приятное для меня сообщение. Но и без операции я не уверен, что она поехала б в забитый чужими людьми дом. Больше всего ее обрадовало б, если б не поехал и я. Небольшое для меня оправдание, что поедет Ирка, которая много лет нигде не была и отчаянно любит Крым. То, что поехал Кот – был выбор самого Кота. Ему было предложено остаться с Машей на даче. Тогда я бы лучше отдохнул. Но отказать ему я не мог. В чем угодно, но не в этом.
Место в вагоне отличное, боковушка около дабла. Каждые десять секунд закрываю дверь за пассажирами, которые или не считают нужным ее закрывать, или делают это неправильно. К концу пути у меня в правой руке выработался стойкий рефлекс – одним движением захлопывать дверь. Ибо объяснять всем уже нету сил!

С утра в вагоне жара, дети сходят с ума. Кот толкнул четырехлетнюю девочку, и она ударилась лицом о стол. Герлы действительно мировые – не убили за это ни его, ни меня. Что же делать, успокаивают они меня: дети играют! Но от меня он получил.
Навязчивая украинская вагонная торговля, бабы с огромными сумками, тормозящие и создающие заторы у нашей двери. И уж конечно ее не закрывающие. Проводники педантично закрывают дабл во всех многочисленных санитарных зонах, что очень удобно для детей.
С одной стороны – станции, выстроенные заново в модерне, с другой – село, где в воротах вместо перекладины – кривая палка. Будто трудно было сварить ворота из первых попавшихся труб. Своими силами это, конечно, не сделать, нужна чья-то благотворительность.
Кот поспал днем три часа и ночью никак не мог заснуть. Потом, уже подъезжая к Севастополю, никак не мог проснуться, валился и засыпал вновь. Мы приехали в три с четвертью ночи (по Москве) и на такси за 30 гривен (я не стал торговаться) доехали до Фиолента.
Нас встретил Андрей, потом спустился Леша Вронский. И мы неплохо выпили, сперва голландской самогонки, привезенной Фехнером, потом его же итальянского вина. Сам он отбыл сегодня утром.
Я, наконец, лег спать, так как в поезде около своего дабла так и не заснул.

Мы договорились встретиться у Георгиевского монастыря, куда ребята пошли на службу, чтобы вместе пойти вниз на пляж. Так что много спать мне не пришлось. Кот идет неохотно и медленно. Погода пасмурная, иногда начинается дождь. Странное время – идти купаться.
Думал, что мы опоздаем, но служба еще не началась. Всю службу я держал Кота, игравшего со строительным мусором и лазившим по стройке. После службы Андрей и Леша беседуют с местным попом в черно-серой линялой рясе, подпоясанной армейским ремнем.
Мы слегка поели в местной "армейской" столовой и пошли на пляж. Море не такое теплое, как я ожидал, к тому же дождь, поэтому купался всего один раз и недолго. Всю дорогу вверх Кот переживал, что Ваня с Гришей, дети Пузана, идут впереди, вырвал руку и побежал за ними. И был наверху первый. Ну, что ж, мне же лучше! Едва вернулись домой – начался настоящий ливень. А на крыше – два матраца и раскладушка, на которой спали пузановские дети и он сам. Под ливнем затолкали их, уже мокрых, на чердак. Лажовое начало! Особенно после дождливого июня в Москве.
В доме грязно, продуктов почти нет: публика предпочитает есть в городе или в юрином кафе. Пузан показывает мне стройку. Рабочие уже выстроили из желтого ракушечника стены новой части дома. Рядом с домом уже возвышается недавно сваренный бак для воды. Василь Васильевич встретил меня необычайно тепло, словно забыл, как матерился по телефону. За прошедшие дни он сильно прибавил в объеме работы. Забросал вопросами и предложениями.
Мне надо встретиться с Геной, взять машину. Мы все едем в город, едим в пиццерии около ЦУМа, которая теперь называется "Эллада" – и наблюдаем новый разгул стихии. Льет как из ведра с неослабевающей силой. А всю неделю, говорит Пузан, светило солнце.
Когда эта радость все же кончилась – мы пошли гулять по городу и на Приморском бульваре встретили моих попутчиц, клевых герлов. Наверное, это нормально на курорте. На набережной у Артбухты аттракцион на проверку силы удара молотком. Гриша врезал и получил вердикт "слабак". Я объяснил Коту, что надо бить по центру и резко. Он ударил меньшим по размеру молотком и удостоился звания "громила". Предмет шуток на целый вечер.
Я несколько раз звонил в Камышовую, но Гены все нет. Наконец, догадываюсь, что он поехал на Фиолент. Забиваемся в "Волгу" и тоже едем на Фиолент. И находим там Гену, который ждет нас уже два часа. Вместе с ним еду в город – отвозить его домой. И уже один опять на Фиолент, третий раз за сегодняшний день.
На Фиолентовском шоссе торможусь у голосующего таксиста. Он просит отлить ему бензина. Но у меня нет бензина.
– Ничего, я откачаю из бензобака, – уверяет он. – У тебя есть шланг?
Нет, разумеется. Он нашел у себя в инструментах какую-то резинку, и стал через нее засасывать бензин себе в рот, чтобы потом пустить его в пластмассовую бутыль. Получалось в основном в рот. Наконец, ему удалась его операция. В машине его все это время ждали люди. В благодарность он предложил мне довезти их и заработать. Но это как-то слишком для человека, сегодня приехавшего из Москвы. Я еще раз остановился – подвез трех герлиц до "Каравеллы".
Дома выпил немного вина – и вырубился.

Леша объявил, что уедет восьмого – и я решил совершить для всех тур по Крыму. Доехали до Терновки, где запаслись овощами и купили детям сухариков. Разговорились с местными торговками.
– Почему одни мужчины, – удивилась одна, – где же женщины?
– Женщины работают, – ответил я.
Лёша капризничает: он хотел бы свернуть за Терновкой в Спасо-Преображенский скит, куда он много лет хотел попасть, один раз его даже повезли, но заблудились и скита так и не нашли. Я же там был – осенью 98-го. Но это не такое интересное для всех путешествие, как то, что я задумал.
– Опять я там не побываю! – сетует Лёша.
– Да я покажу такое, что ты забудешь! – обещаю я.
Через Мангуп, Залесное выехали на Бахчисарайское шоссе и повернули в сторону гор. Переполненная машина не сломалась, а честно дотащила нас до Большого каньона. По традиции купили на входе вина – и пошли. Кот идет отлично – теперь он первый чешет по ущелью. Он очень переживает, если кто-то обгоняет его. И все повторяет за детьми: не хочет одеваться, когда они не одеваются после форсирования ручья, или хочет показать, что он сам по себе, лезет в обуви в воду. Или вдруг требует какую-то булочку. Где я здесь возьму ее?!
– Чего вам не сиделось дома! – капризничает он. – Вечно вы куда-то ездите!
– А надо сидеть дома и есть булки! – огрызаюсь я.
У остальных это вызывает лишь смех.
До Ванны Молодости мы шли час с четвертью, то есть очень быстро. Кот первый бросился в Ванну. Вода удивительно нехолодная, все, кто был здесь раньше, отмечали это. Поэтому мы с Лешей неоднократно ныряли в Ванну, выбирая все большую высоту – и все равно не достигали дна. Ныряли, пили вино, и снова ныряли. Народу уйма, в основном разные группы, никогда столько не видел!
Кое-что из этого путешествия Лёша запечатлел на свой пленочный "Nikon". По одной своей специальности он – фотограф. По другой – иконописец, как и Пузан.
За час, к семи по Москве, вернулись на трассу. Вот, что значит, ходить без женщин, которые "работают". Через час с четвертью мы были на Ай-Петри.
Здесь страшный ветер и жуткий холод. Хорошо, я взял куртку себе и рубашку Коту, которую он с истерикой не хочет надевать: дети-то в футболках! Стали покупать вино у татар. Заинтересованные, чтобы мы делали это долго, они выдали детям куртки, в том числе и Коту. Он так замерз, что уже согласен. Сфотографировались наверху на площадке – и бегом назад. Отдали куртки и рванули вниз к теплу. Остановились около Учан-Су: я предложил в сгущаемся мраке посмотреть водопад.
Пошли по дороге и нашли кассу и шлагбаум. Вход – три гривны. В памяти сразу всплыла ссора у Эски-Кермена.
– На что берете? – спросил я молодых людей у шлагбаума. – На ремонт пролома?
– Воды мало, – ответили мне.
– И вы что – ее доливаете?
Развернулись и пошли к машине. Скоро это будет единственный жест в Крыму.
Спуск с Ай-Петри в Ялту занял сорок минут. Как обычно бросил машину у местного похоронного бюро. Здесь тепло, пустые пляжи и теплое море. Даже странно. Я для прокламации свободы искупался голый. К тому же не взял ни плавок, ни полотенца. Последним со мной и Котом поделились пузановские дети.
Стемнело, очень хочется есть. Мы пошли по ярко освещенной набережной, среди толп народа, почти без надежды вписаться в многочисленные, но жутко дорогие заведения, под стоны голодного Кота. Вдруг Пузан прочел на щите, прикрепленном к пальме, меню, где все блюда были весьма дешевы. Мы сели и попросили побыстрее нас обслужить. Обслужили действительно быстро, хоть Лёше все никак не несли его пиво, несмотря на трехкратное напоминание. Не бывает совершенства! На шестерых вышло 130 гривен даже с супом.
Назад шли опять по набережной. Кот в отличном настроении:
– Это как в кино! Это какой-то город развлечений! – восхищается он, глядя на обвитые лампочками пальмы, праздничную толпу, роскошные костюмы для платных фотографирований, подзорные трубы, чтобы смотреть на огромную прекрасную Луну, обезьяну, игуану и питона, что демонстрируют тут предприимчивые люди, полуголых негров, бешено играющих на тамтамах (снимать их можно, конечно, тоже лишь за деньги – за этим следит специальный белый человек).
Мне это напомнило Сан-Комарик из "Незнайки на Луне". Все так же "весело" и за деньги. Но я помню, как и на меня действовало ночное летнее Сочи 67-го года. Самое счастливое детское воспоминание.
Лёша с Котом задружился. Он развлекает Кота и даже слегка играет с ним. Это хороший милый человек, хотя и не без своих приколов. Пузан зовет его "медлитель". Его иногда действительно надо подстегивать для совершения общих действий.
Выезжая из Ялты я, естественно, заблудился, а уж, кажется, сколько раз я здесь бывал! Розовая луна висела прямо над дорогой, готовая упасть на почти врезающиеся в нее автомобили.
Дома были через час сорок пять – без четверти два ночи. Я чудовищно устал, ноги ломит от всех этих лазаний. Но все же выпил бокал купленного вина, купаж из Черного полковника, Белого муската и еще какого-то с запахом миндаля – все за раз. И вырубился, как бревно. Не помешал даже Кот, который всю ночь ерзал и толкал меня ногами. Ибо я зачем-то оставил раскладушку Пузану, хотя спальные места в "их" комнате практически стояли пустыми, так как все они спали на крыше.

Утром в 9-40 надо было встречать на вокзале Ирку с детьми. И я, хоть и встал, как мне казалось, вовремя, опять опоздал. Я оббегал весь вокзал, весь перрон и, хоть с прихода поезда прошло лишь десять минут, никого не нашел.
На вокзал со мной поехал Лёша. Он купил билет на сегодня до Москвы. Я, пользуясь случаем, поехал в предварительную кассу и купил себе и Коту на 20-е. За это время Лёша, остававшийся в машине, умудрился захлопнуть ручкой дверь – а это верная смерть! Причем, уходя, я спросил, собирается ли он меня ждать, потому что захлопывать машину без ключа – нельзя. Он обещал, что никуда не уйдет. Но ему стало скучно, а оставлять машину открытой он не решился. Тремя отвертками мы полчаса вскрывали ветровое стекло, как опытные взломщики – на глазах у кучи людей, идущих в кассы. Потом Лёша позвонил по мобиле домой – и его сестра и мать уговорили его не спешить с возвращением, а отдохнуть еще. Он спросил, не против ли я, если он останется – и пошел сдавать билет. У меня от этого нервный смех.
Заехали на рынок и купили кучу продуктов. На перекрестке я увидел машину с водой и договорился, что завтра нам привезут воду для бассейна.
Дома нашли Ирку и трех девиц. Девицы уже сходили на пляж. Теперь пошли мы. С нами пошла младшая Иркина дочь Варя – второй раз. Я намазался купленной на рынке мазью от загара – и напрасно: солнце тут же скрылось, пошел мелкий дождь. Компания рванула назад, лишь Лёша остался, как ему и велели – отдыхать, в компании своего МР3-плеера.
Андрей заснул, дети растусовались, и мы с Иркой сделали обед на десять человек. Вечером, после обеда, взрослые и пузановские дети совершили бросок вдоль берега до скалы-Олень. Я боялся, что не вылезем наверх до темноты – и едва успели. Андрей назвал этот поход героическим и страшным.

