АВТОР - МАРИНА БЕЛУХИНА: http://proza.ru/avtor/uevfybnfhbq
Публикую на своей странице по её просьбе.
Илья торопился на собрание. Опаздывать он не любил, всегда приходил заранее. А сегодня так скрутило, что хотел бежать к матери, просить её сделать обезболивающий укол. Две таблетки анальгина принял, вроде отпустило. Последнее время приступы участились, не хватало ещё в преддверии Нового года загреметь в больницу! Если бы не тот злополучный день, когда он угодил в прорубь…
Бывает, что человек хочет переписать жизнь заново, с чистого листа, как говорится. Илья не хотел. Единственное, что он бы вычеркнул из своей жизни – это два дня. Первый – тот злополучный день, когда он угодил в прорубь, и второй – когда ударил по лицу мать. Два самых горьких момента в его жизни, которые занозой застряли в сердце, напоминая о себе от случая к случаю. Он знал, что мать его простила, но он-то себя не простил... Хотел верить в то, что дети у них с Милой обязательно будут. Осталось совсем немного подождать до окончания института, и тогда… А что тогда? Да ничего! Не будет у него детей! Никогда не будет! Остались его дети, вероятно, в олошкинской проруби… Если бы в тот вечер он не перепил с Юрасиком водки… Если бы… Почему он вообще связался с Золотовым? Последний человек ведь не только на деревне - по всей округе! А его к нему потянуло тогда. Юрасик много рассказывал о Миле. Поначалу забавные истории, нисколько не порочившие девушку. Это потом, позже, он распоясался и показал своё истинное лицо, поливая её грязью. Илья его неоднократно предупреждал, бывало, что и прикладывал слегка кулаки, а в тот зимний вечер не удержался – въехал со всего маха. Хорошо, что не убил! Ванюшка у него замечательный просто! Смышлёный такой парнишка и к нему, Илье, тянется. Каждую субботу приходит, как большой, с веником и чистым бельём, вдвоём они идут с ним в баню. Первыми! После них Мила с Зоюшкой. Чай садятся пить все вместе, потом он провожает Ванюшку домой, передаёт его Антонине, которая почти сразу после рождения сына перешла жить к Надежде. Обе женщины души не чают в парнишке, а Юрасик, сволочь такая, как пил, так и дальше пьёт, нет ему никакого дела до сына. Горько, что при живом отце, Ваня безотцовщиной растёт.
На собрание он всё же немного опоздал. Выступавший Добромыслов, бросив на него укоризненный взгляд, продолжил:
- Мы добились лучших производственных показателей не только в нашем районе, но и в области. Поголовье крупного рогатого скота составило более четырёх тысяч голов, надой на одну фуражную корову – пять тысяч сто семьдесят килограмм! Это заслуга нашего бесценного зоотехника – Ольги Анатольевны, которая в любое время суток, в любую погоду на своём посту. И это заслуга наших доярок и телятниц! Увеличилось поголовье свиней и птиц…
Опоясывающая боль в спине мешала Илье слушать директора совхоза, он попытался поудобнее устроиться на стуле, но при малейшем шевелении становилось только хуже. Подступила тошнота. Он не мог встать и уйти, но и терпеть подступившие рези сил уже не было. Казалось, тело заковали в сжимающийся металлический обруч, что он вот-вот сойдётся где-то там, за спиной, и разорвёт все внутри.
- Илья, что с тобой? – тихо спросил у него сидевший рядом Пётр Морозов. - Бледный ты какой-то. Заболел что ли?
- Плохо, - еле разжимая губы, ответил Илья.
- Михаил Антонович, Заботину плохо! – это было последнее, что услышал Илья, проваливаясь в чёрную пропасть завладевшей им нестерпимой боли.
Сознание возвращалось к нему медленно. Он видел перед собой расплывшееся лицо матери.
- Где болит, сынок?
- Спина…
- Сейчас полегчает, укол тебе сделала.
Ему и, правда, стало полегче. Боль медленно, но всё же отступала. Он уже слышал за стенкой голос Добромыслова, говорившего о повышении урожайности с каждого гектара земли.
- Перенесли тебя мужики, - не дожидаясь вопроса, пояснила Анна Петровна.
- Миле только ничего не говори пока, мама!
- Тебе к доктору надо, Илюшенька. Почки – дело серьёзное!
- Почки – парный орган, - улыбнулся через силу Илья. – Ничего страшного! Уже было такое. Поболит-поболит и перестанет.
- Всё же завтра поедем в поликлинику. Пусть хоть лекарство пропишут тебе.
- А ты у меня на что?
- Я только фельдшер, сынок! Здесь врач нужен, - с кротким вздохом ответила Анна Петровна.
- Ладно, мать! Там видно будет.
Превозмогая боль, Илья поднялся и, шатаясь, как пьяный, вышел на улицу. Возвращаться на собрание было как-то неловко.
- Лучше бы в поликлинику… - попыталась всё же вразумить Анна Петровна сына, но тот только отрицательно покачал головой.
Ночью ему опять стало плохо. Добавилась лихорадка. Температура поднялась почти до сорока градусов. Напуганная его состоянием, Мила побежала к Анне Петровне. Та, не раздумывая, вызвала скорую помощь.
Из районной больницы Илью в тяжёлом состоянии увезли в областную. Прогнозы врачей были неутешительными.
