читаю

Читаю. я и книги. книги и жизнь

Дух противоречия
Агния Барто в «Записках детского поэта», упоминая свойственный даже малышам (не то что подросткам) дух противоречия, приводит в пример четырехлетнюю Катю, которая так переделала стихи:
Не на мосту,
Не два козла,
Не встретились,
Не рогами.
Последнее время все чаще хочется быть как Катя.

*****
Баламут
Однажды Константин Бальмонт, влюбившись в месяц на небе, шагнул в море прямо в пальто и с тростью в руках. Двинулся по лунной дорожке, пока вода не добралась ему до горла, а волна не смыла с головы шляпу.
Он вообще был большим баламутом. В соответствии с настоящей фамилией своего прапрадеда – Баламут.
Но как же это здорово. Внезапно очароваться и пойти, повинуясь детскому восторгу. Презрев условности, не обращая внимания на случайных зрителей. Не для эпатажа или рисовки, а поддавшись порыву, желанию понять и стать ближе. Прикоснуться к тайне. Вместить в себя чудо. Не заботясь о том, что испортишь одежду, а то и вовсе захлебнешься.
Длить эту минуту, проживать ее на полную катушку.
Хорошо бы грядущий год подарил такое внезапное очарование и желание устремиться – неважно куда: вслед за птицей, человеком, идеей…
И пусть тонут все шляпы и трости.

*****
Правка
По воспоминаниям Н. В. Берга, Гоголь советовал, как писать: водянисто набросать и отложить, через некоторое время достать, перечитать и поправить, отложить, и так восемь раз. Я сходным образом однажды писала письмо одному человеку после расставания. Финальные слова были произнесены. Жирная точка поставлена. Но все кажется, недоговорил… Сейчас ведь значительно проще – не надо, по совету Николая Васильевича, заметки на полях делать, а если не хватает места, приклеивать сбоку клочки бумаги, а когда все исписано, переписывать заново. Можно просто до изнеможения править компьютерный файл.
И я правила. Сначала каждый день переписывала, потом редактировала пореже. А в какой-то очередной раз открыла и вообще не поняла, что там написано. Вижу только стилистическую погрешность – трижды повторенное «очевидно, что». А мне уже ничего не очевидно. Кроме факта, что в черновых вариантах над утверждением «мы разные» витала непроговариваемая надежда, а теперь «разные» равно «чужие».

*****
Начитавшись Алексея Крученых
Мир застыл. Белый, ледяной, в нем нет текучести, но есть статичность и пошлость. Столько глупых слов вокруг! Неповоротливых, лишенных влаги.
Стала бояться слов. И они мстят в ответ – чужие, негибкие, не мои. Гну их, прилаживая к вибрирующей ноте, но не могу определить ни тембр, ни высоту, ни длительность.
Заумь могла бы спасти.
«От смысла слово сокращается, корчится, каменеет, заумь же дикая, пламенная, взрывная…»
Мизиз…
Зынь…
  Ицив –
Зима!..
Замороженные
Стень
Стынь…
Снегота… Снегота!..
Стужа… вьюжа…
Вью–ю–ю–га – сту–у–у–га…
Стугота… стугота!..


*****
Дутые пироги
Сижу-лежу с ковидом. Снова, как и в первый раз, мне отрубили обоняние: ни лимон, ни чеснок – ничего не чую и вкусов не различаю. Соленое-несоленое – все едино. Грызла грушу – с виду ароматная. И так ее, и эдак, поняла только что сочная.
Температура пять день в районе 38 – не смертельно, но неприятно, читать могу, но не новое, поэтому после музея в Хамовниках взялась за дневники Софьи Андреевны.