Следующий день был целиком дождливым, +19. Мелкий дождь то прекращался, то начинался опять. Дети вымыли бассейн, я съездил на перекресток, дождался машины – и вместе мы поехали назад. Все мужчины держали шланг, потому что он оказался коротким.
Пузан попросил, по случаю плохой погоды, съездить в город, купить матрацы с подушками и раскладушку. Первое мы нашли, второго не было во всем Севастополе. Видимо, раскладушка в сезон – дефицитная вещь.
Пузан ежечасно переписывается с Янкой СМСками. Он уверяет, что она рвется к нему в Крым, а он ее сдерживает. Это расходилось с тем, что говорила мне в Москве Янка.
Когда весной Пузан просил меня пустить его жить в мой дом, чтобы он вблизи следил за работами, речь шла только о нем и его мальчиках. Я так люблю это место, что готов был поделить его со всеми. На практике это означает – поделиться своим домом. И у меня не было возражений. Все равно на тот момент никто, кроме Ирки и, может быть, Шурупа, не выражал желания попасть туда. Потом оказалось, что с Пузаном едет Лёша Вронский. Но он пробудет там недолго.
И вдруг незадолго до моего отъезда мне стала звонить Янка и просить пустить ее в Крым: мол, Андрей очень соскучился, без перерыва шлет СМСки: приезжай да приезжай, проси Сашу! Почему он сам не позвонил мне? К тому же, мол, церковный праздник, говорит она, конец поста. Она пробудет несколько дней, навестит Андрея и детей, посмотрит на дом – и уедет. Ей так хочется увидеть дом и это место, не на фотографиях, а своими глазами. Я не зверь, я согласился. Но поехать она может только со своим маленьким ребенком. Я согласился и на это. Но, если она поедет с ребенком, она должна будет взять и свою маму, так как ей, по болезни, с ним возиться очень тяжело, а Андрей не будет.
Тут я сказал – нет, никаких мам! Только мам нам там не хватало!
Тогда она не сможет поехать, – объявила она. А ей очень хочется. Всего на несколько дней, к тому же, когда я уже уеду.
Она уговаривала меня долго и нежно. И я поддался, главное потому, что она шизофреник и ее нельзя расстраивать. Она мнительна, пуглива и у нее может случиться приступ. Только почему я должен за это отвечать? Разве я мало и так для них делаю?
Как потом выяснилось, я был полным идиотом!
Дети в саду у Пузана собирают смородину. Они уже сдружились. Беседы недавно знакомых детей разного пола до дежавю напоминают пионерский лагерь. Кот назвал наше существование здесь – пансионатом. От этого есть польза: дети часто нейтрализуют его, что для меня благо.
Ночью жгли камин и пили медовую с перцем. Мы все из одного круга, поэтому у незнакомых до этого Пузана и Ирки нашлось много общих френдов, вроде Пикассо и его бывшей герлы Иры, Алхимика и т.д. А еще музыка, концерты, воспоминания о стопе…
Незаметно приговорили 0,7 – и Андрею с Лёшей захотелось добавить. Они уговорили меня, как это им всегда удается, – и под непрекращающимся дождем я довез их до Пятого. Купили литровую, хоть я и уговаривал, что это слишком, и шоколада. Как и думал, не выпили и половины литровой – полегли по комнатам. Ирка с детьми в большой нижней, изгнанный оттуда Вронский – у камина в кресле-кровати.

Погода с утра еще не очень, но без дождя. Я предлагаю съездить в Спасо-Преображенский скит за Терновкой, куда все не может попасть Лёша.
– Ахмат! – говорит Пузан.
Ирке с детьми я предложил съездить в Херсонес, и она согласна.
Пока ехали, погода вдруг улучшилась. Но горная дорога исключительной убогости да еще мокрая – большое испытание для драндулета, набитого людьми. Дети на заднем сидении разучили целую оперу из часто употребляемых Котом слов: "ёканабабай" и "ауч": Ауч-ауч, ёканабабай! Откуда он их взял, для меня загадка. Касательно "бабая" я грешу на Виктора Ивановича.
Доехали до красивого озера в горной лощине. Дальше поехали по наводке рыбака – по странной дороге в горы, где, судя по колее, ходили лишь грузовики. На крутом мокром склоне я застрял первый раз. Все вышли, подтолкнули, и я доехал до верха. Долго ехали через лес по еще более заболоченной дороге с огромной промоиной в середине. Снова застрял, плюс перегрелся двигатель. Радиатор плевался, как чайник.
Решили спуститься назад и попробовать более очевидный путь, на который указывал деревянный крест на горе. И через пятнадцать минут были в скиту.
Мы долго звонили в колокол, подвешенный над воротами. К нам вышел довольно мрачный человек в подряснике, словно поднятый с постели, который не очень любезно спросил, чего нам надо? После просьб моих спутников, он все же впустил нас внутрь, заодно объяснив, чем скит отличается от монастыря. И что до революции этот скит служил летней дачей настоятеля инкерманского монастыря. Кажется, он и сейчас служит чем-то вроде дачи, на которой был тихий час: мы не встретили ни одного человека.
Мы прошли к бассейну, наполняемому из "священного", как тут считается, источника. Бассейн небольшой, вроде моего, но глубокий, из красивого дикого камня. Они выстроили его за те пять лет, что меня тут не было. Пипл решил в нем искупаться. Ваня первым делом искупал в нем свои штаны. Потом смело бросался с бортика в ледяную воду, хотя глубина было много больше его роста, и плыл до другого бортика, где вылезал.
Я не купался: хватило мне мокрого Кота, к тому же я чувствовал себя как-то простужено. Я повесил его штаны на монастырский плетень. Лёша отдал ему свою джинсовую куртку, в которой он выглядел, словно в тоге, и мы по горной дороге, которая так понравилась мне пять лет назад, пошли к верхнему храму. Храм, начатый в 98-ом, так и не закончен. Ни строителей, ни признаков работ. Больше всего он напоминал недостроенный дом нового русского. Впрочем, внутри имелся фанерный макет иконостаса.
Из монастыря, не заезжая на Фиолент, поехали к Денису, племяннику о. Анатолия Волгина. Об этом везите договорились через СМС, до которого мои православные друзья большие охотники. Он недавно вернулся из Москвы, где полгода пролежал со сломанной ногой (на него наехала машина – я писал уже об этом). Весной мы навещали его жену Лену, которая не имела о нем известий. Наконец, она не выдержала – и поехала за ним в Москву. Муж был возвращен. Он до сих пор на костылях, но без гипса. Гипс, как сапог, лежит рядом. Он надевает его лишь по особым случаям.
Они сидели на маленьком дворике между домом сестры и сараем, прикрытым от солнца плетущимся виноградом. Тут была ленина сестра Ира, ее муж Саша, электрик на корабле, и трое мелких денисовых детей. Денис с Сашей выпивали, на огне стояла картошка – к нашему визиту. Мне было предложено отвезти компанию до магазинов, чтобы что-нибудь купить к столу. Купили рыбы, овощей, воды и водки, как всегда.
Саша прочел нам лекцию о качестве и подделках местных водок, о градусах, объемах и мухливании с ними.
Едва сели за стол – через заднюю калитку пожаловал батюшка, о. Александр – из храма, где Денис служил псаломщиком. Его все здесь знали, поэтому не представляли. Сам он тоже не нашел нужным как-то представлять себя: он был в гостях у своего подчиненного, можно сказать, оказывал честь. Без околичностей сел за стол. Ленина сестра очень уважительно предложила ему поесть и выпить. От выпивки он отказался – приехал на машине.
– Я тоже приехал на машине, – развел я руками. Ибо пить не отказывался, хотя и в меру.
Он напоминал престарелого хиппи: майка, джинсовая сумочка на ремешке, непонятные трузера и длинные волосы, схваченные в хвост. Сел и сразу стал болтать. Начал он с медицины и некоего биохимика Фролова, который вылечил его от нескольких болезней. Все стали перечислять разных целителей, их методы, ругать или хвалить гомеопатию… Я не выдержал такого материального разговора и предложил поговорить о чем-нибудь "высоком".
В ответ батюшка вспомнил, что с ним диск Сары Брайтман, которая поет классические арии, просто божественный голос – и потребовал проигрыватель для дисков, который и был тут же принесен. Очень сладкий голос, подправленный электроникой. Я смолчал, но подвыпивший Саша начал спор с батюшкой о ее достоинствах. Он был агрессивен и не ставил ее ни в грош.
– По мне "Deep Purple" лучше! (И я с ним мысленно согласился.)
Денис стал давить его "каденциями" и прочими терминами, а батюшка тем, что заведует в своем храме хором.
– А Моцарт, а Бах, а Григ, а Вагнер – есть у них каденции? – спрашивает Саша. Оказывается, у него есть какие-то познания, и он что-то слышал из классики.
Денис со своим музыкальным образованием очень спокойно и обстоятельно отвечал. Собрались знатоки, хорошо знающие оперу, особенно батюшка, летели имена исполнителей.
В какой-то момент у Саши прорвалось "ёканабабай", который он произнес как "якорный бабай", отчего мы стали угорать. Дети в это время, уже поев, играли на улице этой деревенской части Севастополя.
Батюшка оказался странный: ругал все русское, кино, даже литературу. Все, что мы берем с Запада – мы усложняем и утяжеляем, а у них это естественно и просто. Сказал, что может смотреть только американские боевики.
Саша заспорил с ним о вере, ибо был пылким атеистом, и батюшка вдруг признал, что испытывать счастье от жизни. Сам он лучился самодовольством и уверенностью, и на возражения Саши и мои о странности такого взгляда для православного верующего – с ссылками хотя бы на Иоанна Кронштадтского и ап. Иакова ("дружба с миром есть вражда против Бога!") – заявил, что богословие у нас все католическое, а якобы интеллектуальные московские попы – дураки.
Он снова заговорил о медицине, о том, как надо дышать. Я сравнил это с психоделическими практиками, Денис вспомнил про холотропное дыхание Грофа – и мы заспорили с ним об этом. Бывший семинарист оказался неплохим знатоком предмета. По просьбе Саши, извинившись, я прочел краткую лекцию о психоделии. А Саша посоветовал батюшке прочесть Кастанеду.
Вернулся Кот, ушел батюшка, Саша с его женой завели "Deep Purple" – и я стал танцевать в тесном дворике, один и в компании с Котом. Мне вдруг стало хорошо и легко, хотя выпил я немного.
Уехали мы уже в полной темноте. Дома нашли Ирку, которая недавно вернулась из города, но уже успела начистить картошку на ужин. Дети что-то поели, мы же ушли наверх и продолжили пить – мадеру и херес, любимые вина Лёши.
Он сходил к Юре – договариваться насчет комнаты для Лавданских, что приезжают завтра. Ибо ко мне вписывать уже некуда. Заодно он спустился к морю, хотел искупаться, и обнаружил, что вода страшно похолодала, сводит ноги. Сообщение удивило нас и расстроило.
Потом все купались в бассейне – первый раз. Даже в четыре ночи +20. Совершенно непонятная перемена климата.

Утром я поехал встречать этого самого Сашу Лавданского, отца знаменитого Коли, что объехал Африку и Европу без денег и виз. Два дня назад он прислал Пузану и Лёше СМС, что едет к нам с женой и младшей дочерью Варей.
Я видел их уже на дне рождения Фехнера этой весной в Нескучном саду. Ему за пятьдесят, выглядит как пожилой батюшка с седой бородой и волосами. А его жена Таня как классическая матушка. На самом деле – он иконописец, как почти все.
Я довез их до Юры. Но Юры и Тани нет – и я привез всех обратно, в свой дом, где мы решили позавтракать на улице. Сделали гору салата, собрали на всех посуду, накормили детей – крутая тусовка, в ходе которой я нашел время искупаться в бассейне. Все очень затянулось. Дети одни пошли на море.
Как всегда утром зашел Василь Васильевич. Рассказал о проделанной работе, стал звать смотреть, что делают строители, задавать вопросы и требовать советов. Я для него – надзиратель над работами и главный авторитет. Узнав о наших проблемах, он быстро нашел жилье на восьмой линии. Это небольшой пансионат на сдвоенном участке, с бассейном и симпатичным садиком. Простенькая архитектура, но с открытыми лоджиями, наружными лесенками, затемненными комнатами, неплохой мебелью. Есть столовая, душ… Ничего больше не надо.
Пошли на море уже в два часа. Ожидая Лавданских и Лёшу, выпили пива в пивняке на углу четвертой линии – у моих знакомых. От них мы с Пузаном и Иркой узнали, что наши друзья не стали нас ждать, а уже ушли на море. Это как-то удивило.
Мы нашли всех на берегу, где наконец жарко, но море не больше 10 градусов, как в апреле. Действительно сводит ноги. Люди не купаются, а загорают.
По возвращении с холодного моря еще раз искупался в бассейне. Дети из него вообще не вылезают. Они то наверху на крыше, то внизу у бассейна. Они сдружились, играют в общие игры. Я сижу в доме, где постоянная музыка из МР3-плейера, что привез Андрей. Слушаю Crimson, Harold'а Budd'а и прочих. Это напомнило мне жизнь у Бретона 13 лет назад в Калифорнии.
Обед снова сделала Ирка. Поспавший после обеда Лёша предложил мне отвезти его и Лавданского до Георгиевского монастыря – они, мол, опаздывают.
– Слушай, я вроде все-таки не шофер! – возмутился я.
И так меня каждые полчаса дергает Василь Васильевич. А еще я вожу, встречаю, катаю по красивым местам и магазинам. Шестой день, а я как был белый, так и остался. Правда, погода тоже способствовала.