Притихшую Зою забрали к себе Прасковья с Хромовым. Они поочерёдно возили её в город на занятия. Люся жила, как в тумане. За последние две недели она сильно похудела, так как совершенно ничего не могла есть. С утра до вечера один крепкий чай. С ночи уезжала в Ленинград. Спасибо начальнику - Александру Ивановичу, который категорически запретил нарядчице вызывать её на подработки. Но она всё равно, каждый раз, с замиранием сердца подходила расписываться в журнале, боясь увидеть в нём «галочку», напротив своей фамилии. Вчера та самая «галочка» появилась.
- Валентина Николаевна, вы же знаете, что я не могу! Мне к мужу в больницу надо!
- Отгул тебе за переработку, так что отдыхай три дня!
- Спасибо! Большое спасибо, Валентина Николаевна!
- Александра Ивановича благодари! Его указание дать тебе выходной, - пояснила нарядчица. – Отдохни хоть, Людмила, денёк. Лица ведь на тебе нет, - вздохнула Валентина Николаевна, с жалостью смотря на Люсю.
Она только кивнула головой.
- Не знаю, как вас и благодарить, Александр Иванович… - начала было Люся, но начальник не дал ей договорить.
- Я сделал только то, что обязан сделать любой руководитель!
- За поезда спасибо тоже, Александр Иванович.
- Жаль, что не могу больше ничем помочь, Людмила Олеговна, - с несвойственным ему смущением ответил Павлов. – Надеюсь, что вы хотя бы немного поспите в дороге.
- Да-да, конечно! Мне даже бельё выдают…
Сама бы Люся вряд ли поняла, что Павлов договорился с дежурными по вокзалу, и они каждый раз сажали её в пассажирский поезд, где ей предоставляли не только нижнюю полку, но ещё и выдавали бельё, благодаря чему она могла немного поспать после ночной смены. Совершенно случайно проговорилась Вера Даниловна.
Сегодня её опять посадили в пассажирский поезд. Как только голова коснулась маленькой жёсткой подушки, Люся сразу же провалилась в сон.
- Девушка, подъезжаем! – тихо тронул её за плечо молодой ещё совсем парнишка в форме проводника.
- Спасибо! – Люся с трудом разлепила напухшие от недосыпания веки. Хотелось умыться холодной водой, но туалеты были закрыты, за окнами пробежала платформа станции «Навалочная», следующая, уже через минуты три - Ленинград.
По пути в больницу она забежала в несколько магазинов, купила всё необходимое для себя и Илюши и, стараясь скрыть следы усталости, мазнула по лицу тональным кремом.
В палату она всегда входила с улыбкой. С улыбкой она зашла и после того, как лечащий врач, пригласив её в ординаторскую, сообщил о том, что у мужа онкология. Он что-то говорил ей о ходе операции, о гистологическом исследовании, о том, что люди живут с одной почкой, говорил и говорил… А она стояла и ничего не слышала. Метрономом отдавалось в голове одно-единственное слово – рак. У такого молодого и здорового, носившего её на руках Илюши, - рак… Этого просто не может быть!
- Случаются чудеса…
- Случаются? – именно эти последние слова на слух уловила Люся.
- Медицине известно сколько угодно таких фактов! Вы знаете, перед самой войной у меня был пациент с третьей степенью заболевания, который просто-напросто сбежал из больницы и ушёл на фронт. После войны явился ко мне абсолютно здоровым. Рассказывал, что сам искал смерти, зная, какие муки его ожидают, а смерть мимо прошла, и ни одна пуля не задела, - рассказывая, доктор теребил разложенные по столу медицинские карты, и только в конце беседы открыто посмотрел Люсе в глаза.
– Поверьте, мы сделали всё, что могли!
- Я не сомневаюсь в этом, доктор, - тихо проговорила она и вышла из кабинета, повторяя про себя слово «чудо».
Сегодня она пришла в «тихий час», предъявив при входе выданный ей пропуск, стала быстро подниматься на третий этаж. Дверь в палату, где лежал Илюша, была немного приоткрыта. Она остановилась, чтобы отдышаться, надеть на лицо улыбку и услышала голос мужа.
- Мать, не обижай Милу! Помогай ей, если со мной что-то случится…
- Илюшенька, - всхлипнула Анна Петровна.
- И прости меня, мама! За всё прости… - послышалось невнятное бормотанье Анны Петровны. – Дай договорить… Знаю, что простила. Я не могу себя простить! Пьяный был, потому и ударил… Милу с Зоюшкой береги. Деньги… Простишь, мать? Не думал я, что так вот выйдет… Внука не смог тебе подарить. Сам виноват во всём! А так хотелось пацанёнка… И девочка тоже хорошо.
Ей хотелось сползти по стенке и завыть в голос. Не было больше сил стоять и слушать, накатывались слёзы. Люся вцепилась в стенку ногтями, прижалась к ней головой, закусив до боли нижнюю губу.
- Господи, соверши чудо! – прошептала она еле слышно.
- Пить? Сейчас, сынок!
Встряхнув волосами, Люся старательно улыбнулась и вошла в палату. Бледное лицо мужа засветилось от радости.
- Милушка моя приехала!
Засуетилась Анна Петровна, стирая с лица слезинки.
- Здравствуйте! – Люся нежно прикоснулась губами к щеке Илюши. – О! Да ты сегодня молодцом! – как можно бодрее произнесла она.
- Стараюсь! Сколько же можно здесь отдыхать? Надо и честь знать, - счастливо рассмеялся Илья. – Тебя с матерью измотал. Дежурите у меня попеременно, как у тяжелобольного. А я уже, можно сказать, здоров. Операция прошла успешно, как сказал Геннадий Леонидович. Швы снимут, и можно ближе к дому собираться.
