Балы. Общество того времени жить без них не могло. Их планировали заранее, готовились тщательно и не только хозяева, которые тратили целые состояния на такие мероприятия, но и гости. Дамы шили наряды, кавалеры тоже не отставали. Будущее событие бурно обсуждалось между приятелями при встречах и визитах.
Незамужние девушки грезили о знакомствах, любовных приключениях, запускали сплетни и интриги в свою пользу, да и замужние дамы были не прочь пофлиртовать и посплетничать. А уж, стоило появиться новому персонажу, как тут же вокруг него, будь то женщина или мужчина, закручивался водоворот событий, разговоров и интриг. Новенькие всегда и везде вызывали повышенный интерес, развлекали общество, будоражили тихую жизнь светского болота.
Таким новеньким в этот раз стал Эгрим. Успех премьера открыл ему двери в общество, хотя он не был настоящим дворянином или знатным человеком.
Следует заметить, что нравы того времени оставались суровыми в этом плане, и все же настоящие таланты, покорявшие сердца обывателей, пользовались успехом среди сильных мира сего, особенно как нечто необыкновенное и любопытное. Всем хотелось прикоснуться к чуду в человеческом обличии, испытать его, а у некоторых даже возникало жгучее желание доказать, что они такие же простые смертные, как все.
Что двигало такими людьми? Возможно, элементарная зависть, они подстраивали всякие пакости и ловушки, лишь бы уличить гениев в заурядности, обнажить их слабости. А затем потешаться в сплетнях и пересудах. Так развлекалось высшее общество. Скука – самое тяжелое состояние знатного сословия, и боролись с ним, как могли. Новенькие были в самый раз для этого, тем более артисты.
Как-то после спектакля молодой отпрыск знатного рода Шварценбергов пригласил Эгрима на бал, который должен был состояться через неделю. Он озвучил приглашение в гримерке, куда вломился вместе со своей будущей супругой, ярой поклонницей певца, как он утверждал.
Эгриму было приятно.
Молодой человек, будучи воспитанником барона, бывал на балах и имел достаточное представление о таком мероприятии.
Он ответил молодой чете согласием, хотя лучше бы они прислали приглашение, как было принято в их кругу. И действительно, пару дней спустя, слуга принес изящную карточку от Шварценбергов вместе с другими письмами на серебряном подносе.
Правила приличия были соблюдены и отказать уже было нельзя. Эгрим в тот же день посетил своего портного и заказал новый костюм.
С улучшением финансового положения молодого человека, изменился и его костюм. В отличии от других кавалеров, которые одевались вычурно, дорого, в расшитые камзолы, юноша любил сдержанность и простоту одежды, конечно из самых дорогих и хороших тканей. Ему хватало расшитых и ярких костюмов на сцене.
Памятуя о том, какой наряд ему предоставила когда-то герцогиня Валески, похожий на ливреи её слуг, Эгрим всегда старался избегать всяких украшений и излишеств. Зато изящество линий, аккуратность швов, выглаженность были его непременным условием.
Учитывая все эти составляющие, представьте, каким красавцем он явился на бал. Тонкие кружева чуть заметно выглядывали из рукавов его отглаженного бархатного фрака, но не черного цвета, как было принято, а с фиолетовым оттенком, ворот рубахи тонкого полотна охватывал белый кружевной галстук, обтягивающие брюки более светлого тона и добротные туфли из кожи черного цвета с еле заметными пряжками. Этот костюм удачно подчеркивал безмятежное, по-детски наивное открытое выражение лица молодого человека.
Он очень волновался и был готов к любым неожиданностям этого вечера, и всё же, ему удавалось успешно прятать свою тревогу под улыбкой и наивностью.
После короткого представления гостей, незнакомых друг другу, зал загудел сдержанными голосами мужчин, которым было что обсудить, и залился переливами негромкого смеха женщин, которым было над кем посмеяться.
Эгрим благоразумно занял почти незаметное место у левой колоны, ему не хотелось ни выслушивать, ни отвечать на глубокомысленные глупости.
Ещё с малых лет в замке своего наставника он постиг науку ведения светской беседы, хорошо знал историю, философию, разбирался в живописи и музыки. Ему ничего не стоило поддержать разговор на любую тему. К тому же, приученный к познанию нового, Эгрим продолжал свое обучение и развитие посредством чтения различной литературы. Но ему не пристало быть в центре внимания молодежной тусовки того времени, просто не хотелось.
Из-под опущенных ресниц он наблюдал за всей этой развязной толпой, соревнующихся в остроумии, людей и безразлично скучающих представителей старшего поколения. И только звуки мазурки, вальса или польки заставляли всех галопировать или выделывать синхронные па через все комнаты, настолько многочисленны были гости.
Эгриму долгое время удавалось оставаться вне этого действа, вжимаясь в колонну, поддерживающую потолок и увитую лепниной в виде плюща. Но вскоре небольшая группа молодых людей во главе с хозяином поместья приблизилась к нему. Это было так ненавязчиво, как бы в результате спонтанного перемещения по залу, хотя на самом деле специально.
А когда они поравнялись с ним, хозяин представил его как барона фон Бока младшего, умолчав при этом о его подлом происхождении. Эгрим же познакомился с прекрасными девицами и юношами знатных родов. Молодому человеку приходилось только улыбаться и слегка кланяться.