Это, конечно, бездна страстей, СА – подлинная стихия, но у меня из-за собственного состояния фиксация на болезнях. А этого там предостаточно – Лев Николаевич в последние годы много болел, супруга за ним преданно ухаживала. Причину его частых недомоганий СА усматривала в вегетарианстве. Что вполне вероятно – он был строгим веганом. Овсянка, манка на миндальном молоке, суп с рисом, спаржа, картофель, цветная капуста, хлеб с медом, сухофрукты с хлебом (перехватывал в кабинете, когда проголодается) – его обычный рацион. Отсюда «атония кишок, больная печень и катар желудка». Когда же, по ее многолетним наблюдениям, ЛН переутомлялся, переохлаждался или переедал, то происходило обострение. А не сдерживался граф часто – все-таки мужчина крупный, ежедневно занимался физическим трудом и спортом. И то грибов маринованных налопается, то чечевицы, то фруктов. «Сегодня за обедом я с ужасом смотрела, как он ел: сначала грузди соленые, потом четыре гречневых больших гренка с супом и квас кислый, и хлеб черный. И все это в большом количестве».
Когда совсем разболеется, уговаривали хотя бы на яйца. С трудом соглашался – «ему это неприятно, но слабость и немощь тоже неприятны». А кофеин в кофе подсыпали обманом.

Но больше всего мне нравятся методы лечения. Они в их семье универсальные.
Самое первейшее – клистир с касторовым маслом. Чтобы не приключилось, первым делом делают клизму. Ухудшение – три клизмы. Далее растереть тело камфорным спиртом. Укутать грудь ватой. Горячее прованское масло на живот.

Когда Толстой слег в Гаспре с воспалением легких, болтался между жизнью и смертью, к нему в Крым съехались лучшие врачи. Рекомендовали лечение, питание и, прямо скажем, странное по нынешним представлениям питье: молоко с коньяком, вода с вином, шампанское. Вино можно заменять портвейном, но не больше двух рюмок в день. И вот, февраль 1902 года – у ЛН кризис, жар, тяжелая ночь, стесненное дыхание, а «он все пил воду с вином и шампанским».

А еще врачебный консилиум рекомендовал ему дутые пироги. Не знаю, что это, но я бы ими тоже полечилась, особенно если запивать шампанским.

*****
о своевременности
Бабушка (94 года) читает Майн Рида, старый оранжевенький шеститомник.
Спрашиваю:
– Ты чего вдруг?
– Так я ведь раньше не читала, вот и взялась. Вам всем он очень нравился. И мать твою, и тебя не оторвать было. Не понимаю, что вы в нем находите?..
– Ба, так он нам когда нравился?! В 10-12 лет. А тебе, при всем уважении, немного поболее.
– Да какая разница! Индейцы, прерии, мустанги, скальпы снимают… Скукота.

В первый раз я прочитала его основные романы в 9 лет. (Специально сейчас сверилась с тетрадкой – я записывала в детстве прочитанные книги по годам.) Была в диком восторге. В 12 лет прочитала уже шеститомник полностью. Была в восторге. Лет десять назад попалась на даче «Квартеронка», которая мне больше всего у него нравилась, еле домучила. Что еще раз доказывает аксиому – всему свое время, и книги не исключение.

*****
Уж никуда
Интересуюсь у бабушки, как дела.
После несколько театрального вздоха получаю ответ: «Уж никуда не годна я… Под старость жизнь такая гадость».
Это она по моей наводке прослушала аудиокнигу «Евгений Онегин» в прочтении Валентина Гафта.

*****
Высь поднебесная, даль непроглядная
Читаю небольшую автобиографическую книжицу Франсуазы Саган. Вроде как она впервые перечитывает свои романы и ретроспективно высказывает свое мнение о них, вспоминает, как ей жилось, когда сочиняла, реакцию критики. Больше всего удивило замечание, что она крайне редко в своих произведениях писала о природе, поскольку это «слишком личная тема». То есть все ее книжные любовные страсти-мордасти – не личное, а природа личное.

Ну, это совсем не наш подход! Мы о природе любим и говорить, и писать, и читать. Про погоду выручает и когда сказать нечего, и когда хочется поговорить, ничего при этом не сказав. В художественном изложении это и прелюдия к действию, и обязательный фон повествования.
 