Довольно бездарный день, как и можно было ожидать. С утра православные отправились в Георгиевский монастырь, а я стирал, мылся, чинил газ, что-то еще мыл и переделывал. Вернулся Андрей – и мы поехали к Тамаре за нашим видаком, что зимой оказался у Асеевых.
Тамара рассказала, что осваивает компьютер – в шестьдесят три года и хочет стать бизнес-леди. Еще она рассказала, что ровно в то время, как Маша лежала в больнице, в Ростове-на-Дону в госпитале умерла от рака почек старшая сестра Филиппа, мужа Оли. В сорок три года.
Она вернула наш видак и, неожиданно, отдала старую детскую кроватку – для пузановской дочери. Мы привязали ее на багажник и заехали к Ване, у которого я хотел взять ключи от лёниного дома. Но не застали. Передал свое желание его соседке. И в ближайший магазин – покупать детский матрац для кроватки и большой – для Андрея и Яны. Заехали на Пятый на рынок за инструментами и продуктами.
Ирка рассказала, что спустилась с детьми на Георгиевский пляж и купалась. Вода уже вполне приемлемая, градусов 17-18. Обед затянулся. Проходил без Лёши, весь день проведшего у Лавданских. Нормальный "дачные" разговоры с разнообразным вином, которого становится все больше.
День довольно дурной, несколько раз начинался дождь, солнце проявилось только к вечеру. Что не помешало Коту купаться в бассейне. На море идти совершенно бессмысленно. И все же после обеда мы втроем, взяв детей Пузана – совершили моционное, с набитыми желудками, путешествие вдоль берега в сторону мыса Херсонес. Зашло солнце, и возвращались мы уже в сгущающейся темноте.

Встали рано и быстро, как в лагере, чтобы ехать на мыс Айя. Катя, средняя ирина дочка, ехать не захотела, Лёша Вронский поехал с Лавданскими на такси в Форос – поэтому мы решили втиснуться в одну машину: пятеро сзади, трое, включая Кота – спереди. По дороге репетировали, как дети будут себя вести на случай появления ментов. Кот должен был оперативно сползти под сидение, а Варя лечь плоско сзади. Слава Богу, это не понадобилось – доехали спокойно.
Поднялись до Генуэзской крепости – и тут получили сообщение от Вронского, что они будут в Балаклаве через час. Теперь было двенадцать по местному, и мы решили их подождать. Зашли в церковь Двенадцати апостолов, единственную сохранившуюся в городе – и застали огромную толпу. Ибо сегодня по совпадению был престольный праздник именно в честь этих апостолов, по совместительству – День рыбака и главный городской праздник. Вокруг храма – многолюднейший крестный ход, словно тут собралось все население города. Во главе его – старый священник в белом, может быть, старец, низенький, аскетичный, с длинной седой бородой. Народ рвался к нему под благословение, как к рок-звезде. Среди знающих он был страшно почитаем и, вероятно, свят.
Нам пришлось искать места, чтобы все видеть, и при этом не быть смятыми толпой.
Андрей и дети предложили перекусить. На набережной мы нашли кафе и сделали заказ. Сперва нас обслуживали быстро, потом все застопорилось. Простую картошку-фри подали через полтора часа! Ирка была в ярости. К тому же у нее весь день болела голова.
В четверть второго появились Лавданские и Лёша – и тоже захотели есть. Я предупредил, как тут обслуживают, но они все равно заказали шашлыков, рыбу и еще кучу еды. Отход на Айя затягивался, как я и ожидал. Пока они ждали свою еду, я разговаривал с лодочниками. Они отказывались везти на Инжир дешевле, чем за пятьдесят гривен – в два раза взвинтили цену! Притом что одной лодкой, по их нормам, мы никак не обойдемся. И тут выяснилось, что на Золотой пляж отходит пароходик, всего за копейки. Я предложил всем ехать, но Лавданские и Лёша все никак не могли дождаться своего шашлыка. Ровно в тот момент, когда его наконец принесли, кораблик отошел от берега. Я пришел в жуткое раздражение. Четвертый час по Москве, а мы все никуда не отправились! Собственно, я все делал исключительно для этой многочисленной разношерстной компании, сам бы я спокойно повалялся у себя на пляже в блаженном одиночестве!
Я резко предложил всем идти пешком, пообещав незабываемые впечатления – и все согласились, но тут хозяин одной лодки согласился довезти нас всех за семьдесят гривен в один конец. Лишь отплыли – Лёша вспомнил, что забыл в кафе сумку с плеером и фотоаппаратом. Вернулись – сумка оказалась на месте, никто ее не упер. В четыре (три по местному) мы были наконец на Инжире. Неслабый прибой, высокая вода, пристать никак не удается. Швартуемся к большому прибрежному камню: сперва я один, потом вместе с Лёшей держим лодку за трос, пока остальные вылезают. Лодку отбрасывает от камня и снова бросает на него. Мы все мокрые от брызг и весело-напряженны. Договариваемся о ее возвращении через 3,5 часа.
Вода холоднющая, почти как два дня назад, зато очень жаркое солнце. Я нашел место, где можно нырять, в стороне от основного пляжа. Это было легче, чем входить в воду. Ко мне присоединился Лёша. Вода обжигает, как в Ванне Молодости. Ныряю и сразу плыву обратно к камню. И через полминуты опять тепло.
На камне появился Кот и сообщил, что хочет какать. Более того, он уже чуть-чуть обкатался. Я побежал искать бумагу, потом мыл плавки. Решил тусануться по окрестностям. Ирка уже куда-то упилила, ее девки смело входят в воду. Со мной пошел Вронский. Забрались на огромную скалу, слева от пляжа, куда я всходил в прошлом году с Фехнером и детьми, прошли ее всю и вышли на противоположную сторону, где высокая красная скала и маленький пляж. Последний раз я был здесь в 99-ом году. Но спускаться в нашей пляжной обуви очень стремно. К тому же теряем тропинку – отчего забираемся вовсе черт знает куда – и зависаем над пропастью. Ищем тропинку и не без труда благополучно спускаемся вниз. Находим здесь две палатки и двух голых герлиц и одного голого мена. Они ныряют с камня, потом мен мажет герлиц серой глиной, килом что ли, и они превращаются в скульптуры. Потом они закутались в простыни и легли под солнце, превратившись в мумии.
Мы тоже разделись до гола и поныряли с камня, хотя здесь вода еще холоднее, чем с той стороны горы.
Назад мы вернулись меньше, чем за полчаса. Я еще успел покупаться, в том числе и с Котом. Приплыла лодка, и мы совершили еще более сложную посадку. Особенно стремно было за Таню, жену Саши Лавданского, полную даму пятидесяти лет – она прыгала со скалы в лодку очень рискованно.
В Балаклаве все съели по мороженному, даже сыграли в настольный хоккей – и поехали домой. Мы на нашей тачке, остальные, включая Гришу – на маршрутном топике, который использовали как такси. На пятом купили продукты и вина. Ира сразу стала готовить еду. Я едва дополз до постели. Казалось, я собираюсь серьезно заболеть, так я устал. Даже знобило. Купание в холодной воде до добра не доводит.
А за окном гремит "Русское радио" из соседнего дома. Пришли Лёша и Гриша. Они поели у Лавданских, искупались в бассейне – и очень довольны жизнью. Дети наконец поели и пошли смотреть телевизор. Мы сели наверху пить вино. Пришла Таня Лавданская с дочкой Варей, которая ушла на крышу смотреть на море. Сидим на балконе и болтаем. Я рисую новую модель крыши для пузановского дома. Наконец не выдерживаю и иду к соседу-менту, хозяину сдвоенного участка рядом с пузановским домом. Хозяев нет. На недостроенном балконе третьего этажа в неподвижной прострации сидел на пластиковом стуле мен-строитель, смотрел в море и слушал на предельной мощности радио из огромной магнитолы. Знаками с пузановского участка я привлек его внимание и попросил сделать потише. Он любезно сделал.
В который раз несу наверх заснувшего в детской комнате Кота. Сон традиционно дискретен – согласно метаниям ребенка.

Я не заболел, хотя с утра преследовал кашель. Первую часть дня вел переговоры с прорабом Сашей о новой модели крыши для пузановского дома, что очень обламывает рабочих. Они уже думали, что отделались малой кровью. По мысли рабочих выходит, что сделать или нельзя, или крыша не выдержит местных ветров. Это меня не убеждает. Я настаиваю на своем.
Андрей хвалит мою решительность. Сам бы он так не смог. Быстро рисую новый чертеж и даже два узла.
Дети ушли с Лёшей на море. В час пошли и мы. По дороге у мужика, спрятавшегося от солнца под небольшим деревом, купили домашнего вина. День великолепен, и я назло всем болезням кидаюсь в море. Остальные лениво ждут на пляже.
– Благую весть несу вам, – объявил я, выходя на берег. – Море фантастически и необъяснимо тепло!
Действительно, оно градуса 22, ничего общего со вчерашним. Только сильный ветер портит кайф. Дети быстро уходят: сперва барышни, потом юноши и Кот. Мы остаемся одни, пьем пиво и купленное вино.
Вдруг видим – прямо перед нами два человека тащат из моря третьего, немолодого дядечку с нашего пляжа. Он только что пошел ко дну. Я бросился в воду и помог его тащить. Вокруг столпились люди и стали давать советы: на какую сторону переворачивать, как делать массаж сердца. Какая-то девица предложила положить его животом на колено, и молодой человек, который вытащил его, его сын, стал это делать. Изо рта полилась вода и рвота – но пульс не прощупывался. По словам сына, он не был пьян, но лишь выпивши. Они вместе поплыли к гроту – и на обратном пути отец стал тонуть. Может быть, не выдержало сердце. Поэтому все наши усилия ни к чему не привели. Сын пощупал жилу на шее – и заплакал, отвернувшись от пляжа.
Надо было что-то делать. Сын накрыл умершего отца полотенцем и попросил нас посмотреть за ним, а сам побежал наверх за врачом.
Самым странным было поведение людей на пляже: все продолжалось как ни в чем не бывало, люди шутили, ели, дурачились и купались. Ну, лежит мертвое тело на берегу, и что? – не портить же себе из-за этого отдых!
Вернулся сын с врачом. Врач, молодая женщина в белом халате, сразу, не прикасаясь, сказала, что все ясно, пошли трупные пятна. Предложила снова накрыть полотенцем и вызывать милицию. Теперь сын успокоился. Главным для него было решить, как увести тело с берега. Самым простым казалось – увезти его отсюда на лодке.
За этим мы его и оставили – пошли к себе. Ужасно, никогда такого не было! Никогда смерть не была больше и прозаичнее.
Ирка все время на кухне. Мне кажется, она даже слишком усердствует. Единственный недостаток: она готовит слишком много и хаотично, много выбрасывает. Нетщательно и быстро моет посуду (потому что моет тоже она). Ее дети никогда не появляются втроем. На Айя не поехала Катя, на море не пошла Варя, куда-то еще не идет Лиза. И они ей ни в чем не помогают.
Обеда как всегда в две смены, 2,5 литра Алиготе местного производства. И мы поехали к Маяку, три остановки от нас, на маленький пляж, что мы разглядели, когда бродили здесь два дня назад. Почти полный штиль, море едва не 23 градуса – не хочется выходить, хотя без четверти девять. Солнце еще довольно высоко. Удивительно тепло, почти жарко. Пошли с Лёшей вдоль берега. Чтобы идти – приходится прыгать с камня на камень. Один покатился у меня под ногой, я неплохо расшибся. За мысом обнаружилась новая бухта, прямо под маяком, которую почти не видно сверху, разделенная на две части большим серым камнем, на котором в последних лучах загорают голые герлы.
На берегу я первый раз увидел, как Ирка купается. Я понял – почему: щиколотки у нее темно-бордового цвета с открытыми язвами, словно у нее давно гангрена. Тане Лавданской она объяснила, что это у нее наследственное, и у ее матери было такое, и у ее бабки – такой тип варикозного расширения вен. Неужели до кровавых язв? Филиалы которых разбросаны по всему телу? Эти язвы перевязаны бинтами, которые после моря становятся мокрыми тряпочками. Мне это кажется заражением крови, может быть, после многолетнего общения с черной. Странно, что она вообще может ходить!
Вечером, почти ночью, Лёша пригласил всех взрослых в бар Юры и Тани на прощальный ужин. Завтра он уезжает. Пришли Лавданские, но без Вари, которая целый день умирает не то от перегрева, не то от отравления. Наши дети, кроме Кота, ходят к ней в гости – развлекать.
Таня узнала меня – и мы разговорились. В этом году не много постояльцев, пожаловалась она, зато в прошлом было не протолкнуться.
Дома дети сообщили мне, что пока мы сидели в баре, Кот по собственному почину мыл посуду.