Завязалась беседа, где и проявились таланты и познания нового члена общества. В итоге этого знакомства, по правилам хорошего тона он должен был пригласить какую-нибудь незамужнюю девушку на танец. Он выбрал не самую молодую и не самую красивую дочь богатого промышленника-англичанина Юну Чейз.
Девушка была светлокожая, бледная, очень стройная, почти тощая, что придавало ей нездоровый вид. Но двигалась она плавно и изящно. Было заметно, что она не один час провела в танцевальной зале. Эгриму, который не имел практики в танцах, было легко с ней.
На этом раунде большинство его танцев были записаны в танцевальную книжечку госпожи Чейз. Конечно, это развлекло Эгрима.
Нужно также пояснить, что в чопорном английском обществе, например, если холостой джентльмен танцует с незамужней девушкой более двух раз за вечер, он обязан сделать ей предложение, этого будет ждать от него общество. Но в Австрии, слава Богу, этих строгих правил не было, танцуй сколько хочешь.
После танцев меломаны собрались в зале поменьше с роялем у окна, а те, кто был равнодушен к музыке вышли в сад, подышать свежим воздухом, поиграть в новые игры для знати, такие, например, как «пастушка и пастух».
Начался концерт. Приглашенные оперные певцы и струнный квартет порадовали утонченный вкус присутствующих переливами музыки Моцарта, Бетховена, Гайдна.
Эгрим, пожалуй, впервые сидел в зале, как простой слушатель. Ошибки и неточности резали его уникальный слух, поэтому он недолго оставался на месте, выдерживая такую пытку.
Незаметно выбрался на балкон, а затем спустился на террасу и наконец в тенистых аллеях сада вздохнул с облегчением. Оказывается, ему трудно быть слушателем.
Он углубился в самые темные уголки природы. Ночная прохлада приятно обволакивала разгоряченное танцами и волнением тело. Ему нравилась усадьба, исполины-деревья, звезды, запутавшиеся в высоких кронах, лягушки, исполняющие свои «арии», при том чисто и осмысленно, кузнечики, обрывающие трели при его приближении.
В конце одной аллеи под нависшими дендритами пряталась скамейка с выгнутой спинкой и витыми ножками, и на ней никого не было. Эгрим присел на краешек, закрыл глаза и заслушался. Ему казалось, что никогда ещё он не испытывал такого покоя и умиротворения.
Он решил, что этот бал был успешным. Его никто особо не замечал, не расспрашивал, не напоминал о его работе и не просил петь, ему удалось почувствовать себя расслабленным и свободным среди этой знатной молодежи.
Немного отдохнув, молодой человек направился назад в зал, где заканчивалось музыкальное представление. Он остался стоять в конце помещения.
Но не тут-то было, хозяин Эрих фон Шванценберг, поднялся со своего места и быстро подошел к нему. Не успел Эгрим опомниться, как он громко произнес:
- О, дорогой друг, вы ведь тоже поете в опере и довольно успешно, не могли бы вы исполнить для нас что-нибудь. Будьте добры, порадуйте публику и ваших поклонников.
Все взгляды обратились к певцу, а он залился алой краской, будто его поймали за чем-то непристойным или недозволенным. В одно мгновение этой репликой было раздавлено его самолюбие и самоуважение. Конечно, он никогда не забывал, кто есть на самом деле – слуга, паяц, но сегодня весь вечер создавалась иллюзия его значимости и пусть не ровни для них, но хотя бы приближенности. Всё разбилось.
Но Эгрим не был бы Эгримом фон Боком, если бы показал свое разочарование. Он охрипшим(специально) голосом прорычал:
- Простите, друг, мой голос остался на подмостках театра, - и демонстративно покинул залу.
Не спеша он спустился в вестибюль, где тоже было полным-полно людей, взял свою накидку, шляпу и трость, жестом велел кучеру заложить карету и удалился. Сидя в своей коляске, поминутно подпрыгивающей на кочках немощёных улиц, молодой человек скрипел зубами он гнева и возмущения.
Тогда он окончательно понял, что сколько бы денег не получал за свои выступления, сколько бы восторгов и аплодисментов не собирал, ему никогда не приблизиться к этим напыщенным бездарям, не стать полноправным членом их общества, построенного на сословиях и знатности.
Утопая в атласных подушках кареты, Эгрим поклялся, что последний раз принимает приглашение на бал. «Каждый сверчок знай свой шесток» - горько улыбнулся он.
Гости вначале внимательно следили за диалогом хозяина и артиста, и даже одобрительно захихикали остроумному ответу певца, но быстро потеряли интерес к его персоне, а его уход вообще никого не огорчил. Только хозяин удивленно сдвинут плечами, а в следующую момент, рассказанная им пикантная история совсем о другом человеке, вызвала смех гостей.
Эгрим не был важной персоной, так что никто даже не заметил его быстрое отбытие. Чаще всего на таких мероприятиях принято было уходить не простившись, если вы не самые сильные мира сего и не из старшего поколения, перед которыми все падали ниц. Этих особ провожали хозяева с великими почестями, как и встречали.
Уже на следующий день к обеду Эгрим отправился в театр на репетицию и, вознося очередную музыкальную руладу под купол, восстановил своё растоптанное самолюбие.