- Недолго осталось, Илюшенька! Пойду кипяточку тебе наберу, да травку заварю, - выскользнула из палаты Анна Петровна.
- Вот поправишься полностью, и только тогда будешь собираться! А пока лежи и слушайся доктора! – Люся шутливо щёлкнула Илью по руке.
- Какая ты худенькая стала, Мила! Не ездила бы каждый-то выходной! Тяжело ведь. Мать тоже вымоталась! Лежу здесь такой здоровенный, а вам покоя нет.
- Илюшенька, я не от поездок похудела… Ты, главное, быстрей поправляйся! – она задумалась на доли секунды и, боясь отступиться от задуманного, выпалила, - ребёночек у нас будет! А ему папа здоровый нужен!
- Милушка! – просиял Илья, приподнимаясь с подушки. – Вся жизнь моя в тебе!
***********************************************************
Нельзя сказать, что Люся не задумывалась, почему у них с Илюшей нет детей. Этот вопрос возникал в её голове неоднократно, но работа и учёба не позволяли уделять ему большего внимания, чем ей бы хотелось.
«Потом! После защиты! Сейчас не время!» - отмахивалась она, хотя видела с какой любовью относится муж к чужим детям, каким тоскующим и печальным становится иногда его взгляд при виде Ванюшки Золотова.
Слишком много она думала о себе, о своих проблемах и очень редко о проблемах мужа. Да и не было этих самых проблем у неё с Ильёй! Не было! Илюша решал всё сам – за неё, за Зою, за себя.
А сейчас пришло то время, когда решать придётся ей одной. И помощников в этом деле быть не может. Разве только… Да! Митя! Без него она не справится!
Люся торопилась. Она знала, что Митя работает художником в кинотеатре «Современник», живёт недалеко, на проспекте Науки. Видела же конверт с обратным адресом, но не придала значения, не посмотрела. После их свадьбы Митя ни разу не приехал в деревню, честно сказать, и их к себе в гости не приглашал. Отстранился, став как будто неродным. Он и сейчас навещает брата в больнице в те дни, когда она работает.
До конца рабочего дня совсем немного времени, она должна застать Митю, иначе все её планы можно будет перечеркнуть и больше к ним не возвращаться. А ей так хотелось чуда!
Вдруг рядом раздался звон, от неожиданности Люся резко подняла голову, затем споткнулась и упала, больно ударившись коленями о трамвайные рельсы. Трамвай остановился в четырёх шагах от неё, водитель или вожатый, как там правильно, она не знала, покачал головой. Кто-то помог ей подняться, кажется, это был мужчина, отряхнул ей от снега и грязи пальто, коротко поблагодарив, она побежала дальше к метро. Пересадка, ещё одна, и, наконец, станция метро «Академическая». Совсем ещё новая, только-только открывшаяся, вся в серебристом блеске. Анна Петровна говорила, что «Современник» совсем рядом. Одна-две трамвайные остановки? Люся не помнила. Времени ждать трамвая не было, быстрее добежит. Кинотеатр и, правда, оказался недалеко.
Не задумываясь, открыла дверь и тут же, в фойе, увидела контролёра.
- Здравствуйте! Мне срочно нужно увидеть вашего художника – Заботина Дмитрия Алексеевича!
- Он у себя в мастерской! – указала она рукой в правую от себя сторону.
Люся облегчённо вздохнула. Успела! Она блуждала по каким-то лабиринтам огромного здания, несколько раз прошла мимо кафе, внимательно читала таблички на немногочисленных дверях, пока не столкнулась с идущей ей навстречу женщиной.
- Вы кого-то ищете? – спросила она у неё.
- Художника!
- Пойдёмте, я провожу вас, - мило улыбнулась ей довольно-таки пожилая женщина, в забавной меховой шапке в виде копны сена.
Они ещё не дошли, а Люся уже почувствовала запах скипидара и краски. Так всегда пах Митя.
- Дмитрий Алексеевич, я вам привела очень симпатичную девушку! – открывая дверь с надписью «Мастерская художника», оповестила женщина своим нежным, певучим голоском.
Митя с зажатой в руке кистью стоял возле огромного стола, на котором лежал щит.
- Мила? Ты? – он смотрел на неё расширенными от удивления глазами. - Спасибо, Нина Сергеевна! - крикнул он вслед уходящей женщине в забавной шапке.
- Я! – выдохнула она.
- Что-то случилось? Илья? – кисть задрожала в его руке, от бросил её на щит, на котором здесь же расплылось багровое пятно.
- Я к тебе, Митя! Мне очень надо!
- Садись, Мила! Успокойся! Сейчас я принесу тебе кофе, - Митя указал ей на стул и вышел из мастерской.
Крепкий, обжигающий кофе чуть успокоил Люсю, она стала приходить в себя. Митя стоял напротив и молчаливо ждал, когда она начнёт говорить.
- Мне… Нам нужен ребёнок! – лучше вот так, сразу обо всём сказать, решила Люся. Иначе может не хватить сил. – У Илюши рак! Ему нужно чудо… - из глаз брызнули слёзы. Люся зашлась в каком-то дико-отчаянном плаче, взахлёб.