День начался с легкого дождя, согнавшего с крыши всю детскую компанию, там ночевавшую.
Рабочие сбили на живую нитку крышу, но мне не понравился ее наклон. Прошу сделать его круче. Под руководством Василь Васильевича и прораба Саши они ее разобрали, сбили новый фронтон на шарнире-гвозде – а я, стоя в двадцати метрах на улице, определял наилучший на мой взгляд угол.
Зашел Ваня, но без ключей, которые зачем-то отдал Тамаре. Он трезв, нормально выглядит. У него есть работа, за которую, впрочем, пока не платят. Потом меня вызвал Василь Васильевич. Пристройка уже накрыта плитами, стены отштукатурены и покрашены белой водоэмульсионкой. Втроем с приглашенным из города электриком мы долго решали, где устраивать розетки и выключатели?
Уже собрались было идти на пляж – и я заметил, что не выключается насос. Вода в баке, видимо, совсем закончилась. В эту субботу подача была слабая, а людей в доме много. Все же сперва решил сходить на пляж. Потому что в четыре мне везти Лёшу на вокзал.
Море опять разочаровало, не больше четырнадцати, притом что жарко, несмотря на утренний дождь. Лавданский несколько странен: молчит, любит ходить независимо, в том числе от своей жены, которая не может быстро перемещаться по этим камням и склонам.
Дома Андрей предложил мне перелить воду из его бака. Соединили его и мои шланги, кинули их через забор. Я забрался на его бак, сунул шланг с "Малышом" внутрь. Напор сильный, и скоро в доме опять была вода.
В компании Лавданских отвез Лёшу на вокзал и поехал на рынок, где мы купили кучу продуктов. В восемь вечера опять решили идти на море. Сначала нас тормозила Ира, потом бригадир Саша, который все предлагал нам свои решения украшения фасада, которые мне категорически не нравились. Андрея он наверняка бы развел на лишнюю работу и деньги.
На берегу мы вновь встретили Лавданских. Море чуть теплее, оно отступило на несколько метров, и к Голому пляжу можно пройти посуху.
Дома вдвоем с Андреем разобрали нашу закачку, и я стал мыть Кота. У меня нет ни минуты покоя. Даже пишу в тетрадку урывками. Начну писать – и засыпаю.

Утром дети стали уговаривать взрослых пойти на Георгиевский пляж кататься на катамаранах. Ирка опять не идет по обычной ясно не артикулируемой причине, Пузан застрял на стройке. И я пошел во главе отряда, не доверив им Кота. За полчаса дошли до монастыря. Жарко, слегка штормит, поэтому катамараны "не работают", как нам объяснили спасатели – они же хозяева лодок и катамаранов. Зато море +20 – согласно информации тех же спасателей мелом на грифельной доске.
Оно действительно гораздо теплее, чем вчера. Я доплыл до скалы с крестом, как-то даже случайно, не собираясь этого сперва делать. И совершенно не замерз. Девки и юноши в это время пошли домой, и мы с Котом сделали отчаянный бросок по лестнице – и таки догнали их наверху, что очень их удивило. Кот обругал их, что они нас не подождали, потом ноет всю дорогу, что пошли не по трассе, не поехали на машине, что они ушли вперед, а он идет последний.
Ира уехала в город, сделав кастрюлю гречневой каши. Я искупался – и мы с Андреем тоже поехали в город на рынок: покупать винты для детской кровати. Заодно купили турецкую раскладушку с матрацем. И поехали смотреть кафе на окраине города, отделкой которого занимался Саша-прораб – в качестве возможного образца для пузанского дома. Долго искали его среди малоизвестных мне новых улиц. Нам обоим не понравилось – и мы поехали к Тамаре за ключом от лёниного дома. После чего заехали осмотреть сам дом. Его состояние внушает тревогу.
Пообедали варениками и салатом, который сделали дети. И пошли на море. Солнце село в облака, стало совсем не жарко. Море слегка штормит и почти такое же холодное, как вчера. Я уже ничего не понимаю в крымской погоде. Все равно выкупались. Зато на обратном пути видели потрясающе зловещий закат, зарево на полнеба и скалы в красном.
Ближе к ночи у камина inter pocula Пузан стал просить меня нарисовать ему эскизы решеток на окна – в греческом стиле. Я удивился – он же сам художник! Но он уверен, что не сможет. Сделал ему и это. Шехтель тоже занимался мелочами. От них многое зависит. Потом долго за чаем говорили с Иркой на кухне – о прежних людях, лагерях нашего детства, детях…
Решили, что Маша была не права, сопротивляясь поездке Кота со мной. Ему здесь в самый раз. Дети его и развлекают, и опекают и воспитывают. Он то ссорится с ними, то защищает.
– Ира, я тебя очень прошу, не применяй к ним "суровые меры", – серьезно обращается он к ней.
Он спит на вновь купленной раскладушке, которую я авторитарно экспроприировал у Пузана взамен своей, и надеюсь первый раз нормально выспаться.
В подтверждение прогнозов и примет – ночью два мощные ливня подряд. Что завтра будет с морем? Вероятно, ничего хорошего. И уже скоро уезжать. Зато бассейн прекрасен: искупался в нем без четверти четыре ночи, как в парном молоке. И это после двух ливней.

Утром проснулся от молотков строителей. Первый раз в нормальной постели. Почувствовал, как соскучился по "любви".
Два часа изучали ведомость Васильевича и говорили с рабочими. Принимая деньги, Василь Васильевич хвалит меня: ему нравится, как я работаю, быстро принимаю решения. Хочет работать со мной и дальше – на других объектах. Почти навязывает мне телефон человека, представителя московской мэрии. Он хочет, чтобы я стал их главным архитектором здесь (строить "дом Шанцева"). Я не хотел бы иметь дело с такими "тяжелыми" структурами. И вообще мало в это верю: найдется сотня их знакомых архитекторов из Москвы, мечтающих строить в Крыму.
Сбацать кому-нибудь нормальный проект – и деньжищ хватит на год. А пока получается лишь бесплатно (как сейчас) или малоплатно. Но опыт и реноме растут.
Погода опять так себе, облачно. Но я отказался ехать в город, развлекать компанию, и предложил идти на море. Пошли только мы с Пузаном и его детьми. На море «тепло», вода +15, солнца не видно. Пошли на Голый пляж, мы с Пузаном разделись, искупались, и я стал рисовать, временами прикладываясь к бутылке. Дети не купались, сидели и скучали. Пузану, видно, это тоже не в радость, но он делает это за компанию со мной. На моем примере он воспитывал своего Ваню: почему он не может взять на пляж бумагу и порисовать?
Дети поскучали и ушли домой. А мне спокойно и хорошо. Появилось солнце и стало жарить, как сквозь увеличительное стекло. Еще раз искупался – и солнце опять пропало. Наползли облака, тучи – и грянул жуткий ливень, большую часть которого, слава Богу, мы провели в юрином кафе. Пили водку, я ел рис с баклажанами, Пузан заказал себе борщ, фаршированный перец и те же баклажаны.
Дома я играл с Котом в шахматы, купленные вчера Ирой в городе и читал ему про крыс-пиратов.
Прожорливые дети съедают все. К утру холодильник всегда пуст, нет даже хлеба. Они могут поужинать моментальной лапшой, а потом ею же позавтракать – притом, что в холодильнике есть замечательный творог и замечательная местная сметана. Впрочем, к вечеру их тоже не остается. Они редко моют посуду и ничего не убирают. Их надо или направлять или делать за них. Зато они развлекают Кота, и я имею некоторую свободу – делать другие дела или идти на пляж с Пузаном.
Самое худшее – мусор. За день у нас накапливается два-три мешка стабильно. Я вывожу их каждый раз, как еду в город. Что они будут делать, когда я уеду – не ясно.
День закончился вином у камина. Ирка рассказала про своего дачного соседа, переводчика с грузинского, Андрее Андреевиче, который так полюбил грузинскую культуру, что стал похож на грузина, говорит с акцентом, назвал сына Вахтангом. Более того, сын, рожденный от русских родителей, очень похож на грузина.
Перед сном я искупался в бассейне – и сразу вырубился.

Утром по просьбе Пузана поехал с ним в город. На улице Вакуленчука нашли новый магазин, торгующий насосами и оборудованием для бассейнов, вполне столичного уровня. Купили насос, вроде моего, фильтры и химию для бассейна. Договорились о приезде к нам водопроводчика из их фирмы – подводить в пузановский дом воду и делать внутреннюю разводку. На рынке купили продукты. Полдня прошло.
Пошли на пляж. Холодное море и жаркое солнце. Уже через два часа, когда вернулись домом, пошел дождь. Теплый и не сильный. Потом второй. Я так и не дождусь нормальной погоды.
Вечером по местному телевидению смотрел замечательный спектакль: несколько актеров танцуют, играют пантомиму, причем экран на сцене используется то как белое полотнище, за которым фигуры актеров превращаются в силуэты, то на нем показывается кино, то демонстрируется снятое тут же камерой, спускающейся сверху прямо к лицу актера. Актеры: Пьеро, Коломбина, Арлекин и девушка в вечернем платье. Она то тусуется по ночным заведениям города, то лежит на сцене и курит, то танцует. Очень хорош кавказец-Арлекин, с выразительным лицом и великолепной пластикой. Прекрасные мимические танцы.
Мультимедийный и очень технологический спектакль, длинный и сложный. Я был уверен, что не наш. Оказывается – записан в Москве в 99 году.

Утро субботы прошло в отрывании трубы, отходящей от общей трубы к нашему дому. Ибо воды набралось опять мало, и я хочу понять, в чем дело? Может, труба засорилась, ее прорвало в холод? Мы с Андреем вооружились киркой, ломом и лопатой и под жарким солнцем долбим яму в каменном грунте. Пузановские рабочие, что делают ему крышу – злорадствовали.
Из севастопольской фирмы приехал водопроводчик, и наша работа временно приостановилась.
Потом Андрей стал стирать к приезду Яны, а я пошел на море: благо все или были заняты в уборке дома, либо идти не хотели. Я попросил дать мне полную свободу провести на море целый день – и честно его провел, шесть часов, сжегши себя кардинально, хотя каждые полчаса я купался в 14-градусной воде. Украдкой рисовал одну красивую голую гурию. Какие прекрасные позы она принимала, как гармонично и классично было ее тело! Я бы с удовольствием порисовал ее нормально. Пара голых мужиков тоже на нее запали. Один прочел целую лекцию на час об истории и культуре Севастополя и Херсонеса. Я читал "Тысячекрылого журавля" Кавабаты, которого начал еще в 92-ом в деревенском доме на Малой Лабе.
За это время Андрей разрушил таз для полоскания, служивший нам шесть лет. Ночью на балконе, где мы выпивали с вернувшимися из экскурсии Лавданскими, он развалил пластмассовый стул – и даже поранил руку.
Обессиленный, я ползу в постель. Кажется, я устал на месяц вперед – от этого "отдыха". Прямо хочется в Москву, где у меня есть время и силы читать. А здесь я как заведенный: в десять утра завтрак, магазины, рынок, рабочие, пляж, обед-ужин, мелкий ремонт по дому, ночное возлияние – сон.

Утром я поехал на вокзал встречать Яну, ее маму и ее полуторагодовалую дочку Алену. Яна рассказала, что в Москве Вронский вызвался отвезти ее на вокзал, для чего остался ночевать у нее дома. И утром отвез вместо Курского – на Три вокзала. Впрочем, они все-таки успели к поезду. Еще он сообщил Яне, что приехала Ира – с четырьмя девочками. Ну, три или четыре – не велика разница для истинного поклонника дзен. Зато он напечатал фото о наших днях в Крыму.
С вокзала мы поехали на Пятый, где мы купили два корыта, кресло и продукты.
Дома я принялся за стирку. После поезда и машины Алена долго истошно плакала, потом обкакалась. Ирка стала гулять с ней по улице, чтобы успокоить и не общаться с Пузанами. Яна и ее мама под водительством Пузана смотрят дом и сад. Жара с девяти утра немыслимая – как раз к нашему отъезду. Я с трудом уговорил Кота последний раз сходить на море. Он хотел остаться у бассейна, где вода теперь едва не 30 градусов.
Даже море, куда мы пошли после моей стирки, на два-три градуса теплее, чем вчера.
На пляже Яна объявила, что ей все понравилось. Она или сразу прилепляется к месту и любит его – или нет. Она видит некий смысл в нашей внезапной дружбе, хотя мы и "иноверцы". Заявление в ее духе.
Я прошу ее, чтобы они не обижали Ирку.
– Не волнуйся, мы сами такие люди, которых самих бы кто не обидел. Мы никого не обижаем! – задушевным голосом уверяет Яна. – Мы же православные!..
Последний довод меня мало убеждает. И все же я хочу надеяться, я могу ехать спокойным. В конце концов: я сделал для этих людей все, что мог, сам едва ли за это время отдохнув. И рассчитываю, что они не будут напрягать моих друзей.
Пообедали в кафе у Юры. Я наконец его увидел. Он жалуется на сезон и отсутствие постояльцев. А что он хочет при таком море, пусть согреет его сперва.
Иркины дети купили Коту в дорогу "Живчик", вафли и шоколадку. Попрощались у дома. Первый раз за это лето я отвожу сам себя. На вокзале я сдал Гене машину. Они с Тамарой затолкали под мою лавку две коробки с фруктами для Оли. И мы остались одни в жарком вагоне.
Вчера я жутко сгорел, все тело, особенно задница – как рана. Любое прикосновение вызывает боль. Но как жалко отсюда уезжать! Кажется, вся плохая погода в Крыму пришлась на наши две недели.
Севастопольские красотки в поезде мрачны и безулыбчивы, словно обижены на кого-то. И ужасный провинциальный акцент – самая страшная вещь!
По дороге в Симферополь на самодельном лозунге на подпорной стене: "Россия – мы с тобой!" первое слово выбелено. В Симферополе купил для Кота книжку стихов местной авторши, тридцать шестого года рождения. Поддержал собрата. Стихи, разумеется, оказались ужасными.
За Симферополем хорошо виден Чатырдаг. Чатырдаг и есть тот Крым, "горою поднимающийся из моря".
Кот снова вел себя довольно спокойно, даже лазил мало. В основном провел все время на полке. Два раза днем спал. Увы – у него возобновился его бронхитный кашель, исчезнувший в Крыму. Видимо, из-за сквозняков в жарком вагоне.
И очень доставал 16-летний парень в купе напротив. Он все хотел показать, как разбирается в жизни, беззастенчиво влезая в разговор взрослых и "все знал". Для герлицы его лет из того же купе комментировал все, что видел в окне.
– Как называется севастопольский вокзал? – спрашивал он ее. – Просто вокзал. А в Москве нет "просто вокзалов". Там есть Ярославский, Павелецкий, Савеловский… – и он перечислил все. И так всю дорогу, даже ночью. По выговору – он не из Москвы, но давно в ней живет и хвастается ею, как своим личным приобретением. Он напомнил мне моего двоюродного брата Игоря, сына Тамары. Тот тоже "все знал" и был ужасно самонадеян и болтлив.
На платформе нас встречала Маша, мои родители и Оля. Ей тащить в Богородск под Москвой, где они теперь живут с Филом, две огромные коробки с фруктами, которые дали мне Тамара с Геной.


