МОЙ ЧИТАТЕЛЬСКИЙ CURRICULUM VITAE
1) 1930-1950 гг
Книг выпускали мало. Да и хранить их было негде в коммунальных квартирах коммунальной страны. Небольшие тиражи расходились по библиотекам и московским квартирам. Зато процветали общественные библиотеки, удовлетворявшие нехитрый и необильный читательский спрос. Мама отвела меня в библиотеку в возрасте 7 лет, и все, что мне хотелось брать, там находилось.
В младших классах, да и позже особенно мне запал на сердце Незнайка. Такой милый, веселый, несуразный коротышка. То учился играть на трубе, чтобы громче было, то сочинять стихи
У Авоськи под подушкой
Лежит сладкая ватрушка
то водить автомобиль: "Что сложного верти рулем, да жми на педали, я же видел, как водится автомобиль". И вечно попадал в несуразные положения.
А что читали мои сверстники? На почве интереса к чтению я близко сошелся со своим одноклассником. Он увлек меня "93 годом" в интерес к историческим романам. Но больший интерес для него представляла фантастика: имена Роя Брэдбери, Р. Шекли и Айзека Азимова были на слуху, Не ушел еще судя по потрепанным библиотечным книгам окончательно в прошлое, хотя и сильно сдал Беляев. Но в эту сторону он меня не утянул. Остальные же ровесники, похоже, ничего не читали, и мы с другом были как белые вороны на черном снегу. Хотя школа наша располагалась в центре города, считалась хорошей, и у нас училось много детей начальников и интеллигентных родителей. (Правда, особой разницы, нужно отдать справедливость тогдашним временам, между нами пацанами не было. Моими хорошими приятелями были как любитель чтения, росший в многодетной семье слесаря-сантехника, так и сын третьего секретаря горкома).
Больше, чем книги духовный наш мир заполняло кино.
2) 1960-е гг страну наводнили массовые издания, не только Москвы, но и провинции. Стали выпускать массовыми тиражами СС, удовлетворяя ничем не ограниченный, кроме неграмотности населения, спрос на классиков. Вовсю заработали центральные издания. Да и благодаря хрущевской политике люди массово заоставляли коммуналки и запереселялись в собственные квартиры. Где как грибы повырастали частные библиотеки. Редкая была семья, где бы под стеклами книжных шкафов не отражали блеск заходящего солнца пара-тройка сотен книг. Благодаря чему я до сих пор наслаждаюсь своим любимым Марк Твеном.
Марк Твен, конечно, был остроумен. Но остроумных писателей много, а вот обладающих неистребимым чувством юмора, причем в любой ситуации -- кот наплакал. В таких писателях, как Марк Твен, покоряет даже не сам юмор, а бьющая через край жизнерадостность, в любой ситуации по любому предмету. "Зубоскал", как характеризовала не понимавшая нашей привязанности к нему мама. Описывает писатель Италию: море голубое, горы зеленые, а небеса бирюзовые ("понятия не имею, что такое 'бирюзовые', но думаю слово употребил правильно"). Рассказывает об изобретателе, который обещал добыть из угля 100 процентов пара. Каждую неделю, пишет писатель, я давал ему 34 доллара. И каждую субботу он приходил с отчетом. И пахло от него на все 35 долларов. Где он брал этот недостающий доллар, для меня до сих пор остается загадкой. Тому подарили "всамделишный нож фирмы Барлоу". Откуда мальчишки Запада взяли, пожимает плечами писатель, что кому-то придет в голову идея, подделывать дрянные за 35 центов ножи фирмы Барлоу и от этой подделки они будут еще хуже, остается великой загадкой.
Вспоминая, что тогда читалось вообще, я невольно ограничиваюсь своим кругом общения. А мой круг общения в 1960-е это студенческая среда. По-прежнему кино превалировало. Другим удовлетворителем художественных запросов была поэзия в виде бардовской песни и особенно Высоцкого. Современная советская молодая поэзия оставалась, чтобы не писали сейчас в мемуарах, вне зоны нашего внимания. Полные стадионы на поэтических концертах -- это байка, возможно, и имевшая какое-то подобие правды для Москвы, но не для провинции.