Митя молча вёл её за руку, как маленького ребёнка. Она послушно шла рядом, всхлипывая и шмыгая носом. В прихожей соседка Мити, кажется, Анна Петровна называла её Валентина, полоснула Люсю режущим взглядом, но она равнодушно прошла мимо, не обращая внимания. В себя она пришла в комнате, когда увидела со всех стен смотрящие на неё портреты – её, Люсины, портреты… Вот она совсем ещё маленькая, потом постарше, дальше – школьница с перекинутой на грудь русой косой, на другой стене – уже после школы, а вот она на берегу Олошки. Такой портрет висит в доме у матери, она хорошо помнит, как Митя писал с неё, когда она была так счастлива… Только счастье оказалось хрупким, не выдержало. Она непонимающе переводила взгляд с картин на Митю, с Мити обратно на картины и никак не могла найти ответа на вопрос – почему.
- Потому, что я тебя люблю! – ответил Митя, кивая на стены, тогда как она точно знала, что вслух ничего не произнесла.
Она всё поняла… Митя всегда был щедрым!
То ли от жары в комнате, то ли от волнения нестерпимо разболелась голова. Сдавило виски.
- Можно воды? – Люся достала из сумочки анальгин.
- Да, конечно! Сейчас принесу!
Как только Митя вышел из комнаты, она сняла с себя шерстяную кофту и в растерянности, не зная, куда положить, перекинула её на руку.
- Возьми! – вернувшись, протянул он стакан с водой. – Я пойду, что-нибудь приготовлю, а ты пока отдохни.
На кухню заглянула Валентина.
- Жена брата приехала, - тихо пояснил Митя. – Надо бы накормить, а у меня, как назло, ничего нет, - он растерянно развёл руками.
- Возьми пельмени. Моим родственникам нравятся. - Валя вытащила из холодильника пачку пельменей и протянула её Мите.
- Спасибо, Валюша! - обрадовался он.
- Не на чем! Кушайте на здоровье! – Мите показалось, что ответ прозвучал несколько грубовато, но он тут же отогнал от себя эту мысль. Сейчас ему было не до Валентины.
Пока закипала вода, Митя нарезал колбасу с сыром, сделал бутерброды и красиво выложил их на тарелке. Заварил свежий чай и, сложив всё на поднос, вернулся в комнату.
Свернувшись в клубочек, положив под голову ладонь, Мила спала. Беззащитно-трогательное выражение лица, легкий, то ли от тепла, то ли от волнения, румянец на щеках, светлые, вразлёт брови, чуть приоткрытые пухлые губы – всё такое любимое и неповторимое. Он только прикрыл её простынёй, так как подушки и одеяла были сложены в диване, на котором она уснула. Включив ночник, Митя сел в кресло и стал безотрывно смотреть на спящую Милу. Доведётся ли ему ещё когда-нибудь, вот так, свободно, любоваться той, которая заняла всё его сердце, не оставив в нём даже маленького уголочка, и слышать её тихое дыхание.
Тихо шебуршала на кухне Валюшка. Митя даже не мог предположить, что она, съедаемая ревностью, подставит к стене поллитровую банку и, таким образом, будет подслушивать, что происходит в его комнате. Он боялся дотронуться до Милы, но если только она протянет к нему свои руки, знал это стопроцентно, - не удержится. Нет такой силы, которая могла бы удержать его!
Проспав почти пять часов, Мила открыла глаза и, испуганно посмотрев на Митю, спросила чуть хриплым после сна голосом:
- Сколько времени?
- Скоро двенадцать, - посмотрев на часы, ответил он. – Ты же совершенно голодная, Мила! Пойду поставлю чайник.
Сладко потянувшись, она приподнялась с дивана, какие-то доли минуты лицо её стало безмятежно-юным, открытым, не отягощённым тревогами и бедой.
- Какая же ты красивая, - скорее не сказал, а чуть слышно выдохнул Митя.
Мила услышала, подняла на него свои светло-серые, с еле уловимой голубизной глаза и улыбнулась – по-настоящему, искренне, а не через силу, не в знак благодарности за прозвучавшие слова.
- Пойдём со мной, - мотнул головой Митя в сторону двери.
«Как же он понимает меня без слов?!» - подумала Люся, выходя следом за Митей из комнаты.
Он включил свет в туалете и ванной, открыл обе двери, перекинул через ванну чистое полотенце и скрылся на кухне.
Пока Мила приводила себя в порядок, Митя разогрел в сковороде пельмени, достал бутерброды и накрыл стол.
- Давай ужинать!
Только сейчас Люся поняла, как сильно она проголодалась! Две недели практически без еды, на одном чае, а со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было. Всё куда-то торопилась – на поезд, в магазин, в больницу, потом к Мите… Краска стыда мгновенно залила лицо. А если бы она не уснула? И как такое могло прийти ей в голову?! Господи, бедный Митя! Простит ли он её? Простит… Она знала, что простит, по-другому он не может.
- Невкусно? – спросил он, видя, что Мила отложила в сторону вилку.
- Что ты, Митя?! Очень вкусно! Теперь чая хочется покрепче и сладкого.
Митя улыбнулся. Совсем как в детстве – крепкого и сладкого. Мила всегда любила покрепче и много сахара, и он берёг для неё кусочки сахара, пряча свою долю от Прасковьи. Та делила всё между ними поровну – будь то хлеб или сахар, редкие конфетины и халву.
- Прости, Митя, что я вот так, без приглашения… - начала говорить Люся, но он не дал ей договорить.
- Я очень рад, Мила! Ты даже не можешь себе представить, как я рад тому, что ты приехала! Тебе надо обязательно отдохнуть! Похудела-то ты как сильно, круги вон под глазами.