***

Интерлюдия

Утром, накануне моего первого рабочего дня в новой фирме, я проснулся в полном ощущении, что дом полон народа – и удивился, что здесь нас только трое. От количества людей у меня образовался невроз. Я понял, как чудовищно устал в Крыму. Даже от одной ответственности за Кота.
Еще в поезде, ближе к Москве я получил от Яны СМСку: "Андрей мне сказал про возможный приезд Шурупа. Прошу тебя попросить его в этом году не приезжать. В.В. (Василь Васильевич, – автор) сказал, что к 15 не успеют". То есть дом не будет закончен к 15 августа, как планировалось раньше, и они останутся у меня до конца лета. Я ответил, что "обещал ему два года, так что…" – в смысле, как хотите. И ужасно разозлился. Мало того, что посадил на шею всю их семью, совершенно бесплатно делал проект и следил за стройкой, ездил, тратил время – я еще должен отказывать старым друзьям ради их спокойствия!
Увы, это было только начало. Уже в Москве я узнал, что Шуруп в Крым не поедет. Зато поехали Данила и беременная Катя.
О том, что было после моего отъезда, мне рассказала Ирка и подтвердил Данила, вернувшиеся в конце августа из Крыма.
Как Андрей вежливо и предупредительно вел себя со мной, так же стремительно после моего отъезда он превратился в восточного бабая. Ему только приносили еду, сам он не готовил "и вообще этими вопросами не интересуется", в том числе, и что едят его собственные дети. Его позиция: меня ничто не волнует, я ни во что не вникаю! Поел – и в комнату отдыхать.
Яна поднимает тему возможного приезда Шурупа и с возмущением говорит:
– Как же так, Саша же гарантировал, что в этом году никого не будет!
Ну, с нее спрос маленький, она вся в своих фантомах. Лучше бы она вспомнила, как гарантировала мне, что уедет через неделю и не будет никого напрягать! За все время она не порезала ни одного огурца, вообще не притрагивалась к готовке.
Бабушка была все время "на задании": тусуется с утра до вечера с Аленкой. Будила Ирку в семь утра "ататушеньками", зачем-то нося ребенка вокруг дома, вместо того, чтобы уйти на улицу. На море была один раз – когда Ирка предложила посидеть с Аленкой.
Зато она беспрерывно моет пол и переставляет обувь в прихожей.
Ирка готовила и развлекала детей. К дню рождения Гриши она предложила снять игровой фильм. Детям идея очень понравилась: они написали сценарий, сделали костюмы и реквизит, потом целую неделю они снимали его в пещерах над Виноградным мысом на пузановскую камеру. И монтировали на нашем видаке. Кассета была подарена Грише и публично просмотрена.
А у Пузана с Янкой то море, то сиеста, то прогулки в город. А в девять у них сон. На Пятый километр за продуктами Андрей не ездил ни разу. В городе они "с продуктами не гуляют", поэтому не покупали ничего.
Данила застал Ирку с трясущимися руками. Она уже собиралась уезжать.
Первое, что сделали Пузаны, когда приехали Данила с Катей – предложили им пойти жить к Лёне, в дом без крыши, потому что им здесь тесно! Они даже вещи их перенесли. Им, естественно, не пришло в голову уйти в таком случае самим или снять себе жилье, благо деньги у них были. Но они считали, что денег у них мало, едва хватит на строительство. И они решили сэкономить на наших детях.
– Не спорь, – советовала Ирка, – их не передвинешь.
Хорошо, что Данила, которому я перед отъездом настоятельно советовал держать Пузанов в узде и не прогибаться, уперся и не пошел. Пошли иркины девицы. А Ирка из большой комнаты, где поселились дети, перешла спать в каминную. А ведь это были люди, специально мной приглашенные!
Когда через неделю Данила возмутился этим распределением и предложил выдать Ирке комнату, Пузан заявил, что это засада, и с обидой ушел спать к своим детям на крышу. В одной комнате с бабушкой и собственным ребенком он спать отказывался. Потом туда ушла и Янка.
Когда в день рождения данилиной Кати дети с Иркой засиделись допоздна у бассейна с музыкой – Андрей вышел и просто молча выключил магнитофон, откомментировав это: "Надо спать!" То есть ему надо спать, а остальным надо не мешать.
Гриша, которому в день рождения подарили надувной матрац, повесил на него записку: "Не брать без разрешения владельца". Ибо боялся, что наши и иркины дети его испортят. Это делает человек, который все лето живет в чужом доме и пользуется всем, что в нем есть!
Несмотря на то, что людям не на чем было спать, Пузан так и не предложил им свой матрац, мною же с ним купленный и так и простоявший свернутым в комнате. И не предложил Ирке денег, когда она на весь день вывозила детей в город. Зато он напомнил ей про 20 гривен, которые она у него заняла.
Теперь, при Даниле, который все же был вроде как "хозяин", Ирка уже не чувствовала себя парией – и отдых пошел по нарастающей. Они быстро спелись, забили на все церемонии, пили в саду и курили траву, то есть, с точки зрения православных – вели себя запредельно.
Но самый прекрасный случай произошел перед отъездом. Бабушка вдруг предложила Ирке и детям не суетиться с бельем, они, мол, все постирают. Вдруг из комнаты выскочила Янка и заявила, что чужое белье стирать не будет, и что бабушке тоже не надо – "она и так целый месяц за всеми убирала!"
Замечательное христианское поведение! Зато постятся и каждое воскресенье ходят в храм.
Из-за храма произошла и последняя история.
Накануне отъезда Ирка договорилась, что возьмет с собой гришину кассету с фильмом и перепишет. Утром все пузановское семейство ушло в храм на воскресную службу. Ирка пошла в их комнату, но кассеты не обнаружила. Оказывается, утром Гриша передал ее бабушке на хранение – с наставлением, чтобы она ни за что никому ее не отдавала! И она не отдавала, как бы Ирка, а потом и Данила не просили ее. В конце концов, они поругались, Ирка впала в истерику и стала материть бабушку. А бабушка обещала пожаловаться на нее мне.
Может Ирка что-то и преувеличила, но Данила повторяет слово в слово. Более того, находясь там, он был уверен, что мы должны Пузану по меньшей мере тысячу баксов – так он себя вел: будто это они на месте, а остальные здесь лишние.
Последнее, что сделали возмущенные дети – "опечатали" бумажкой дверь в большую комнату, поставили печать и написали: "резерв хозяев".
Понятно, что никто их не провожал: все ведь были в храме! И не извинился за сцену с кассетой.
Странно, что Ирка и Данила остались очень довольными друг другом и проведенным временем. По словам Ирки, Данила вел себя очень хорошо: готовил, защищал ее права перед пузановским семейством, починил свет у Тани с четвертой линии, которая держит бар, причем по собственной инициативе. На вокзале искренне переживал, уедет ли она, ибо у них не были заранее куплены билеты. Она только в его обществе и оттянулась.

Я устал от человеческой неблагодарности! Чем больше делаешь добра, тем больше рассчитывай на неблагодарность! Люди совершенно естественно принимают добро: ну, как же, мы же такие хорошие и славные, как иначе к нам можно относиться? Но сами добра делать не торопятся. Опять же: мы же такие хорошие, ну, зачем нам страдать и чего-то себя лишать? Теперь нормальное поведение: не ждать от других добра и не обижаться на его отсутствие.
Какой я сам бесхребетный дурак: вписал их всех, включая маму, чего я никогда не делал даже в отношении своей, на деньги которой все это куплено-построено! И усложнил жизнь своим гостям и Даниле с Катей. Я еще пытался оправдаться: послал им в Крым пол своей первой зарплаты, 15 тысяч рублей, когда у них кончились деньги. Пусть все отдыхают, я нашел им оазис. Глупо, конечно.
Если бы Пузаны предупредили меня, что им досадно жить в одной комнате с собственным ребенком – я бы сделал выводы. На хрен мне такие соседи на все будущие годы?! С людьми можно жить только по-западному: формально доброжелательно, ничего личного. Сосед хорош, когда забор хорош.
Ситуация с Пузанами, видимо, окончательно излечила меня от ложной любви к Крыму и Фиоленту. К радости Маши. Ее злорадству, как я облажался, не было предела. Счастлива, что никогда больше не увидит Пузанов. Ни тут, ни в Крыму, куда она больше не ездит.
И еще я почувствовал резкое раздражение на православие (о котором с большой буквы пишет Карен Степанян в письме ко мне по поводу моей статьи о Достоевском). Оно замешано на равнодушии, на формальных "добродетелях", заключающихся в верности обрядовой стороне культа и следовании правилам. Посты, крестные знамения, посещения храма, общения с батюшкой, исповеди, причастия – собственно вине как бы и некуда втиснуться. Конечно, все это они делают уже без рвения, даже нарушают что-то порой, как бы понимая, что не в этом спасение. Они успокаивают свою душу, они не хотят треволнений, в том числе и идейного порядка. Совершая над собой это маленькое насилие, они как бы выдают себе индульгенцию на достаточно формальное следование прочим человеческим нормам. Они, конечно, не украдут, могут даже дать взаймы (иногда и без возврата, бывало и такое), но слишком вникать в чужие трудности не будут.
Всех мести под одну гребенку, конечно, не надо, но Пузанам я послал СМС с ультиматумом – немедленно покинуть мой дом! Где они будут жить – меня больше не волнует. Главное, чтобы к приезду в сентябре Майи Михайловны их духу там не было. Я отказался передавать через Майю Михайловну деньги, которые Пузан занял у Лавданского, чтобы завершить строительство. И заявил позвонившему Василь Васильевичу, что этот дом меня больше не интересует, чтобы он не пытался консультироваться со мной.
(P.S. После Яна очень извинялась, при этом настаивая, что Ира их оклеветала. Если бы это была лишь Ира, человек действительно склонный к преувеличениям, я не заморачивался бы. Но у меня был второй свидетель, Данила. Вероятно, тоже не самый надежный, но даже если то, что они рассказали, поделить на два – то и это окажется перебором.)


***

Интерлюдия

4 сентября в Крым поехала Майя Михайловна с художницей Надей. Туда же собирается подруга и коллега Майи Михайловны, Тамара Наумовна из Киева. Они опять будут участвовать в конференции в Севастопольском университете.
В начале следующей недели туда поедут Алиса с Володей и детьми. Правда, не ко мне, а в многострадальный лёнин дом, о чем я заранее договорился с Лёней (его "закроют" меньше, чем через месяц).
Если я туда поеду, я бы не хотел никого там видеть. Вот до чего дошло!


***

Двадцать второе путешествие

То, что я еду в Крым, выяснилось в один день. Зубодробительный проект на Садово-Самотечной был сдан – и образовалось десять свободных дней, пока заказчик будет его переваривать. И образовались свободные деньги, а это всегда большая редкость. (Лёнину бригаду и «фирму» к тому времени давно выгнали из проекта за провал работы.)
Я еду в Крым третий раз в этом году. Поезд как родной. Еду совсем без чувств, как в трамвае. Красивая буряточка с подругой-армянкой находят в моем плацкартном купе свою знакомую, пожилую даму. Сами они из тринадцатого вагона, мы же в четвертом. Соседка оказалась экстрасенткой, что не вяжется с ее внешностью директора булочной или старшего бухгалтера. Она советует армянке, как лечить ее насморк. Та машет руками вокруг своей головы и прищелкивает. Бурятка насмешливо советует ей вернуться в купе и там махать руками, не смущая людей. Соседка говорит попеременно о чакрах и своих огурцах, которые выросли у нее на даче.
Еще одна красивая барышня, похожая на пуделевскую Варю, несколько раз пересекла коридор. Удивительные у них все же бывают лица, душа так и светится там. Что-то человечное, доброе, милое и легкое.
Другие две соседки – тетки из простых, тридцать седьмого года рождения, вырвались от мужей на отдых. Они обсудили все, даже – сколько дают своим мужьям в неделю. Это в шестьдесят шесть лет!

