АВТОР - МАРИНА БЕЛУХИНА: http://proza.ru/avtor/uevfybnfhbq
Публикую на своей странице по её просьбе.
Почти до вечера Илья наслаждался любой, казалось бы на первый взгляд, самой обычной работой: колол чурки, сваленные возле дома ещё с прошлой осени, обстругивал доски, подбивая ими прорехи в заборе, подправлял крыльцо, даже заглянул в будку Тузика, решив, что пришло время строить новую - более просторную, да и утеплить бы не мешало. Зимы нешуточные, крещенские морозы аж за тридцатку заворачивают.
Что бы он ни делал, внутренняя радость не покидала его. В руках вновь появилась сила. Не силища, что прежде, так необходимая деревенскому быту, к которой он привык и сроднился, и по которой тосковал последние месяцы, но всё же сила – мужицкая, настоящая. Он чувствовал, как полновластно и торопливо бежит по венам кровь, отзываясь толчками в сердце и наполняя всю его сущность жизнью. Это ж какое счастье - жить и знать, что скоро у тебя будет сын! А если и дочь, то ничем не хуже! Но мечталось о сыне...
- Илюша, я к бабе с дедом, за пирогами! Вдруг да мама приедет! – выбежавшая из дома Зоя помахала ему ручкой. – Вернусь, будем ужинать!
Как только за ней закрылась калитка, здесь же, как из-под земли, выросла коренастая фигура Саши Добромыслова. Илья улыбнулся. Невысокого роста, едва дотягивающий до подбородка его длинноногой красавицы, парнишка смело взял её за руку, нисколько не смущаясь очевидной разницы в росте. Замечательный сын растёт у Михаила Антоновича! Правильный! Сколько ему – десять или одиннадцать? А уже мужичок! В любом деле наравне со взрослыми работает, а зачастую и лучше. Прасковья Устиновна не особо жалует их дружбу, нет-нет заворчит, что подруг иметь надо рядом, а не парней, но быстро затихает, стоит только внучке глаза поднять – огромные, чёрные, наполненные недоумением и горечью; махнёт рукой, возвращаясь к своим бесконечным хозяйским делам.
Мила не обещалась в эти выходные приехать, вычерчивает в общежитии свои графики движения поездов, решила всё же взяться за дипломную работу, второй год на последнем курсе застряла, никак выбраться не может.
- На защиту приеду с ребёночком, так глядишь, и придираться особо не будут, - шутила она, собираясь в Ленинград.
Осеннее солнце уже давно скрылось за горизонтом, густели чернилами сумерки, не спасали и две горевшие во дворе лампы.
- Бабка Панихида померла! – сообщила вернувшаяся от Устиновны Зоя.
- Как умерла? – глупо спросил Илья.
- Молча, Илюшенька! Как люди умирают, а то ты не знаешь! – совсем по-взрослому ответила девочка. – Старость пришла, легла и умерла. Баба, правда, говорит, что лежит, ровнёхонько живая, - передразнивая точь-в-точь Прасковью, произнесла последние слова девочка, - только что не дышит вовсе. А дед Никодим к дочери подался в Воронежскую, вернётся нескоро. Совещаются сидят.
- Так, может, и мне пойти? – окинув взглядом отструганные для забора доски, спросил Илья.
- А толку? Гроб сколотить некому! Вот тебе и деревня! Вроде не скажешь, что маленькая, а нет Никодима Терентьевича и похоронить не в чем человека, - качая головой, рассуждала Зойка, явно повторяя слова кого-то из взрослых, скорее всего своего любимого деда.
- Ты ужинай, Заюшка, без меня. Пойду я к Василичу, - Илья ещё раз посмотрел на свои доски, стянул с рук рукавицы, кинул их в дровяник, стряхнул со штанов остатки стружки и, слегка прихрамывая, поспешил к дому Хромовых.
Совещание было в разгаре. В самом центре кухни сидел опирающийся на палку Егорыч.
- Я было до магазину направился, смотрю, Захарна летит, помела только и не хватает. Ну, думаю, никак бяда стряслась! И ведь точнёхонько!
- Вчера ещё преставилась-то, да ведь никому и дела нет! Не Захаровна, так и лежала бы одна-одинёшенька, Панихида-то наша, - вводя в курс дела Илью, перебив Егорыча, проговорила Прасковья, одновременно накладывая зятю в тарелку гречневую кашу. – С чем будешь, Илюша? С молоком али так, с маслом? Котлеты ещё тёплые.
- С молоком, тётка Прасковья.
Семь лет прожили они с Милой, а тёща так и осталась для него тёткой Прасковьей. Многие пытались делать ему замечание, мол, какая она тебя тётка? Мать, стало быть, теперь? Но то, что укоренилось с младенческих лет, было уже никак не выкорчевать. Сама же Устиновна и внимания не обращала, а может, делала вид, кто её знает. Только раз и сказала:
- Зови, как зовётся, Илюша, не смотри на людей-то!