И все же мои ровесники почти все читали. Спорадически, выборочно, но читали. И читали классику. Каких-то всеобщих кумиров не было: у каждого были свои предпочтения. Можно только сказать, что больше были в ходу зарубежные классики -- Золя, Мопассан, Драйзер -- и больше романы. Из отечественных, пожалуй, все читали только Остапа Бендера.
3) 1970-е как черт из табакерки вынырнул дефицит. При том, что книг выпускалось гораздо больше. чем читалось. И их все равно жутко не хватало. Библиотеки тоже как-то разом опустели. Из абонементов исчезло все, что читалось, и осталось то, что ни при какой погоде не читалось: монографии, в которых авторы думали не о читателях, а о своих степенях и публикациях, массово-политическая литература, школьные авторы (Пушкин, Лермонтов, Тургенев), но исключительно в рамках школьной программы и т. п.
Людей со знанием языков выручала иностранная литература, особенно на немецком. Ну и параллельный импорт из союзных республик, где классики на русском языке читай-не хочу и которую потому никто не читал. Тогда я усиленно ввязался в изучение немецкого и читаю на нем до сих пор. А началось для меня все с шахмат, в которые тогда играли все вокруг. Я тоже играл и неплохо, но многие знакомые и получше меня, а уж мне больно хотелось выигрывать. Ничего лучшего придумать, чтобы поднатореть здесь, как познакомиться с шахматной литературой я не мог. А та была страшным дефицитом. Одна книга с разбором партий или учебник стоила на толчке как минимум 50 руб, при средней зарплате инженера в 120 (нач 1970-х)
А на немецком языке, изданные в ГДР, книги валялись по магазинам даже у нас на Алтае за 1-1,5 рубля, и никто их не брал. Пришлось налечь на немецкий. Потом прочитал много книг, которые в СССР были либо под запретом, либо просто не издавались. При этом свободно глазели с полок книжных магазинах иностранной литературы. Даже у нас на Алтае был такой, да еще и отдел в букинистическом. Да такой, что от одних названий глаза разбегались: Кафка, Пруст, Библия, Коран, Лютер, Казанова. Вот такой несусветский, но советский парадокс.
В 1970-е я учился в Литинституте, да и по работе поколесил по стране. Так что мой кругозор расширился. И если Алтай и остальная Россия мало чем отличались особенным, то Москва была совершенно другим миром. У нас по-прежнему в ходу были исторические романы и фантастика. Но гораздо больше читалось периодики: "Наука и жизнь", "Техника и жизнь", "Вокруг света", "Знание сила", "Техника молодежи". Последний читался, как молодыми, так и не очень. Особую популярность журналу придавало обсуждение загадок истории: ну там тайна Атлантиды, исчезнувшие цивилизации, утраченные технические секреты -- и загадки Вселенной, особенно есть ли разумная жизнь еще где кроме Земли.
А вот Москва жила другим. Интеллигенция раскололась на два лагеря. Одни запали на т. н. "деревенскую" прозу, которая никоим образом не касалась до жизни села с его реальными проблемами, а видела какую-то исконную, посконную, истинно народную Русь. С ее духовными идеалами, чистотой нравов, короче Русь бабушек с ясными глазами. Шукшин, Е. Носов, Белов, чуть позднее Астафьев с Распутиным правили здесь бал. Другая половина, попродвинутее глядела на Запад. Их идеалами были хемингуэевские мэны, высоколобые интеллектуалы Т. Манн и Гессе, буржуазные отрицальщики Камю и Сартр. Эти лагеря даже не противостояли друг другу: каждый из них жил в своем замкнутом миру.
Ну а среди московских интеллигентов старшего поколения процветали в лучах одобрения Трифонов, Г. Семенов, Рыбаков, чуть позже Маканин. Сегодня к ним причисляют и Битова, который тогда особой популярностью не блистал.