- Я давно похудела. Работа сменная, учёба…
- В мае ты была другой!
- Ты меня видел? Где? – удивлённо спросила она.
- На Невском! – улыбнулся Митя. – Ты шла с высокой такой девушкой, а под мышкой тащила огромный свёрток, - он хотел сказать ещё про короткую юбку, но постеснялся.
- Точно! Мы торопились на электричку! Зоя должна была выступать, ждала меня, не хотелось её огорчать.
Митя закивал головой.
- Слышал-слышал про танцы! Мать говорит, что талант от Бога у неё!
- Не знаю насчёт таланта, - смутилась Мила. – Ты проходил мимо?
- Да! Но вы так весело щебетали, что ты меня и не заметила, - не прерывая разговора, Митя разобрал диван, застелил свежее бельё и достал из шкафа свою футболку. – Хотя не заметить меня теперь сложно! – шутливо развёл он по сторонам руки, - родная мать не признала в электричке. Толстый стал, неповоротливый.
- А я только сейчас заметила, что ты поправился, Митя, - улыбнулась Люся.
- Ложись, Мила! Устала ты, отдохни, как следует.
Как только Митя вышел, Люся быстро разделась, надела футболку и, натянув до подбородка одеяло, прикрыла глаза. Спать совершенно не хотелось. Она слышала, как вошёл Митя и, выключив свет, сел опять в кресло. Свет от уличных фонарей хорошо освещал комнату, он не стал задёргивать шторы, не хотелось шуметь.
Не сосчитать, сколько бессонных ночей провёл он на этом самом диване, на котором сейчас так сладко спала единственная женщина, которую он любил, любит и будет любить всю свою жизнь. Бесконечно длинных ночей...Отчего же сейчас время неумолимо летит вперёд, торопливо отсчитывая секунды, минуты, часы? Митя хотел было подняться и перевести стрелки часов на два, три, а то и четыре часа назад, но, понимая, что это не что иное, как мальчишеская шалость, остался сидеть в кресле. Он крепко сжимал свои ладони, которые вопреки сознанию, стремились к Милиному телу, повторяя каждый его изгиб. Сухие, горячие губы рвались к её слегка приоткрытому рту, к тихо вздымающейся груди, к двум впадинкам на спине. Он чувствовал не только аромат её тела, он ощущал его вкус даже на расстоянии.
Во сне Мила повернулась на бок, светлая прядь волос упала на лицо, она смешно, совсем по-детски, сморщила нос. Митя протянул руку и, почти не касаясь её щеки, приподняв шелковистый локон, отвёл его в сторону. И не смог остановиться…Ладони самопроизвольно стали гладить раскиданные по подушке волосы, он опустился на колени и тихо прикоснулся к её губам. Где-то глубоко-глубоко молнией пронеслась мысль о брате, осветила вспышкой затуманенное сознание и исчезла, не оставляя следа. Вздрогнули в его руке длинные пальцы Милы, нежные и тонкие, как будто никогда не знавшие крестьянской работы. Он всегда любовался и восхищался ими. Губы ответили на его поцелуй – раскрылись, что лепестки роз, впустили его в себя, влажный язычок коснулся его нижней губы, доведя до исступления, до дрожи.
- Любимая моя! – нежно шептали губы Мити.
Всё то, что было накоплено и бережно сохранено в нём годами, выплеснулось в порыве страсти – необузданной, порывисто-нежной, живой и искренней. И не было сейчас силы, способной сдержать этих двух, так давно и мучительно любящих друг друга людей, остановить и образумить их.
На пустынных улицах громко и отчётливо залязгали трамвайные звонки, зазвенели в морозном воздухе рельсы, затарахтели ещё редкие автомобили. В город не спеша входило утро, самое красивое утро, которое только может быть на этой грешной земле…
За стенкой, бросив на пол банку, билась в беззвучной истерике Валентина.
Люся боялась открыть глаза. Стыд и раскаяние постепенно доходили до её сознания, одновременно ей хотелось и умереть и… петь! Да, она слышала музыку, свой голос! Она пела! Пусть пока про себя, но ведь пела! Цыган украл у неё музыку и голос, и вот сейчас, спустя столько лет, она поёт, в то время как Митя прижимает её к себе своими сильными руками.
- Что же мы наделали-то, Митя? – тихо спросила Люся и, не дожидаясь ответа, виновато пробормотала: - Я во всём виновата! Не надо было мне приходить.
- Чтобы ни случилось, Мила, я всегда буду тебя ждать. Ты помни это, пожалуйста! И не вини себя ни в чём! Здесь только один виноватый – это я!
Люся что-то хотела сказать, но он, ласково приложив к её губам палец, произнёс:
- Надо было мне сразу тебя с собой в Москву забирать! Молодой ещё был. Не видел и не понимал жизни. Всё приходит с годами, и опыт, увы, тоже.
Натянув на себя футболку, Люся поднялась с дивана.
- Мне на электричку бы не опоздать.
- Я провожу!
Она хотела отказаться, но, увидев враз ставшее горестно-печальным лицо Мити, не смогла. Всю дорогу до вокзала они молчали, лишь изредка встречались глазами, и здесь же она прикрывала их своими ресницами. Было нестерпимо стыдно и больно. Не только ей. Она видела, что Митя тоже переживает в душе. Илюша не только ей муж, он ещё и Митин брат-близнец. Этой ночью они вдвоём его предали… Смертельно больного любимого человека! Как теперь она будет смотреть ему в глаза? Как разговаривать с ним? Илюша столько сделал для неё, для Зои, а она… Как была дрянью, так ею и осталась! Ещё и Митю окунула в свою грязь! Сейчас она ненавидела себя и презирала за слабость и безволие, за свою мучительно-болезненную страсть, которую невозможно оправдать любовью.