Тамару Наумовну я уже не застал – она уехала накануне в Киев. Конференция тоже кончилась, но М.М. и Надя решили остаться на несколько дней. Для М.М., вообще не знающей отпуска, это большой прогресс. Впрочем, и здесь она сидит со своими бумагами, пишет и переводит.
Художницу Надю я знаю давно. Ее мастерская поблизости от нас – в Серебряническом переулке. Бывает – она пишет очень неплохие картинки, бывает – ужасные статьи.
Пузанов, к счастью, тоже нет. Вместо того ужаса, что был тут всегда, стоит очень симпатичный домик, на который приятно смотреть. Бывшие рабы советского Египта могут сделать за большие деньги кое-что неплохое. На окнах даже мои решетки. Но я не хочу смотреть. Все так говено вышло.
Необычайно теплый после Москвы день. Я пошел "к Лёне", поздороваться с Алисой и Володей, но никого не застал. Спустился к морю. Вода едва не 24 градуса. Воздух лишь 22, но на солнце вполне сойдет. Искупался, поднялся и снова спустился на "каравелльский" пляж, где нашел Надю. Это ее любимый пляж. На огромных воротах, закрывающих вход в тоннель неосуществившегося лифта, большая надпись: "Давайте засрем Фиолент!" – прямо под стихийной помойкой. Весь Фиолент теперь, в конце сезона, это бесконечная помойка.
Надя признается, что рада моему приезду. Жалуется, как задергала ее М.М., едва не насильно гоняла на семинары в университет, не давала долго быть на пляже, делала замечания и воспитывала. Это знакомо. Хорошо, что наши отношения с М.М. таковы, что исключают всякое давилово. Мне даже удалось сохранить и после более чем двадцатилетнего знакомства обращение на "вы", что уже серьезное достижение.
Мы провели здесь целый день – Надя, благодаря мне, как она уверяет, первый раз. Она не перестает восхищаться. Делает наброски шариковой ручкой на обороте чьих-то рукописей. Я купался семь раз. Сплавал в грот Дианы. Вода была так неимоверно тепла, что я сделал это даже помимо воли. Просто что-то потянуло. Я быстрее замерзаю, чем устаю. Пошли домой лишь в седьмом часу. Очень тепло и удивительно.
Дома – только что вернувшаяся из города М.М., усталая и раздраженная. Опоздала в музей – потому что долго собиралась, потом чуть ли не час кормила местных кошек (как рассказала мне Надя). И в добавок забыла в троллейбусе куртку. Надя пытается ее утешить – и получает за это по полной программе. Она просто не понимает, как это все досадно для М.М.! Хотя не она ли во всем виновата?
Обиженная Надя ушла к себе.
Ночью у камина последовательно – купленная в ларьке на перекрестке водка, сухое вино, массандровский "Мускатель".

Листья не думают о будущем – и в этом их счастье. Они о нем ничего не знают. Они не знают, что у них его нет – и в этом тоже их счастье. Они живут только в теперь.
Мы же думаем, что у нас есть будущее. Мы не расходуем себя в каждый момент, мы светим тускло, но долго. Это две разные позиции.
Я думал об этом пьяный, после вечера у камина с Майей Михайловной, с которой мы спорили о греческих мифах, России, православии, германцах, неграх, римлянах, Хайле Селласие и т.д. М.М. считает, что наша национальная черта – уничтожать все, что было в предыдущий период истории. Отчасти я согласен: новое очень часто появлялось у нас не исподволь, не эволюционно, а через ломку: сперва в Новгороде и Киеве свергали одних языческих богов и заменяли их другими. Потом с тем же рвением заменили их на единого христианского. Ломали прошлое при патриархе Никоне и Петре. Не говоря уж о большевиках! И все же я ссылаюсь на Рыбакова: и наши владимирские соборы сохранили языческие орнаменты, и наши сказки много чего сохранили. Не так много мы сохранили, как скандинавы, но у них не было монгольского нашествия. Им, конечно, можно оправдать многое. И все же у нас – не одни блины.
Спать я пошел на крышу. В пять я проснулся от холода. Ветер задувал под тонкое одеяло. Пошел вниз, но дверь на балкон оказалась заперта. Лег спать на балконе на лавке, где не было ветра – и проспал до полдесятого.

Утром я узнал, что дверь закрыла Надя. Она очень извинялась, но я совсем не был расстроен. Я отлично поспал.
С М.М. хорошо говорить, но очень трудно жить. Она все делает необычайно медленно. Поэтому в предложенное мной путешествие вдоль берега мы пошли только во втором часу. Пока ждал – подвязал разросшуюся грушу и попытался прочистить слив в бассейне, засорившийся от мусора и упавших листьев. И съел прекрасный омлет, что М.М. приготовила в виде завтрака.
Я повел М.М. и Надю мимо греческих руин, истаявших до фундемента, на скалу Олень – показать им хоть что-нибудь из местных кайфов. Ибо завтра они уезжают и уже ничего не увидят. Я был не прав. Мне хотелось извиниться перед Майей Михайловной, особенно, когда повел их на маленький пляж под маяком, на котором был летом. Это не для нее, это явно превышает ее силы, силы человека, двадцать лет ходившего лишь по ровному асфальту. В свои 67 лет М.М. и ходит ужасно медленно, а лазит по горам и того хуже. Каждый подъем и спуск брался с боем, как правило с моей страховкой. Поэтому на море мы оказались уже полпятого. Искупались и съели арбуз. Полшестого полезли назад. По дороге, проходя через товарищество, сорвал и съел кисть винограда. Это был мой обед до десяти вечера.
Надя была очень довольна, М.М. на словах тоже. Отснимала целую пленку.
Когда дошли до мыса Лермонтова, Наде пришло в голову искупаться на закате. Что мы и сделали вдвоем, голяком, на пустом пляже. Были еще две девушки и мужик с детьми. Солнце только что зашло, вода была удивительная и здесь, за мысом, почти совсем спокойная.
Дома я нашел Алису с Володей и детьми. Я заходил к ним трижды, но так и не застал. Я сходил на перекресток в "24" за вином – и мы распили бутылку портвейна. Они жалуются на условия: приехали – а в доме нет света. Нашли электрика Славу и спросили, почему это так? Дом отключили за неуплату, объяснил он. Но он сжалился над ними, с двумя маленькими детьми, и за двадцать гривен залез на столб и подключил вновь. И все равно: воды нет, нормальной крыши нет, лестница вниз не огорожена. И я предложил перебраться сюда. Хотя они в курсе того, что было здесь летом, и как я напрягся от всего этого тусняка.
До двух говорили с М.М. о Шекспире, Расине, трагедии. Я мог бы и дальше, но она сама закончила спор.

Я встал без двадцати девять, чтобы поехать на Пятый к Гене за машиной. Он готов дать мне ее – на один день! – отвезти М.М. и Надю на вокзал, ибо приехали их дочери Лена (из Греции) и Оля (из Москвы). Его можно понять. Но мне показалось, что он решил сменить политику по отношению к нам. Может быть, Лена настроила? Или денег стало больше, и в наших они уже не нуждаются?
Вернулся – и мы с Надей пошли на "каравелльский" пляж. Я долго, как никогда, плавал с маской. Куча полосатых кефалей снуют туда-сюда вдоль дна. И большие прекрасные медузы, парящие в толще воды как фантастические космические корабли. Я сам парил, как они, в трехмерной стихии, и думал о счастье их жизни.
Отвез М.М. и Надю на вокзал – и тут зазвонил мобильник. Я узнал, что в воскресенье, как всегда ультимативно и импровизационно, приезжает моя мама. Как всегда – когда я здесь.
В девятом часу вчера, так и не прочистив засор в бассейне, пошел купаться. Солнце уже зашло, на малом пляже штиль и безветрие. Моя компания – бомж, что выбрал этот берег для своего местожительства.
На обратном пути зашел к Алисе и Володе. Они, наконец, дома. Горит камин, яма лестницы вниз обставлена стульями, давно взятыми из моего дома, – чтобы дети не упали. Дрова Володя добывает в саду – сухие сучья подовых деревьев. Пили вино и вспоминали всякие приколы из прошлого.
Алиса – моя старая хипповая знакомая, еще с 85 года, когда они жили с Шурупом у нас на Автозаводской в созданной ими коммуне. От Шурупа у нее дочка Настя. После мучительных переживаний, о которых здесь не место рассказывать, она с ним рассталась, – и вышла за Володю, тоже из хипповой, естественно, среды. У них двое маленьких детей.
В Москве, после большого перерыва, мы вновь задружились (все возвращается на круги своя). Они оба оказались фанатичными любителями Крыма – и очень хотели поехать в этом году. В этой части Крыма, западнее Семеиза, они никогда не были. Их восторг, усиленный просмотром моих фотографий и видео, расколдовал и мое сердце. Я люблю всех, кто любит Крым, кто, в отличие от Маши, понимает, почему я рвусь туда. Из благодарности я предложил им лёнин дом – пока мой занят моими родственниками.
Алиса уверяет, что больше всего любит быть в Крыму осенью, в конце сентября, в октябре. С этим связаны ее самые теплые воспоминания. В том числе и об их первых поездках с Володей. Володя – самоучный художник. Некоторые его работы, особенно графика, вызывают восхищение. Он прост и неизменно спокоен. Он кажется очень надежным человеком – и не растерял ничего из образа, который полагается иметь нашим людям.
Их дети удивительно спокойны, и они взаимодействуют с ними без напряжения. Мне нравится, как они здесь живут. Мне вообще нравится этот дом, который построил Лёня. Они тоже довольны им, но все равно рады перебраться ко мне. Уже в двенадцатом часу я пошел домой.
Взял как-то в постель, чтобы заснуть, "Демиана" Гессе – а потом с собой в Крым. И он был как свежая вода. Нашел в нем одно из точнейших описаний детства и юности. Все мои мифы и упования двадцатилетней давности всплыли предо мною. И все это было правильно. И тот путь, который я избрал, тоже был правильный. Ибо избирал я его лишь из самого себя, пусть иногда это и напоминало мазохизм.
Я вспомнил мой разговор с Алисой и Володей про Крым, про мое отношение к этому месту и то, что здесь теперь происходит.
Любить какое-то место может только чужак. Местный относится к нему как к данности, чему-то естественному и неотъемлемому, как к старой матери. Более того: приезжий как правило принадлежит к высшей культуре и знает и видит в этом месте гораздо больше, чем средний его обитатель. Он поселяется на холме и становится новым центром притяжения. Он открывает место для человечества.