4) Период 1980-х гг распадается на два полупериода: до 1985 г и после.
Первый полупериод мне пришлось слишком много работать на хлеб насущный и особенно читать было некогда, тем более что работая в патентом бюро и издательстве мне и так по службе приходилось читать до колик в глазах. Поэтому я взялся за вдумчивое необильное чтение, и много лет подряд мусолил до дыр "Критику чистого разума" и "Капитал". И врезались они в меня по самые печенки.
Кант своими "Разум предписывает законы природе", "Человек знает о себе не то, каков он есть, а каким он является себе", "Ты должен вести себя так, чтобы твое поведение могла быть всеобщим законом…". Кант подвел под мой атеизм философский фундамент. Мы все в СССР были атеистами, но какими? Бога нет. потому что священник соседней церкви пьяница. Не то Кант.
"– Есть бог или нет? -- со свирепою настойчивостью крикнул Иван [черту]...
-- Голубчик мой, ей-богу, не знаю, вот великое слово сказал…
-- Не знаешь, а бога видишь…
-- Je pense donc je suis, это я знаю наверно, остальное же всё, что кругом меня, все эти миры, бог и даже сам сатана -- всё это для меня не доказано, существует ли оно само по себе или есть только одна моя эманация, последовательное развитие моего я, существующего довременно и единолично" ("Бр. Карамазовы").
Маркс убедил меня в неизбежности гибели капитализма и т. н. рынка. Капиталистическое производство, доказал мне Маркс, может быть только расширенным. Капиталист, который став богатым, не стремиться стать еще богаче, просто прогорает. Если производство не расширяется, оно стагнирует. Но сколько ты не расширяй рынок, охватывай новые области, раскидывай шупальца по все новым странам и континентам, рано или поздно упрешься в стену, когда дальше расширять уже некуда. Что мы и наблюдаем сейчас.
Привитая Марксом вакцина оказалось столь стойкой, что рыночная вакханалия, которой мы заразились чуть позже, не оказала на меня никакого действия.
А во второй половине 1980-х появилось то, что раньше было под запретом или выпускалось в недостаточном количестве. Но, мое, как и у нас всех внимание переключилось на газеты и журналы, в которых злобствовала публицистика. Читалось и смотрелось по телевизору много, но все это промелькнуло как пустой сон, и ничего не оставило в душе. Но не в памяти. Особенно помнятся те пророчества, которые сбылись. Помню как Собчак и Явлинский вопили в ответ на "Берите суверенитета, сколько хотите" свое "что вы делаете. Разводиться нужно цивилизованно, выяснить, кто с чем и при каких обстоятельствах входил в России и в СССР, и размежеваться по уму. Куда там. Одни вопили: не дадим развалить Союз, другие демонстрировали не сдерживаемый никаким разумом парад суверенитетов.
И хотя я тогда уцепил и Августина, и Экклезиаст, и Джойса с Кафкой и Прустом на пару, но до читать их глаза не доходили.
Многообразие интересов и течений не дает выделить основные фигуры того сумбура. Мужчины в провинции ударились в экономику. Статьи Лациса, Валового, Бергмана читались и обсуждались влет. Женщины больше налегали на религию. В нашей сугубо атеистической стране ко всеобщему удивлению вдруг оказалось немеренно православных. Ну и черная магия, гадания были у нестойкой части населения в ходу
5) 1990-е означились массовым выпуском книг на все вкусы, правда в ужасном полиграфическом оформлении и еще с ещё более ужасной издательской подготовкой: ни тебе комментариев, ни предисловий-послесловий. Но вскоре уже начался сброс старых книг, когда за бесценок можно было обогатиться всеми теми сокровищами, которые выработала мировая мысль. Библиотеки и магазины просто выбрасывали редчайшие по советским временам издания прямо на помойки.
Да и Интернет открыл доступы к архивам и редким изданиям.