Подъезжая к деревне, через автобусное окно разглядела стоявшую на остановке одинокую фигурку в серой каракулевой шубке.
- Заюшка, ты чего здесь стоишь? – выходя из автобуса, спросила она. – Снег-то какой густой! Промокнешь же вся!
- Мамочка, я тебя встречаю! Как Илюша? Он скоро поправится? – посыпались горохом вопросы. – Когда его выпишут? Ты устала? Бабуленька рыбы нажарила, как ты любишь, тебя ждёт кормить.
Люся притянула к себе девочку, крепко обняла и, стараясь не разреветься, быстро зашагала в сторону дома Прасковьи. А ведь хотела обойти стороной…
В жарко натопленной избе хлопотала у печи Устиновна.
- Людмила, ты что бледная, как смерть? Никак заболела? – тревожно посматривая на дочь, спросила она.
- Нет, мама! Просто немного устала.
- Садись-ка, поешь с дороги, да ложись отдыхать! У нас сегодня заночуешь!
Ей хотелось домой, пусть и в нетопленный дом, побыть одной, закрутиться в одеяло, уткнуться в подушку и дать волю слезам.
- Пойду, мама. Там Тузик с кошкой небось голодные.
- Накормлены все у Василича! С утра ещё ходил, печь стопил.
Сил противиться не было. Кое-как затолкнув в себя кусок рыбы с картошиной, выпив горячего крепкого чая, Люся прилегла на их бывшую когда-то с Зоей кровать. Сколько думано-передумано на ней, сколько раз сжимали зубы вот эту подушку, что сейчас у неё в изголовье… Протяжно заскрипели пружины, выстраиваясь под её похудевшее с годами тело.
Ночью Люся проснулась от головной боли и озноба.
- Воспаление лёгких, - вынесла свой вердикт Анна Петровна, прибежавшая рано утром по просьбе Хромова. – Лежи! На работу я сообщу сама.
Целыми днями Прасковья хлопотала по хозяйству. На её плечи легли без малого три дома. Аннушка постоянно моталась в Ленинград, Люся вторую неделю температурила, о её переходе в их с Ильёй дом не могло быть и речи.
- Мать поберечь надо, Людмилка! Ей не разорваться! Я днями на работе, а ей вона какой воз на себе тащить приходится. Так что лежи и поправляйся! Да и нам так поспокойнее будет, - высказался Хромов при первой же её попытке уйти домой. – А по поводу собаки да кошки – не сумлевайся! Будут сыты, и дом мы ваш протопим.
Люся спорить не стала. Мать, правда, жалко, хоть Василич и помогает ей во всём – основная нагрузка всё же на ней.
- Людмила, питьё я сготовила – в одной банке с мёдом развела, в другой – морс. Аннушка велела два-три литра в день тебе выпивать.
- Хорошо, мама! – сквозь сон ответила Люся.
Спать она хотела постоянно: утром, днём, вечером и ночью. Раньше с ней такого никогда не было! Удивительно то, что, кроме температуры, её ничего не беспокоило. Да и высокая она была только первые три дня. Сейчас уже выше тридцати восьми не поднималась. Ни кашля, ни насморка. С виду совсем здоровая, только слабость в теле.
-Тук-тук! Можно? – в приоткрытую дверь заглянула Ольга Анатольевна.
- Проходите! – Люся тряхнула головой, отгоняя сон. – Здравствуйте, Ольга Анатольевна!
- Здравствуй, Людочка! – приветливо поздоровалась она, скидывая свой красивый, на зависть деревенским женщинам, белый тулупчик. – Решила с утра пораньше забежать. Анна Петровна нынче в городе, так что придётся тебе мои уколы опять терпеть.
- У вас рука лёгкая, Ольга Анатольевна! Ровно комарик в кожу вопьётся, а не игла, - благодарная улыбка мягко осветила её лицо.
- Скажешь тоже – комарик! – рассмеялась Ольга Анатольевна.
Пока она мыла руки, доставала приготовленный шприц, наполняя его лекарством, Люся восхищённо любовалась её отточенными движениями, вдыхая лёгкий аромат духов.
- Самовар, думаю, не остыл. Выпейте чайку, Ольга Анатольевна, - предложила Люся после сделанного укола.
- А не откажусь! – согласилась Ольга Анатольевна. – Дома поленилась ставить, обошлась одним бутербродом на завтрак. А у Прасковьи Устиновны всегда вкусная выпечка. Грех отказываться от такого угощения! Я вот так и не научилась ни хлеб печь, ни пироги…– увидев, что Люся собирается встать, замахала руками. – Лежи! Я всё сама приготовлю!
- Я же не умираю, Ольга Анатольевна, а только и делаю, что лежу. Пролежни скоро появятся! – попыталась возмутиться Люся, заранее зная, что ни к чему это не приведёт.
Она встала, когда уже был накрыт стол. Чаёвничали не спеша, отпивая небольшими глотками свежезаваренный горячий чай, с приятной горчинкой.
- Ольга Анатольевна, неужели вы совсем не скучаете по Ленинграду? – осторожно спросила Люся. Она помнила их разговор в телятнике, видела, как враз потускнели искрившиеся добротой глаза Ольги, когда она говорила о пережитой блокаде, о смерти двухмесячного сынишки, родителей.