- У меня на чердачишке справная домовина, вот её и возьмём. Авось, Никодим не обидится, новый справит, а я, коли Господу будет угодно, ещё поживу, - рассуждал Егорыч, почёсывая свою плешину.
- Захаровна обмыла Панихиду, говорит, что и бельишко у неё приготовленное рядом сложено было, видать, готовилась к смертушке-то своей, чувствовала. А положить не во что, гроба-то нет, Никодим Терентьевич у дочери гостит. Один он во всей округе умелец, - продолжала Устиновна вводить в курс последних на деревне событий Илью, зорко наблюдая при этом, чтобы, упаси Бог, дорогой зять не остался голодным, подсовывая ему то один, то другой пирог. - Уж сделает так сделает, глаз не оторвать! Ни сучка ни задоринки!
Смех и грех с этими стариками! Илья чуть не рассмеялся не к месту, здесь же сделав вид, что поперхнулся.
- У меня и ситчиком красным обит уже, красивый такой, ладный, из дуба соструган-то! – нахваливал Егорыч свой гроб, нахлобучивая не по сезону тёплую кроличью шапку-ушанку. – Пойдём, Василич, глянешь, да и отнесть надо Панихиде, пущай лежит, да меня вспоминат добрым словом.
- Эта-то точно добрым вспомнит, - проворчала Прасковья.
- Не всегда она такой была. Три похоронки разом получила: на Степана – мужа свово, да на двух сынков, что из школы прямиком на фронт ушли. Тогда и разозлилась на весь белый свет, от людей отошла, никого к себе не подпускала. Приезжая ты, а мы все здесь в одном котле варились, всё друг о дружке знаем. Панихидой-то она стала после войны, а до неё, проклятой, Устиньей Ивановной звали.
Илья вместе с Василичем и подоспевшим вовремя Петром Морозовым перенесли с чердака деда гроб в дом к покойнице, возле которой уже сидели деревенские бабки во главе с Захаровной. В изголовье горели две свечи, посветлевшая лицом Панихида, чистенькая и опрятно одетая, готова была в свой последний путь.
Глава 12.
В глазах начало рябить, тонкие карандашные линии сливались в единую прямую; боль в спине не давала возможности сосредоточиться. Люся уже не раз пожалела, что взялась за дипломную работу. Надо было вначале родить, а потом думать об учёбе. В этот раз на «Перевоз» не поехала, решила, что в общежитии, которое расположено в здании самого института, ей будет удобнее: ездить не надо, тишина, к тому же, чистота и порядок. Купила в «Хозяйственном» магазине кипятильник, по утрам варила себе яйцо, на ужин довольствовалась чаем с бутербродами, а обедала в столовой ЛИИЖТа. Несколько раз сходила в «Чебуречную». Вкуууусно! Но сопутствующая следом изжога радости не приносила, не помогала и питьевая сода, не говоря уже о многочисленных кусках мела, которые она подъедала втихаря в кабинетах на кафедре управления процессами перевозок.
Вечерами бродила в одиночестве по городу, в любую погоду – и в дождь, и в туман. Ей нравилось, как болотисто чавкала под ногами опавшая листва, сплошь пропитанная ленинградской влагой и грязью мостовых, как и нравилось вдыхать в себя полной грудью горьковатый воздух осени. Варвара Николаевна говорила, что надо больше гулять, вот она и выполняла добросовестно её рекомендации - с удовольствием для себя и пользой для малыша. Потом возвращалась к себе в тёплую, уютную комнатку и принималась за свои графики и таблицы.
На днях её обещала навестить Лена, которая защитилась ещё в прошлом году, но это никак не сказалось на их дружбе. Подруга регулярно писала, а по возможности всегда звонила. Даже приезжала несколько раз к ним в гости. Люся же пока только собиралась…
«Всё! На сегодня достаточно!» - решила она и стала разбирать стол.
Ватман, на котором Люся старательно вычерчивала график движения поездов, сворачивать в трубочку не хотелось, потом проблематично на нём работать. Приходилось заставлять все четыре угла более или менее тяжёлыми предметами, а их под руками почти не было. В ход обычно шла банка с водой и учебники. Не найдя подходящего места, Люся положила ватман на пол. Ходить по нему некому, до утра полежит, ничего с ним не случится.
Выпив стакан молока с овсяным печеньем, попыталась полистать книгу, но мозг уже не подчинялся, текст не воспринимался, сил чертить всё равно больше не было, глаза слипались. Она натянула на себя ночную рубашку и легла спать. Раньше, чем через три дня домой по-любому не уехать, не справится. Надо обговорить с куратором – старенькой, уже далеко за семьдесят, крохотной и премиленькой, с нежно-розовыми щёчками Зинаидой Владимировной, давно уже не читающей в институте лекций, но ведущей дипломников, таблицы для защиты, хотя бы накидать их на черновике, а потом можно и уезжать. В принципе основная работа идёт к завершению, а по мелочам она как-нибудь сама справится.