С помоек я затащил в свой дом как новенького не разу нечитанного 25-титомного М. Горького (там попадались даже неразрезанные страницы), а из Интернета латинские тексты.
Мое чтение переключилось на собрания сочинений. Стриндберг научил читать меня все, что написано одним автором, включая письма и счета за отопление. И ты постепенно шаг за шагом начинаешь не просто восхищаться им, но и понимать его и невольно подпадать под его влияние. И видишь то, что ускользает или не бросается в глаза даже при внимательном чтении разрозненных вещей. Вальтерскоттовы романы так и захватывают стремительностью сюжета, мельтешением колоритных фигур. Тут тебе и могущественные повелители, и красивые дамы и благородные рыцари. Вот Айвенго и молодой рыцарь на турнире на полном скаку несутся навстречу друг другу. Однако плохо объезженный конь под молодым рыцарем шарахается в сторону. Но Айвенго не только не спешит воспользоваться внезапным преимуществом, но, подняв копье, проезжает мимо, после чего предлагает сразиться заново. Противник отказывается, сказав, что он уже побежден благородством Айвенго.
И только, переходя от роману к роману, даже не замечаешь, а невольно ощущаешь основную подспудную тему их всех: крушение рыцарства и победа прагматизма и расчета.
Телевизор в те годы серьезно подорвал читающую публику. Разве лишь газеты кое-как улавливали ее. Да и времена были такие, что читать особенно было некогда. Я с 1991 по 1996 не прочитал ни одной книги, работая не только в субботу, но частенько прихватывая и воскресенье.
6) 2010-е -- годы и далее. Лафа кончилась, новые книги перестали выпускаться, а старые в свободном доступе иссякли. У нас на Алтае позакрывали все книжные магазины, библиотеки наполнились фэнтзэийной, дамскороманной и детективной белибердой. Интернет показал любителям чтения фигу -- не фиг быть образованным на халяву. Хочешь быть умным -- плати.
Читал только то, что осталось от старых времен. А учитывая подступившую старость больше слушал классику в аудиоисполнении. Открыл, насколько привлекательнее поэзия и драматургия на слух, и насколько не слухабельны романы и даже рассказы с повестями. Об эссе уж и молчу. И еще пристрастился к афоризмам: времени отнимают немного, но позволяют много думать, сопоставляя свой опыт с чужим. Понял, что афоризм -- это не витиеватость мысли, а ее точность. Которая невозможна вне контекста. Поэтому не стоит хвататься за всю эту попсовую пошлятину, предлагаемую всякими сборниками мудрых мыслей в книгах, журналах и сети.
Стоит читать отобранные или даже собранные одним автором мысли. В постоянном общении ты и познаешь их мудрость. Козьма Прутков, афоризм N 8 "Усердие все превозмогает; афоризм" N 30 "Бывает, что усердие превозмогает и рассудок". (На самом деле первая формулировка афоризма встречается на протяжении книги несколько раз, и только в конце вторая).
Без конца читаю и перечитываю Канта. Многое уяснил из его "Критики чистого разума", и так же как и вы тащусь по этому поводу от тихого удовлетворения. Сколько людей не читали и не понимали Канта, как и других философов, и ничего: живут себе припеваючи, чего и нам желают. А я нет. И зачем тогда, кажется, Кант? И все же когда чувствуешь себя умным, есть в этом какая-то отрада: с полным правом смотришь на своих сограждан, даже на тех, кого уважаешь, как скажем на математиков, которые такие логические цепочки выстраивают в уме, что мама не горюй; и даже на тех, кого любишь -- так вот даже на них, как бы снисходительно.
Особенно потому, что тобою -- говорю про себя -- Кант не просто понят, но и усвоен. И прежде всего его критический запал. Кант плохо владел языком (философии, в рассуждениях на общие темы он умел быть и понятным, и остроумным, и увлекательным). Поэтому-то он писал, скажем прямо, весьма коряво и поэтому он во многом и не понятен.