Позвонили с работы и попросили приехать на два дня раньше – вот радость! Когда же я развяжусь с этой байдой? Ужасной по сравнению с жизнью настоящих индейцев, с которыми я сегодня познакомился.
Я поздно встал, отвез машину Тамаре и Гене. Дома была одна лишь Ксюша, что мне только на руку. На такси доехал до маяка и спустился в любимую Белую бухту. Думал, будет много народу, но был лишь один человек – и я отлично устроился.
Полная тишина, лишь слабый шум волн. Я качаюсь на волнах и вижу, как ветер на берегу перелистывает страницы моей книги.
Но потом пришла компания, два мена, герла и ребенок, все разделись – а я так боялся столкнуться с женской наготой. И не напрасно.
Наша проблема – что мы не в своем натуральном виде: мы в искусственном виде, мы в одежде, и эта одежда – обманывает. И огромная часть энергии нашей жизни тратится на то, чтобы разоблачить обман, понять суть, если она есть. Голый человек более беззащитен и естествен, он практически лишен амбиций. Все его недостатки видны на нем. Если ты некрасив своим телом – тебе не спрятаться за мерседесы. Чем тебе гордиться?
Но голое тело может и соблазнять – так иногда оно бывает прекрасно. Знак ли это достоинства? Вряд ли. Тут нет притворства, тут все как есть – но это еще не духовное. Ты просто желаешь наслаждаться, забыв обо всем, в том числе и о самом себе. Ты готов сдаться перед красотой этого тела.
Тело мистично, как и все в этом мире, но ты слишком плохой жрец и иерофант. Жрец делает свое дело бескорыстно – а ты нет.
Искупавшись, мен с герлой полезли наверх за дровами для костра – и стали метать их сверху на пляж, едва не убив меня: палка упала в двадцати сантиметрах от моей головы. Мучиться их присутствием я не хотел, да и было уже около шести.
Я поднялся на мыс, но, увидев красоту соседнего пляжа, где я не был три года, не выдержал и снова спустился.
Невзирая на немногочисленных людей разделся и искупался. Вода в хорошо защищенной от западного ветра бухте кажется еще теплее.
Я сидел на берегу на песке. Чуть обсохну и наверх. Вдруг ко мне подошел полуголый парень лет двадцати, загорелый и стриженный, со слабым запахом алкоголя. Он вылез из самодельной палатки с надписью SOS. Назвался Женей и протянул руку. Сел рядом, извинился и стал объяснять, что голяком здесь купаются в другом месте, где-то дальше, за камнями.
– Ты беспокоишься о здешних людях? – спросил я.
– Может быть, им неприятно.
– Они как-то это проявили? А если им и неприятно – ты-то что заботишься о них?
Он сказал, что хочет, чтобы всем было хорошо.
– Я знаю этот пляж уже шесть лет и купаюсь здесь так, как считаю нужным, – мягко возразил я.
Он спросил – откуда я? Он думал, что я местный. Он кое-кого знает из московской тусовки. Начались обычный системный перебор кликух. Совпадений, естественно, не было, но он понял, как я олдов!
Он обитает здесь на берегу все лето, убирает пляж от мусора. Последовала долгая телега про уборку мусора и людей-свиней. Он назвал себя "индейцем", сказал, что знает всех крымских индейцев, в том числе тех, кто живет на Мангупе. Про них сняли уже несколько фильмов.
У самого – никаких амбиций. Считает себя не лучше блохи или камня. И знает, что во всякой песчинке есть Брахма.
Он из Днепропетровска – и ему на роду было написано кончить ПТУ и стать либо воркером, либо торчком. Последнее, судя по исполосованным рукам, он уже прошел. И он вдруг круто сменил путь и теперь рассуждает о Брахме.
Подошли два его приятеля. С одним из них, полным и тоже стриженным, он "зарабатывает деньги" – ловит мидий, рапанов, крабов и продает их на Пятом по шестнадцать гривен за кило. На эти деньги покупает траву и еду. Так и живут. Высоко и благородно!
Еще он следит за пляжем, собирает и жжет пластиковые бутылки. Тут я обратил его внимание на уходящую пару, что бросила на берегу три бутылки. Очень догнал их и вежливо попросил взять их с собой, а когда они сделали это, заявил, что восхищен их смирением, и что их же детям понадобится этот пляж.
Он болтал без умолку, причем иногда явно в юродской манере. Я с трудом смог уйти, проведя в его обществе полтора часа. Наверх шел босой, потому что босоножки, купленные сегодня на Пятом, разорвались. В одной из пещер я нашел в мусоре мешок из стекловолокна, отодрал от него кусок, привязал подошву к ноге – и так пошел домой. На ближайшей от моря улице встретил Алису с семейством.
У них траур, объявила она, – украли прогулочную коляску Лёшика, которую они всегда прятали в кустах по дороге на пляж. И коляска-то старая – кто мог на нее покуситься? Теперь идут к Славе-электрику, который, вникнув в их горе, пообещал посмотреть у себя. Они с ним теперь друзья. В утешение я рассказал, как украли коляску Кота, пока мы ходили по Чуфуту, тоже хорошо спрятанную в кустах.
Они пошли к Славе, который выдал им допотопную коляску, и Володя попилил за вином. За это время я сделал обед – в девять вечера, и мы неплохо посидели до двенадцати. Один лишь раз Лёшик описался, и я повесил его штаны на обогреватель.
Я попеременно тут все чиню: свет, табуретку, сломанную и брошенную, разбираю белье, набросанные и перепутанные вещи. Но пробить засор в бассейне никак не могу. О живописи пока и не думаю. Завтра приедет мама.
В два ночи позвонила Маша – в ужасном настроении. Она только что поругалась с приехавшей М.М. Та заявила, что, если мы не рады приезду моей мамы, то мы свиньи! Мои родители столько для нас сделали! Она не понимает, почему мы не хотим с ними жить? Маша напомнила наши отношения и с ними и с нею в прошлом, а М.М. припомнила, что я с ней не здоровался. Маша возразила, что это клевета – и М.М. ушла, заявив, что никогда не лжет.
Она, кстати, осталась недовольна нашим походом, о чем я и сам догадался. Я-то хотел показать им лучшее, что они без меня никогда бы не увидели, ждал ее, подавал руку. Ничего не получается хорошо при всем желании.

Внезапно нагрянувшая мама была в своем репертуаре: не дозвонившись мне, она поехала с Геной и девочками по магазинам. На Фиоленте она появилась полпервого. Я ждал ее три часа, ничего не понимая. Звонил в Москву, ей на мобильник, Тамаре. Наконец, позвонил Маше, и она связалась с мамой и позвонила мне. Когда она наконец нашлась – я устроил ей при всех жуткую выволочку.
Все эти три часа я чистил трубу в бассейне – и так и не прочистил. Теперь мы пили вино и что-то ели. Лена рассказывала про Грецию. Гости уехали, и мы с мамой пошли на пляж. По дороге встретили Алису с Володей и детьми. Внизу ветряно, слегка штормит, полно народа: воскресенье. Мужик у всех на глазах довольно откровенно ласкает свою подругу топлес. Она его тоже. За этим сюда и идут.
Дома пили пиво в саду. Вечер восхитителен, +22, совершенно нет ветра. Не всегда в июле бывает так. Мама довольна собой: что устроила этот дом, что она сюда приехала.
Ночью для нее я жег камин, около которого пили вино. Она волнуется насчет отца, который остался в госпитале –  теперь еще и без мобильника.
Я решил спать на крыше. Странное ощущение: со всех сторон тебя овевает ветер, мимо головы проносятся невидимые ночные насекомые.

Проснувшись в девять утра на крыше от жаркого солнца – решил, что мне сегодня надо идти в Балаклаву. Пешком по плато Кая-Баш вдоль брега, то есть примерно так же, как мы шли с Лёней шесть лет назад, но в обратную сторону. Это путешествие лежало во мне, как самое лучшее воспоминание о Крыме. Я хотел его повторить.
Перед выходом успел пробить засор в бассейне. Вышел в двадцать минут двенадцатого, дошел до Георгиевского монастыря, обошел военчасть – и оказался над морем с другой стороны. Бухта отсюда еще красивее, чем от монастыря, и мыс и камень с крестом смотрятся в других ракурсах. Хотелось бы здесь спуститься к берегу. Порисовал и сделал один кадр: пленки очень мало.
Пошел дальше и с разочарованием отметил, что с 97-го года милитаристский момент здесь заметно усилился: везде стоит колючка и к плато никак не подойти. Я подошел к одному пропускному пункту, к другому – везде отказ.
Я сделал большой крюк вдоль колючки, уходящей все дальше от берега. Тут были чахлые товарищества, перелески, какая-то местная дорога: совершенно неизвестная земля. Уверив себя, что меня ниоткуда не видно, я пролез сквозь колючку и пересек всю их запретную зоны, глухие овраги в низких диких лесах, мимо полупорушенных заброшенных объектов. Причем меня видели пара солдат и даже женщина в форме – но ничего не сказали. Но старого пути я не нашел. Вышел над морем в неизвестном месте. Желто-красные осенние деревья, зеленый можжевельник на фоне синего моря – это было безумно красиво! Дикие, почти лишенные растительности обрывы, более крутые и высокие, чем на Фиоленте, упирающиеся в море, белые и пепельно-желтые. Далеко внизу – скорлупки рыбачьих лодок. Это было нетронутое безлюдное место, поле абсолютной свободы.
И вдруг мне навстречу две тетки-туристки с рюкзаками. Они поздоровались и удивились – ибо здесь редко кто бывает. Они из Севастополя, не очень молодые. Одной явно за пятьдесят. Они бредут от Балаклавы, точнее от Флотского, куда, видимо, и мне стоит свернуть. Но они сказали, что я могу дойти прямо до Балаклавы.
– А не остановят меня военные?
– Нет, там есть КПП, но там легко пропускают.
Это меня вдохновило. Маршрут приобрел новое качество, в нем появились неизвестные моменты.
Жара, безоблачное небо и в нем огромное количество коршунов, что живут в этих скалах. Летают по четыре, как истребители, пикируют и играют друг с другом. Я присел на камень над обрывом и сделал рисунок. Коршуны проносятся низко надо мной, я слышу шум их крыльев, чуть ли не чувствую волны рассеченного ими воздуха.
Я дошел до высшей точки плато, которая на треть возвышается над Фиолентом. Это хорошо видно по линии горизонта – она проходит много выше нашего мыса. В восторге от увиденного, я позвонил Маше в Москву. Связь великолепная, но жалко, что мне некому это показать.
Чем ближе к Балаклаве, тем больше примет военной части: радары, бункеры, целые врытые в землю ракетные комплексы. Здесь я, как шпион, еще и с фотоаппаратом. Каждую минуту я ждал скандала. Никого не встретив, дошел до края плато, резко спускающегося в сторону Балаклавы.
Не знаю, имели ли в виду мои туристки этот маршрут, но он был весьма крут, и без небольшого альпинфака не обошлось. Не знаю, кого бы я мог сюда повести? Здесь не было никакой тропинки, резкие спуски с катящимися из-под ног камнями. Я не видел, куда спускаюсь, не зависну ли я над пропастью? Зато я вышел на чудесный маленький пляж западнее Балаклавы, усыпанный ровной белой галькой. (Пляж Васили, – комментарий из будущего.) Я не подозревал о его существовании – и провел на нем час, дважды купаясь в море. Народу – шесть человек. Первые за два часа люди.
От него я снова полез вверх, на огромный палец  – скалу Мотыль, видимую отовсюду из Балаклавы. Она метров 100-150 над морем, и с нее отличный вид на все местные горы, балаклавскую бухту, город, крепость и мыс Айя. Снял здесь последний кадр. Это место достойно того, чтобы отметить его чем-то, шампанским или актом любви. Жалко не с кем.
Я разделся и занялся любовью с собой. Это было как жертвоприношение. Таким образом я запечатлевал это путешествие, чтобы оно не изгладилось. Чтобы уже окончательно было ни на что не похоже. Чтобы не было ни одного грамма неудовлетворенности, ничего, что мне мешает мне в этот счастливый и особый момент. Ибо я чувствовал себя победителем.
На склоне встретил женщину и девочку, что-то собирающих в диких кустах. На соседней горной выработке грохотали лебедки. Грузовики увозили породу в сторону Севастополя. Я пошел вниз к мысу. Это знаменитое место: когда-то здесь стояла советская батарея, сторожившая вход в балаклавскую бухту, который отсюда хорошо виден. Потом – мощная немецкая. Потом не менее мощная опять советская. Сложная система обороны, подземные ходы, бункеры, башни, в которых сохранились станины орудий, жилье. Все брошено. Словно они выполнили свой долг, всех напугали и отмерли за ненужностью. Хорошо бы, коли так: лучшего места для постройки красивого дома я не могу представить. Это была бы а-ля Ливадия или Ласточкино гнездо. Тут даже есть вменяемый спуск к морю. Таксисты возят сюда парочки из Балаклавы. Значит, выход отсюда все же есть.
Сел и снова порисовал. По красивой и крепкой петляющей дороге мимо заброшенных казарм, складов, гаражей спустился к пропускному пункту у самой бухты. Охранник, вовсе не военный, легко открыл мне ворота. Я понял, что с ним можно договориться о проезде на авто наверх, как делают местные таксисты.
Пошел вдоль бухты по бывшей военной набережной, с огромными гротами, уходящими в неизвестную даль, где скрывались подводные лодки. Теперь у берега швартуются частные катера и роскошные яхты из разных стран.
Обошел бухту и сел в том же кафе, где мы ели в июле. Помня их медлительность, заказал лишь салат, яичницу и пива. Был уже седьмой час. Я смотрел на плато, с которого только что спустился. В это даже как-то не верилось. Сколько лет, посещая Балаклаву, я хотел забраться туда – и вот еще одна тайна раскрыта, еще одно место освоено. Давно такого не было.
На 9-ом автобусе доехал до Пятого. Купил сухого вина и перцовой горилки. Не найдя у местных таксистов понимания и желания везти на Фиолент дешевле, чем за 12 гривен, пошел на перекресток, где меня тут же взял на борт частник, всего за две гривны, одну из которых он хотел мне вернуть. Он сам знает, как здесь с транспортом, поэтому и завел машину. Даже хотел подвезти меня до дома.
Точно по оси нашей улицы солнце садилось в море. Я вспомнил, что так и увидел это место 1 апреля 97-го. С этого все и началось.
Было без четверти восемь. На все путешествие ушло восемь с половиной часов. Я прошел от нашего поселка до Балаклавы по сложной гористой местности, практически без тропинок – не меньше десяти километров. Я знаю, что никого не смогу провести этим маршрутом. Хотя и я завтра, скорее всего, буду без ног. Никому Фиолент не нужен так, как мне, и никому он не дает столько. Мне кажется, что я еще жив и в своем уме лишь потому, что дважды в год приезжаю сюда.
Мама недавно вернулась с пляжа, где общалась с соседкой по улице. Она продала квартиру в Кривом Роге, купила здесь дом и живет постоянно. Мама отмыла бассейн, сделала икру из овощей и очень вкусную картошку, которую мы ели под вино у камина.