Утром Люся проснулась задолго до будильника, с наслаждением потянулась и, решив, что выспалась, поднялась с кровати. Она успела сделать только три шага до выключателя, как из неё даже не полилась, а хлынула потоком какая-то жидкость.
«Воды отходят! Мамочка! Что же делать-то?» - мысли метались от одной к другой.
Не выбежишь в коридор за помощью, это же позор!
«Господи! Только бы на первый этаж не прошло!» - Люся машинально скидывала на пол свою одежду: халат, платье, кофту.
От стука в дверь она вздрогнула.
«Всё же просочилось, видимо…»
- Люсик, это я! Открывай! – послышался из коридора знакомый голос.
- Алёнка! – открыв дверь, Люся сразу же отступила назад, и, нащупав выключатель, включила свет. – Не испачкайся только!
- О, мама миа!
Не задавая лишних вопросов, Лена сбегала вниз к вахтёру, взяла ведро с тряпкой, таз и вернулась в комнату.
Люся, красная от стыда, пыталась отобрать у неё тряпку, но Лена слегка поддала ей по «мягкому месту».
- Не выдумывай! Мне совсем нетрудно!
- Дело не в этом, Алёнка…
- Я не из брезгливых! – перебила её подруга, не дав договорить. – Надеюсь, что и со мной это когда-нибудь случится, - вздохнула, после чего жалобно договорила, - так хочется маленького.
Немного успокоившись, Люся перевела взгляд на разложенный вчера на полу ватман и слёзы градом посыпались из глаз. Лучше бы она его скрутила! Весь её труд «коту под хвост»! Жалкий, облитый кусок бумаги, как его можно показать преподавателю?! А ведь почти всё расчертила!
- Люсик, не плачь! Я высушу и всё тебе переделаю, - пыталась утешить её Лена, обняв за плечи. – Аккуратно, как у тебя, честное слово! А сейчас давай собираться в больницу! Хоть и мизерные мои знания в акушерстве, но даже я понимаю, что у тебя отошли воды. Надо «Скорую» вызвать.
- Может, лучше такси? Стыдно мне как-то, да и я к Варваре Николаевне хочу.
- Тю! Нашла чего стыдиться! Ты вообще, зачем поехала-то, когда срок подпирает?!
- Так рано ещё мне, Алён, у меня же всего тридцать три – тридцать четыре недели по сроку. Думала, что ещё день-два и поеду домой.
- Думала она! Собирайся, профессор ты мой сообразительный, к своей Варваре Николаевне! Я пока за машиной. Вроде у метро видела, тусовались.
В приёмном отделении её не хотели принимать, но Лена быстро взяла ситуацию в свои руки, здесь же позвонила в гинекологию, через три минуты прибежала Варвара Николаевна, обняла как родную, сразу же заполнили медицинскую карту, выдали рубашку, халат, тапки и в сопровождении санитарки доставили в предродовую палату. Люся только и успела, что на ходу чмокнуть Лену.
- Я буду ждать! – донеслось ей вслед.
«Сейчас начнётся, надо потерпеть, будет больно…» - твердила она про себя в ожидании схваток, попутно рассматривая своих соседок по палате.
Из троих только одна тихо лежала на кровати с закрытыми глазами, две другие маршировали по периметру.
- Даже в туалет не выпускают! – возмущалась одна из марширующих. – Пятые роды! Как будто я не знаю, что такое потуги!
Вторая – бледная, измученная, с вытаращенными глазами то стонала от боли, обхватив руками огромный живот, то сгибалась пополам, то конвульсивно вытягивалась. В животе у Люси что-то ухнуло, кольнуло в бок, она обхватила руками металлическую спинку кровати, с силой сжала её и замерла в ожидании.
- Ребёнок! Кто-нибудь, у меня ребёнок! – растерянно прошептала Люся.
- В кровать! – гаркнула на неё та, что просилась в туалет и, открыв дверь в коридор, зычно прокричала: - Доктора! Женщина рожает!
Люсю шокировала нерасторопность медицинского персонала, казалось, что они не идут, а медленно подплывают к ней: санитарка, акушерка и только после них доктор, к тому же ещё и мужчина, молодой, скорее всего её ровесник.
- Принимать будем здесь! – распорядился он.
Внутри была сладостная истома, больше всего хотелось спать, глаза сами собой закрывались, и Люся проваливалась в сон.
- Тужься! – доносился до неё женский голос.
- Рассекаем! – это уже доктор. – Не родит!
- Мальчик!
Палата огласилась пронзительным детским криком.
- Какое рыженькое солнышко!