Скажем, когда обычно говорят о критике чего-то, подразумевается, что это что-то либо опрокидывается как ошибочное, либо вообще опускается ниже плинтуса.
У Канта же под критикой понимается иное: исследование границ использования того или иного подхода или понятия. Его ключевой вопрос к ним quid iuris -- а по какому праву? Поэтому критикуя чувства, рассудок, и прежде всего разум, Кант пытается показать их силу и возможности, но и границы этих возможностей. Именно в этом, а не в общепринятом смысле стоит понимать его употребление слова "критика".
Именно этому-то критическому запалу я обязан Канту. Вот сейчас менее, чем недавно, но достаточно бурно, обсуждается вопрос: СССР -- это хорошо или плохо. Рубятся, хотя и словесно, но безоглядно и без смысла. И никто не удосуживается критически взглянуть на проблему: А был ли в СССР социализм или одно его название? А были ли у него достижения или одни недостатки? А какова природа и тех, и других -- от самой ли сути социализма или от его недостроенности? и т. д. Вот это я называю критическим подходом.
читаю с удовольствием и других философов. Понимаю ли я их? Трудно сказать. Скорее всего понимаю по-своему, понимаю нечто через них, понимаю не Гегеля или Спинозу, а открываю для себя истины через Гегеля или Спинозу.
Читаю в челночном режиме весь текст подряд. Кое-что понятно, многое нет. Стараюсь не заморачиваться на нпонятном, а идти мимо и дальше, пока не наткнусь на нечто, что вдруг ударяет тебя неожиданным смыслом. Отмечаю это место и иду дальше. Потом чттаю по отмеченным местам звркая вокруг, чуть вперед, чуть назад или через сотни страниц.
Получается так, что я схватывая отдельные кусочки, собираю из них нечто свое целое, а потом из этого целого возращаюсь к этим кусочкам, утверждаюсь в них или переосмысливая. То есть иду от частей к целому, а поотом от целого снова к частям. И так много раз. И не спешу. Спешить мне особенно некуда
Читатели же, похоже, в стране окончательно повывелись. Если и сохранились какие-то духовные запросы, то их заменили телевизор и компьютер. Общество разоатомизровалось, и какие-то общие духовные направления полностью исчезли.
Допусим, есть у меня знакомый врач-ренгенолог. Работает он за городом. Каждый день туда и обратно 2 часа на автобусе. Чтобы не терять времени даром, он слушает аудиофайлы, по большей части классику.
Много любителей фэнтэзи и детективов. У другого знакомого излюбленный жанр политические детективы из современной жизни. Оказывается, есть компьютерные программы, которые озвучивают подобную литературу. Голоса то ли людей, то ли роботов металлические, но ему нравится. Работает он инженером-проектировщиком и слушает по вечерам за расчетами. Что он слышит при этом и что рассчитывает, для меня остается загадкой. Но так сейчас поглощают духовную пищу многие.
У меня жена целыми вечерами готовит учебную документации и при этом смотрит фильмы. Фильмы исключительно "культовые".
РЕЗЮМЕ:
Книги сопровождали меня всю жизнь, и мои пристрастия к тем или иным из них менялись. Как менялось и отношение к отдельным авторам и произведениям. В молодости и старости одни и те же книги видишь по-разному
1) Такой милый и очаровательный Незнайка вдруг оказывается отвратительным типом. Врет про воздушный шар, приписывает себе чужие заслуги. Но это еще полбеды. Хаманит отсутствующего товарища, называя Знайку трусливым и глупеньким. А когда Ворчун пытается заступиться за того, сразу ставит его на место: "Ты что, снова в больницу захотел? Смотри, а то я мигом тебя туда отправлю". Да и мир малышей и малышек это идеализированная наша советская действительность, многие черты которой автор невольно отражает. Медуница, такой принципиальный и заботливый доктор -- целую ночь не смыкала глаз у заболевшего Пульки -- держит насильно в своей больнице здоровых малышей, ибо малышам нельзя давать свободу: они де обязательно будут хулиганить.
