100 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ГЕРОЯ ВОЙНЫ, МОЕГО ОТЦА ЩЕРБАКОВА ИВАНА ПЕТРОВИЧА
(28.10.1923-10.06.1964 гг.)
Северо-Западный фронт. Новгородская (Ленинградская) область.
Старая Русса–Демянск–Рамушево. Зима 1942 года.
...Самое страшное на войне – когда тебя долгое время не убивают. Схватки непрестанные. Полная безнадега остаться в живых. Горы трупов вокруг, а ты цел и невредим. Аномалия какая-то. Не должно так быть в реальности, если не заговоренный. Если все полегли, так все. Но шанс еще остается, когда в неполные двадцать лет приходится беспрестанно рисковать жизнью, физические и моральные силы на исходе. Когда под кадыком в глотке нестерпимо палит жаром, голову мутит от запаха сырой крови. Когда готов взвыть израненным тигром на полнотелую луну, в беспамятном сумраке рухнуть на истерзанную взрывами землю или в диком безумии броситься на клинок пламени из ствола немецкого пулемета.
Нет больше никакой силушки, настолько осточертело воевать. Устал до побеления зрачков в глазах, до изнеможения в обессиленном теле, до паралича легких за грудиной, когда и встать-то на решающий бросок невозможно. Нет адреналина. Нет больше мотивации. Да и жить уже расхотелось, не прельщают гражданские послевоенные вольности.
Иные молят, чтобы их ранило. А кто дотащит подстреленного бойца по снегу до медсанбата? Кто возьмется по-пластунски, взвалив на горб, спасать семьдесят пять килограмм живой массы плюс зимняя одежка с валенками, да винторез с сидором в придачу? Вызволять из беды примутся разве что сказочники, очковтиратели, иллюзионисты. Командир первый же подползет со спины и разрядит в голову обреченного человека обойму из табельного ТТ. На всякий случай. Для острастки. Чтобы другим страждущим неповадно было отвлекаться на вызволение из беды уже списанной со счетов жертвы. Ерунда все это. Мечты из категории «не может быть». Ранение вовсе не означает – спасение.
Но когда в пределах видимости еще появляется возможность путем неумолимой жертвенности нанести урон врагу – тогда другое дело. Тогда невозможное становится возможным. Откуда-то вновь появляются силы, в сознании вспыхивает ярким пламенем неистребимое желание жить. Убитые на твоих глазах сбоку, впереди, сзади боевые товарищи словно подталкивают для решения боевой задачи. Не мы, так ты реши вопрос. И не для пафосной родины, совсем нет. Для себя реши вопрос. Просто так надо, потому что ты мужик. Если не сможешь сегодня превозмочь себя, то завтра не уснешь кошмарным сном: совесть будет мучить за нереализованные возможности, за проявленную слабость, за неотомщенных друзей. Здесь и сейчас решай вопрос, парень.
– Вперед, орелики! Ура!
– А-а-а!
– Ура-а-а! Ур-р-р-а-а-а!
Как и ожидалось, от водокачки вдоль улицы ударили сразу два скорострельных пулемета. Поистине убойный фланкирующий огонь сметал с ног все живое. Первых краснозвёздных штурмовиков свалило, словно косой. Споткнувшись о распластанные тела, остатки второго и четвертого взводов попытались вырваться из-под свинцового ливня. Не тут-то было. С дистанции в триста метров пулеметчики без устали нашпиговывали свинцом тела, подающие признаки жизни. На флангах вообще труба дело. Хана пацанам, не вырваться им из объятий старухи с косой.
Черт знает, откуда, из каких щелей, на божий свет повылезали немецкие автоматчики с засученными по локоть рукавами суконных френчей. Сволочи, налегке воюют. Шинелки-то поснимали в тепле крестьянских изб. Один из фрицев, спотыкаясь об убитых ребят, почти в упор полоснул по мне неприцельно, от бедра длинной очередью. Видимо, зацепил. Потому как в грудь хлестко ударило наотмашь.
Оооо… Больно-то как. Опрокинуло навзничь. Мамочка моя, спаси и сохрани... Как умирать не хочется...
Не обращая больше на меня внимания, немцы суетливо побежали дальше вдоль села, добивая раненых. Надо же, сознание не уплывало. Значит, живой – пуля всего лишь прошла по касательной между предплечьем и ребрами слева. Тотчас сработали инстинкты на выживание: ощупывая себя, попытался шевелить рукой, сгибал-разгибал пальцы, хотел схватиться за рану правой рукой.
Внимание! Скорее почувствовал, чем увидел, как с немецкой стороны приближаются новые люди в мышиного цвета мундирах. Фрицы. Пришлось вытянуться в снегу, замереть, прикрыть глаза и притвориться мертвым. Один из немцев подошел вплотную к телу и ударил в пах носком кованого сапога.
Мерзавец. Проверил на всякий случай: жив ли русский. Увидев, что человек не шевелится, довольный пустился бегом следом за остальными.
С трудом оправившись от чувствительного удара в мужское причендальное место, чуть-чуть приоткрыл глаза. Со спины виделась спина удаляющегося изверга. На радостях в сознании блеснуло – в этот раз живой. Лучше бы о хорошем не думать, наверное – сглазил. Неожиданно, уходящий восвояси фашист остановился и неспешно пошел назад. Скотина. Скорее всего, усомнился в моей смерти. Сейчас добьет, мелькнула страшная мысль.
Жить оставалось столько, сколько потребуется немцу времени, чтобы преодолеть несчастные десять метров и разрядить в подранка рожок автомата. Подумалось: нелепая смерть, но еще мучительнее всего беспомощность при ожидании конца.
Немец возвращался с подготовленным к стрельбе шмайссером. Больше нельзя было не только шевельнуться, но и глаз приоткрыть. Как назло трехлинейка была завалена снегом, воспользоваться оружием невозможно. Фриц осторожно приблизился к неподвижно лежащему телу без знаков различий на шинели и со всей силы ударил каблуком в голову. Замер на секунду, ожидая результата и тут же для верности, на всякий случай, выпустил по лежавшему красноармейцу автоматную очередь. Сознание с легкостью выпорхнуло из разбитой головы...
По воспоминаниям моего отца гвардии капитана запаса Щербакова Ивана Петровича (28.10.1923-10.06.1964 гг..)
7 гвардейская стрелковая дивизия, 14 гвардейский стрелковый полк.