С пользой посетил пляж: и искупался, и картинку нарисовал.
С утра приспосабливал полку в сарае. Так и не приспособив по техническим причинам – взял этюдник и пошел на пляж под Георгиевским монастырем: не зря же я его тащил из Москвы! И даже что-то написал. Купался пять раз. Почти штиль. У солдат на доске написано, что вода 22, воздух 23. Может быть, так. Для меня вода на пределе. Еще снизится на градус, и удовольствие от купания будет гораздо меньше.
Здесь еще очень много народу, даже работает бар на берегу.
Мама как всегда проявила инициативу – и купила билеты на 28 – тут же так хорошо! Хотя по настоянию моих работодателей я собирался ехать 27-го и, главное, рассчитывал купить билеты уже на вокзале, как обычно делаю осенью. Теперь поедет сдавать. Еще полдня потеряет.
Фотографировал закат солнца, садящегося в море по оси нашей улицы. Поэтому я и выбрал Фиолент. Это было как знак. Как привязка.
Ночью пошел к Алисе и Володе. Они совсем замучены: детьми, поездками, условиями. Ну, не пятизвездочный отель, зато бесплатно. Я же обо всем их предупредил. Еще и эти недовольны! Хоть место им понравилось. Выпили по традиции бутылку портвейна. Поговорили о Крыме, Козельске, где у них дом, машине (как моменте испытания и ужаса, особенно для женщин), работе. Володя сейчас работает господином оформителем: расписывает стены в кабаках.

С утра пошел писать на мыс Фиолент. Жара, безветренно, хочется купаться. Поэтому спешил. И спускаться стал у бункеров. На ногах клееные босоножки, вместо кроссовок, которыми за последнее путешествие натер ужасные мозоли. За спиной этюдник и рюкзак, поэтому спуск был затяжной и неуклюжий.
Внизу под мысом парочка заняла единственное солнечное место. Я искупался и решил дойти вброд до соседнего пляжа, где никого не было. Пройдя половину расстояния, я поскользнулся на мшистом подводном валуне, как лошадь Акулы Додсона, и ушел под воду – с этюдником и рюкзаком. Тетрадь – единственно не пострадавшая вещь. Не пострадала, хоть и намокла живопись. Зато пострадали мобильник, фотоаппарат, калькулятор, часы, Гессе и альбом для этюдов.
Разложил все на берегу на солнце для просушки.
Все прекрасно, кроме ветра. Но в начале шестого ветер стих, настоящий полный штиль, ни облачка, и кажется, что в раю. Таких радостей и летом не было.
Купался пять раз, плавал к навалу камней, где загорал и смотрел на береговую линию. Один на всей этой части берега. Лишь в семь я побрел назад, последний раз искупавшись уже на нашем пляже в заходящем солнце, от которого все тени на пляже зеленого цвета, словно иллюстрируя принцип дополнительных цветов.
Дома нашел Лену, Олю  и Ксюшу. Через пять минут зашли Алиса с Володей и детьми. С ними я пил вино и решил завтра ехать в Балаклаву.
Обедать сел почти в девять, проведя восемь великолепных часов на мысу или под ним. Ночью посадил Лену, Олю и Ксюшу на случайную машину. Теплая, совсем летняя ночь, +21. Безветрие, полное звезд небо. Такого прекрасного сентября еще никогда не было! Компенсация за плохой июль.
Зато сдох мобильник.

Тяжелый день для рыбки-бананки.
Выполняя дружеский долг, поехал с Алисой и ее семейством в Балаклаву. Интерес не очень большой: в этом году я был в ней уже дважды.
На перекрестке вписались в маршрутный топик, на Пятом – в автобус до Балаклавы. Давно я так не ездил. Ничего страшного.
Залезли на гору к крепости, где я прослушал лекцию самодельного, похожего на бомжа экскурсовода, торговавшего "древностями" на куске ткани. Речь свою он адресовал за деньги молодым людям, каким-то иностранцам, со знанием русского языка. Начал он, естественно, с лестригонов, мельком коснулся генуэзцев, потом сообщил какого числа вошла в Балаклаву английская эскадра и из каких кораблей она состояла. От него я узнал, что знаменитый, погибший здесь "Черный принц", назывался на самом деле просто "Принц", а все остальное – легенды. Рассказал, где чей стоял дом до революции. Если ему верить, тут были дома Юсуповых, Голицыных,  Апраксиных (поди проверь!). А вот Куприн своего дома построить не успел. Был возведен один фундамент – совсем рядом, в балке, вдоль которой мы поднимались к Чембало. Рассказал, где во время последней войны стояли батареи, с деталями боев и именами командиров. Назвал он по именам и горы, на которые я три дня назад забирался (Кая Баш и Мотыль (Мытилино)).
Мы опять спустились в Балаклаву – поесть и купить продуктов в дорогу, ибо я хочу везти их на Инжир.
Пока сидели в кафе, Алиса рассказала, что они знают, хотя и не близко, о. Тихона, бывшего Женю Борисова, фотографа, моего знакомого по хипповым временам. Теперь он настоятеля скита в Оптиной пустыни, куда приезжали Достоевский и Владимир Соловьев. А у них в Козельске, рядом с этой пустынью, дом, вроде летней дачи.
По иронии со мной был его нож, который в 86-ом он потерял на Агалыке, в Средней Азии, а мы с Машей нашли и присвоили. История их развеселила. Они решили, что его надо хранить, как святыню.
Лодочники совсем сошли с ума: один заломил цену 50 гривен в один конец, другой согласен за 40. У нас и денег таких нет. Посовещавшись, мы поехали на ближайший городской пляж, где и провели день. Я попил вина, поплавал с маской. Вода необычайно чистая, рыбы как в аквариуме – всех размеров. А говорят: Черное море бедно рыбой.
Володя создает полог из полотенец и простынь, а Алиса пытается уложить Лёшу спать. Он не спит и капризничает. Я далеко ухожу вдоль пляжа, ищу уединенное место для всех нас. Но – или везде люди, или невозможный заход в море.
Как-то к слову я прочел стих Бродского про вино и созвездия ("Письма римскому другу"). Алиса сказала, что это ее любимое стихотворение Бродского, и она все искала, кто ей расскажет про созвездия. И наконец нашла – Вову.
Люди начинают возвращаться в город – и лодок на всех не хватает. Долго ждем одну. Но в нее садятся иностранцы, которых мы видели у крепости. Они уже давно ее ждали. Причем одну пару из своей группы они оставляют на берегу – до другой лодки. Мне не хочется ее ждать – да и будет ли она? Я предлагаю всем идти пешком. Всех дел – подняться метров на сто-сто пятьдесят. Теперь капризничает пятилетний Илья. Он хочет плыть в лодке. Потом лихо чешет вверх по тропке. Не успели мы начать подъем – Лёша, наконец, заснул, прямо в своей коляске. Тащить его наверх – довольно геморройное занятие. И потом, достигнув верхней тропы, мы с Володей больше несли коляску, чем везли. Никому уж не было дело до горящего в вечернем солнце Айя, до горящих красным и золотым деревьев. До темного моря глубоко под нами.
Илья очень самостоятельный, отлично ориентируется, хоть и капризничает от усталости. Упилил вперед по тропе и ждет нас. Он явно не сделает никаких глупостей. В отличие от Кота и Данилы, за него не страшно: ясно, что не прыгнет в пропасть, например, или за борт лодки. Может быть, потому, что у него есть младший брат, и с ним не так носились?
Попали в город уже в девятом часу, в полной темноте. Сходу вписались в топик, а на Пятом быстро нашли такси. Дома я почувствовал, как чудовищно устал. После всех путешествий ноги не гнуться. Илья опять капризничает: у нас в доме ему нечем заняться. Лёшик ведет себя очень самостоятельно, кажется, лучше, чем Кот в его возрасте. Кот, как физический механизм, увы, далек от совершенства. Но это уже, естественно, не имеет значения.
Предложил ребятам завтра пойти на Белый пляж.

День начался с того, что лопнула гибкая подводка от насоса к главной трубе. Дождалась, милая, моего последнего дня, не лопнула при ребятах, не лопнула после, а именно теперь. И лопнула в таком месте, что хрен достанешь: три трубы, унитаз, пол.
На случайном такси я поехал на Пятый, купил подводку и накидной ключ, предвидя, как он мне понадобится. Им и работал, вставляя всякие клинья и смещая трубы.
Поэтому на Белый пляж мы не пошли. Пошел на наш, где и нашел все семейство на обычном месте. Тут же набежали облака с ветром, и после купания стало просто холодно. Облака прошли, но я долго не мог согреться. Сидел с детьми, пока Алиса и Володя плавали к гроту Дианы. Уже сжарился, а их все нет.
Когда они, наконец, вернулись, взял маску и сам поплыл туда. Глубина в гроте бездонная, вниз больше, чем вверх. Так наплавался, что опять замерз. С маской время не чувствуется, и всегда получается долго.
На пляже интересная девушка из тех, что мне нравятся: тонкая, астеничная, нервная, с косынкой-банданой на голове. Бодро купается в море. Побыв на нашем, маленьком, ушла с подругой на соседний пляж.
Алиса с семейством пошли домой, я – на Голый пляж. Вдруг опять появилась моя красотка. Проша весь берег до дальних скал, босая по острым камням, словно инспектируя его. Нагишом зашла далеко в море по мели, опасной и скользкой. Не одеваясь, пошла назад. Такие встречи происходят у меня в последний день.
Мама вернулась с рынка с пластмассовой корзиной, полной овощей и фруктов. Купила и грецких орехов, которые растут у нас в саду. И огромное количество винограда. Уже познакомилась с неизвестными соседями и хочет, чтобы они следили за домом. Привычная безумная инициатива. Ограничивать ее – бесполезно. В конце концов, этот дом – тоже плод ее инициативы. Другая ее положительная инициатива – бассейн. Но чаще всего все ее благие помыслы – совершенно некстати!
Самое глупое, что всем, ради чего она старается, она практически не пользуется: ни садом, ни бассейном, да и домом по существу. Мне от сада тоже ноль пользы. Кипарисы, туи, розы – все, что здесь симпатично. Пальму мою загубили. Как и многое другое.
Дома я повесил полку в сарае, собрал орехи, затопил камин. Поздно вечером зашло семейство. Я поставил Илье "Динозавра", а мы ушли наверх пить вино, коньяк и чай. Володя рассказал, что, кося от армии, переборщил, и получил укол сульфазина. Мы поднялись на крышу. Небо было чисто и полно звезд. Он стал называть созвездия. Он действительно неплохо их знает: Дельфин, Летний треугольник, Орел, Лебедь… Вега и Альтаир… В Москве это не заметно, но на юге ты постоянно сталкиваешься со своим невежеством. Однажды он врубился в это – и стал изучать карту звездного неба, как другие изучают глобус.
Ночь тиха и тепла, хоть в понедельник ожидается похолодание.

Мама разбудила чуть свет – решила поливать перед отъездом сад. Кто-то ей это посоветовал. Приехал Гена и привез машину, чтобы мы спокойно доехали до вокзала. Я заплатил за свет, поговорил с Василь Васильевичем насчет ремонта моего прогнившего пола. На море я нашел семейство. У них пузырек вина. Вода 20-21, но, как и вчера, ветер. Мои друзья скоро замерзли и ушли, а я перешел на Голый.
Какие уродливые эти нудисты! Кроме наготы и показать нечего. Но и это в массе отталкивает. Тут уже не пол, а бесполое безобразие и мясо.
За обедом в саду выпили с мамой бутылку местного "Алиготе" за четыре гривны, то есть за двадцать четыре рубля. Не прикол ли? Мама лучится довольством: лето продлено еще на один месяц. Это если считать, что у нас их три, а не два или два с половиной, как в этом году.
Вместо нас остается Алиса с семейством, с радостью покинувшие лёнин дом. Они будут жить здесь до октября и дальше.
Заехали на Пятый и купили вина. На вокзале по маминой мобиле позвонил Маше. Она сказала, что решение по лёниному делу будет вынесено в понедельник.
В купе простились с Тамарой и Геной. Смотрю в окно на исчезающий Севастополь. За все эти дни я ни разу не был в городе – и очень доволен.
Под Бахчисараем старые яблоневые сады, сплошь затканные плющом. Зеленые шатры сплошной листвы с яблоками.
Я могу признать, что провел десять прекрасных дней, которые должны помочь мне перенести зиму.
В день отъезда я был абсолютно здоров и полон сил. Но день пути в продуваемом сквозняками холодном вагоне с орущим ребенком – едва снова не сделали меня больным.
Ребенок попался исключительный. Он был возраста Лёши, но в десятеро бешеней. Родители уверяли, что на него нельзя давить, а можно только договариваться. Но и договориться с ним они не могли. Он метался по вагону и шумел, ни на секунду не оставаясь в покое. При попытке его усадить, он орал – и его снова отпускали от греха подальше. Такой заводной апельсин, завод которого не кончается. Кот был такой же.
Родители пытаются со мной подружиться. Удивляются, как невозмутимо я терплю их ребенка. Я отвечаю как в кино:
– У меня тоже такой. Двое.
А за окном хороший солнечный день, красивые красные и желтые леса, отражающиеся в спокойных реках, как на рекламе в метро.