Так было задолго до соцсетей, заваленных желто-красными кленовыми листочками и рябиновыми гроздьями с восхищенными подписями.

Об этом писал Чехов, перечисляя литературные штампы: «Высь поднебесная, даль непроглядная, необъятная… непонятная, одним словом: природа!» (Сам будучи при этом великим описателем этого всего – от приазовской степи до рыбной ловли.)

А вот так Чехов пародировал современный женский роман: «Был полдень… Заходящее солнце своими багряно-огнистыми лучами золотило верхушки сосен, дубов и елей… Было тихо; лишь в воздухе пели птицы, да где-то вдали грустно выл голодный волк».

Ну а как молчать и не восхищаться этой красотой (уж как умеем).
Этими жирными утками-попрошайками – их столько фотографируют, что скоро у каждой московской будет собственный портрет. Важничающим лебедем, стремительной белкой. Смешением всевозможных красок. Завалами разноцветных листьев и мчащейся по ним белой собачке в красном ошейнике (сам бы помчался), терпким прелым запахом осеннего леса. Как не застыть перед выползшими наружу причудливыми старыми корнями. Или не задохнуться от трогательности синенького цветочка (боже, как я люблю синенькое!).

И такая сказка вокруг, такая хрустальная тишина, что и грустному вою голодного волка не удивишься.

*****
все будет, как должно быть
В последнем романе Фэнни Флэгг «О чем весь город говорит» есть персонаж – одинокая учительница, выучившая всех детей Элмвуд-Спрингс, любившая всю жизнь своего ученика, но так и не вышедшая замуж. Умерев, она прибыла на кладбище «Тихие луга» – не рай, но довольно приятное место, обитатели которого могли общаться, видеть, слышать. Там она встретилась и со своим возлюбленным, и с другими ранее ушедшими жителями городка. И вот что надумала.
«За долгие годы размышлений Люсиль пришла к выводу: ты можешь не понимать, почему жизнь твоя сложилась так, и не иначе, но в итоге все будет, как должно быть». В оригинале: «… people may never really know why their lives turn out the way they do, but in the end, they usually turn out exactly the way they’re supposed do».
Оно, конечно, совершенно не так. Но звучит крайне утешительно.
(И, кстати, впоследствии Люсиль превратилась в красивую желто-черную бабочку, упорхнувшую вместе с любимым в Южную Америку.)

*****
Сам по себе
Татьяна Черниговская, известный широким массам ученый, занимающаяся когнитивными исследованиями, любит задавать всякие неудобные вопросы, точнее, такие, которые ты бы не задал, просто не догадался. И вот на ее лекции «Искусство и мозг» прозвучало: «А существует ли текст сам по себе, даже если у него нет читателя?» Вопрос не провокационный, как кажется сначала. И не детский, и даже не философский. А самый настоящий хороший вопрос.
Я думаю, существует. Как только текст каким-то образом оформился, он живет. Но для его жизнеспособности должно быть что-то еще. Хармс определял это так: «…не идея, не содержание, и не форма, и не туманное понятие «качество», а нечто еще более туманное и непонятное рационалистическому уму… это – чистота порядка». Этой чистотой наделено все живое, и она отражается в живом тексте. Поэтому даже если это дневниковые каракули, даже если такой текст останется никем не прочитанным, он живет и утверждает свое бытие.
Но как человек (не каждый) ищет соучастия, так, видимо, ищут его и тексты (не каждые).

*****
Смотреть с поправкой
Сергей Гандлевский в «Бездумном былом» пишет, что с годами у него «…стало изредка получаться смотреть на людей с поправкой на нашу общую стопроцентную смертность…»
Хороший метод. Когда общаясь с неприятным человеком, подспудно помнишь о его неминуемом и скором уходе (а он в любом случае скорый, сколько бы времени не оказалось впереди), неприязнь сдувается. Уступает место жалости и терпимости.
У меня тоже стало получаться.