2) Марк Твен моралист до мозга костей. Отсюда его сарказм и обличительный пафос. Но отсюда же и вера, что в человеке есть здоровое нравственное чувство и оно может победить, несмотря на настойчиво вбиваемые обществом предрассудки. Всю повесть Гек Финн кается, что он помогает скрываться беглому рабу. Когда красивая девушка Джейн, которой он помог избавиться от двух мошенников, говорит, что будет всю дорогу молиться за него, Гек саркастически ухмыляется про себя, знала бы де она за кого собирается молиться, выбрала бы себе задачу полегче. "На а я бы молился за эту девушку все время, если бы от молитвы такого, как я, мог быть хоть какой-нибудь толк". Как же надо было пропитать пацана предрассудками, чтобы он, делая доброе дело, сам себя стыдился. И когда Джима поймали, Гек стал нарочно вспоминать про него все только самое плохое. Да вот только ничего у него не получалось. И глубоко вздохнув, он пошел выручать своего товарища: "Похоже, я совсем пропащий и гореть мне в аду".
3) Иностранный язык помогает освободиться от власти слов, когда один и тот же текст читаешь на русском и иностранном языках. Одновременно ты видишь красоту иностранных языков, понимая, что русский еще не весь свет в окошке. И вместе с тем гордишься, что и русский, особенно Пушкина и Чехова на пару с Тургеневым, чего-то стоит. "Мы любим Пушкина за то, что мы узнает красивый русский язык, а не тот, к которому мы привыкли на базаре" (Налбадян). И вгрызаясь в иностранный, ты больше ценишь красоту родного.
4) Кант -- это все тот же немец: очень умный, пунктуальный, высоконравственный. И океан мысли. Я не знаю другого философа, который бы сумел объяснить все. Куда ни кинь свой умственный взор, пытаясь докопаться до основ, всюду натыкаешься на Канта. "Но его знания не фосфоресцирует". Так, Я Канта, это всего лишь представление, которое помогает собрать в одну кучу различные впечатления. Но ведь
Только для живых ведь благословенны
Рощи, потоки, степи и зеленя.
Слушай, плевать мне на всю вселенную,
Если завтра здесь не будет меня!
Я хочу жить, жить, жить,
Жить до страха и боли!
Хоть карманником, хоть золоторотцем,
Лишь бы видеть, как мыши от радости прыгают в поле,
Лишь бы слышать, как лягушки от восторга поют в колодце.
Маркс прекрасно объяснил природу капитализма. Но ведь человечество не началось с капитализма, и с его гибелью оно не закончится. И что такое человек? Глупое, ленивое, жадное существо или все же? И законы никакой объективной реальности мне этого не объяснят.
5) Вальтер Скотт, оказывается, смотрит на жизнь без розовых очков. Все-то он видит, все замечает: глупость, обман, жестокость, подлость. Но показывая низменные стороны жизни, не концентрирует на них внимания, отчего его повествование не отталкивает. Вот под водительством Карла Смелого рыцари Бургундии и Франции бросились как на затравленного волка на веселую охоту против Вепря Арденнского. Тот же, используя несогласованность в их рядах, внес в их действия полный хаос. И лишь оставшийся в арьергарде маршал д'Эмберкур с трудом сумел навести порядок и привести дело к победе.
И какую он получил награду? Разгоряченные рыцари с герцогом во главе давай состязаться, кто лучше обсмеет не бросившегося в битву военачальника. Тот начал огрызаться, и лишь герцогский шут, сумел погасить эту ненужную распрю. Не могу не отметить еще один штрих, показывющий зоркий взгляд писателя. Французский король был занят при дворе герцога переманиваем его толковых придворных. Кого брал лестью, кого подкупом. И вот, когда все смеялись над д'Эмберкуром, он тихо подошел к нему и, сказав вполголоса: "Я оценил ваши действия. Не будь вас, мы бы потерпели поражение", и тут же отошел.
О ЧТЕНИИ КНИГ
http://proza.ru/2022/09/24/1182