- Последнее время начала скучать, Люсенька. Вспоминаю свою Петроградку, шпиль Петропавловской крепости, даже гомон зоопарка слышу. Я же жила недалеко от него, - задумчиво произнесла Ольга Анатольевна. - Собираюсь весной выкроить день-два, съездить, поклониться могилке своих родных на Пискарёвском, побродить по дорогим сердцу местам. Жить там я бы уже не смогла. Здесь теперь мой дом, здесь и помирать буду.
- Что вы?! Вы же ещё молодая, Ольга Анатольевна! – со всей искренностью восхищённо произнесла Люся.
- Бог с тобой, девочка! Какая же я молодая?! Мы с Анной Петровной почти ровесницы. Скоро на пенсию выйду.
- Я бы вам больше сорока лет никогда не дала! Честное слово! Мне кажется, что вы такая к нам и приехали, как сейчас. И нисколько не изменились за эти годы.
- Спасибо, моя дорогая! Женщине в любом возрасте приятно слышать комплименты, - добрая улыбка осветила лицо старшей подруги, разом стерев следы недавней печали.
- Мне всё время хочется у вас спросить, Ольга Анатольевна, но я стесняюсь, да и боюсь обидеть вас своим вопросом.
- Спрашивай, Людочка! Разве можешь ты обидеть?! В тебе врождённоё чувство такта, я это уже давно поняла.
- Спасибо! Мне даже неловко от вашей похвалы, - засмущалась Люся, почувствовав, как потеплели её щёки. – Почему вы больше так и не вышли замуж, Ольга Анатольевна? Вы же такая красивая!
- Просто не встретила такого человека, которого смогла бы полюбить так, как любила своего мужа, - не задумываясь, просто ответила она. – Игорь был намного старше меня. Мне только-только исполнилось восемнадцать, а ему – почти сорок. Высокий, стройный красавец в лётной форме – он покорил меня сразу и навсегда! Мы поженились уже через месяц после нашего знакомства, а на следующий день началась война… - немного помолчав, вытащила из кармана носовой платок, промокнула краешком навернувшиеся на глаза слёзы и закончила. – Вот и всё моё женское счастье.
- Какое же оно короткое у вас, - Люся тяжело вздохнула. – И какое большое! На всю жизнь! – кольнуло непонятное чувство зависти.
«Почему у меня всё не так?!» - подумалось Люсе. Ольга Анатольевна была единственным человеком, которому она могла бы рассказать о болезни Ильи, ведь они с Анной Петровной решили никому не говорить о поставленном диагнозе, о Мите, об их ночи, но не умела она делиться своими тревогами и бедами, проще было поделиться радостью и счастьем. Мудрость и доброта этой женщины, а также умение поддержать в трудную минуту, посоветовать, даже оправдать те или иные поступки, не только её, Люси, а и других людей, поражали и удивляли.
- Ох, засиделась я с тобой, Люсенька! – посмотрев на часы, засобиралась Ольга Анатольевна. – Спасибо за угощение!
Заскрипели в сенях под тяжёлыми сапогами половицы, здесь же открылась дверь, впуская в избу клубы морозного пара и Хромова.
*********************************************************
Мороз крепко пощипал нос и щёки, хрустел и искрился под ногами снег. Суровая выдалась в этом году зима. Крещенские морозы начались задолго до праздника, и не отпускали по сей день. Чистое, лазурное небо радовало одни глаза, в то время как уже давно хотелось иного, пусть даже свинцовых туч над головой с затяжными дождями и слякотью, только бы не этот всепроникающий дикий холод. Приходилось топить печь чуть ли не три раза в день. Хорошо, что благодаря стараниям Добромыслова и Хромова, утеплили осенью коровник. Теперь нигде не продувает, сквозняков нет, одна беда – не хватает доярок. Бежит народ из села, устраивается в городах, обживается и назад никто возвращаться не хочет. Пусть в тесной комнатушке общежития, но зато в тепле и с водой из крана. Да и работу на заводах и фабриках не сравнить с совхозной. А кто-то и в магазины пристраивается, как говорят у них – «в люди вышел», уважаемым человеком стал, за прилавком стоит… Одно бы дело в совхозе ничего не было! Так ведь нет! Вон детский сад с бассейном, осенью ребята пошли в новую школу – десятилетку. Обещают на базе их совхоза открыть профессионально-техническое училище, где будут готовить по нескольким специальностям сразу – доярки, электрики, сварщики. А клуб какой отгрохали! Хорошего бы заведующего в него! Приезжают по распределению молодые девчата, чуть поработают и тут же замуж за городских выскакивают. Месяц назад последняя сбежала – Ирина Столярова, а так надеялись, что она останется, вроде как с местным трактористом – Ванечкой Ильиным любовь крутила, да что-то не срослось у них. Слишком боевая, наверное, девочка оказалась, а Ванечка… Ох, этот Ванечка! Двух слов сказать не может, до того стеснительный парень. Для жизни-то семейной, может, это и неплохо будет. Такой не обидит даже словом, не то, что руку поднять. Серьёзный, непьющий, об учёбе думает. Для деревни такие ребята – редкость.
Странно складываются порой людские судьбы. Могла ли она, молоденькая девчушка, единственный поздний ребёнок в семье ленинградской интеллигенции, живущая в окружении профессоров и академиков, представить себя жительницей деревни? Нет, конечно! В школе звёзд с неба не хватала, училась, скорее хорошо, но и тройки, бывало, проскакивали, однако она с первого класса знала, что в институт её обязательно пристроят, и с учёбой можно не напрягаться. Сразу же после школы поступила на первый курс Ленинградского Государственного университета. Миловидная, стройная, не знающая отбоя от парней, тонувшая в родительской заботе и любви, она жила, не думая о завтрашнем дне.
Сдав очередной зачёт перед летней сессией, они с группой решили отметить сиё знаменательное событие, и всем курсом ввалились в первое попавшееся кафе, сразу же наполнив его шумом и смехом. Не сразу обратила она внимание на сидящего у окна за столиком мужчину. Проходя мимо с подносом, уставленным мороженым, споткнулась о выступ, и чуть было не упала. Успела только ойкнуть, как почувствовала, что её подхватили чьи-то сильные руки.
- Мы, наверное, с вами коллеги, - услышала она за спиной незнакомый мужской голос. – По земле не ходим, всё больше летаем в облаках.
Она вроде бы даже забыла тогда поблагодарить своего спасителя, так растерялась, когда, повернувшись, увидела высокого, стройного мужчину в форме лётчика. До того красивого, что ей захотелось зажмуриться.
«Не бывает таких красивых!» - твердила она про себя, посматривая в его сторону.
Он, казалось, совершенно не обращал на неё внимания, допивая свой чай.
«Сейчас уйдёт, и я его больше никогда не увижу…» - с грустью подумала она. Но он не ушёл. Отодвинув в сторону пустой стакан, достал папиросу, прикурил и только тогда слегка повернул голову. Их взгляды встретились. Её точно огнём обдало, ложка с мороженым остановилась на половине пути и замерла.
- Лёлька, ты чего? Уснула? – подтолкнула её Варюша Неклюдова.
- Нет. Влюбилась, - тихо прошептала она.
Она видела, что он собирается уходить, и не знала, что предпринять. Когда за ним закрылась дверь кафе, Лёля не выдержала, сорвалась с места и побежала следом.
- Товарищ лётчик! Товарищ лётчик! Подождите!
Она ещё не знала, что ему скажет, не думала об этом. Боялась упустить и больше никогда не встретить.
- Здравствуйте! Я… Я Лёля… То есть, Оля… Забыла вас поблагодарить…
- Здравствуйте, Лёля! То есть Оля! Я Игорь Николаевич, то есть, можно Игорь, - улыбнулся он, пожимая протянутую девушкой руку.
- Скажите, пожалуйста, а вы настоящий лётчик? – глупее вопроса вряд ли можно было придумать, она и сама это понимала, от того лицо её вспыхнуло и тотчас же порозовело.
- Настоящий, Лёля, поверьте! Игрушечные у мальчишек в коробках хранятся, - весело рассмеялся он.
- Я никогда не летала на самолётах…
- Ещё налетаетесь! Какие ваши годы... А хотите мы с вами поедем сейчас на аэродром?
- Очень хочу! - она даже подпрыгнула на месте от счастья, как маленькая девчушка. - Только не уходите, пожалуйста! Подождите минутку! Я сумочку свою возьму, - на ходу тараторила она, торопливо возвращаясь в кафе.
Они гуляли до самого рассвета, съездили на аэродром. Игорь рассказывал ей о самолётах, она об учёбе в университете, о своих родителях. Через неделю она первая призналась ему в любви, да так горячо, что всё у них случилось в ту же ночь. А наутро она привела Игоря знакомиться с родителями, заявив прямо с порога, что выходит замуж.
Не было ни свадьбы, ни белого платья, ни гостей, было только одно, но такое большое и красивое счастье… А на следующий день началась война. Тогда ей казалось, что это ненадолго. Неделя-две, ну пусть месяц, и всё закончится, и они опять будут с Игорем вместе. Но шли дни за днями, месяц за месяцем, а война не кончалась. Их семью должны были эвакуировать, но Оля категорически отказалась уезжать из города, она ждала писем от Игоря. Перед самой эвакуацией слёг с жестокой простудой Анатолий Борисович, и об отъезде не могло быть и речи. Ухаживающая за ним и за беременной дочерью Серафима Павловна сама с трудом держалась на ногах. Помогала соседка – Вера Николаевна, верный друг их семьи на протяжении многих лет. Серафима Павловна и Анатолий Борисович всегда были заняты наукой, а ей, одинокой женщине, доставляло удовольствие нянчиться с маленькой Лёлечкой, готовить обеды и наводить порядок в их квартире. Как-то так получилось, что Вера Николаевна стала членом их семьи. Восьмого марта одна тысяча девятьсот сорок второго года она приняла от истощённой матери маленького Игорёчка в свои руки…
Сейчас Ольга Анатольевна не хотела вспоминать о смерти двухмесячного сынишки, о страшных днях блокадного Ленинграда, о том голоде, что довелось пережить ленинградцам в годы войны. Если бы не запасы сахара Веры Николаевны, которые она делала в течение года на лето, вряд ли бы и она осталась жива… Добрая, милая тётя Верочка щедро делилась с ними всем, что у неё было. А она, поглощённая только своим горем, не замечала, что родители, отдавая ей свой паёк, пухнут от голода. Осознание пришло слишком поздно… Вначале умер Анатолий Борисович, а через два дня после его смерти, не проснулась Серафима Павловна. Тётя Вера пришла из госпиталя, куда устроилась нянечкой, спустя три дня… В этот же госпиталь пошла через месяц санитаркой и сама Ольга.
На глаза навернулись слёзы. Ольга Анатольевна мысленно просила прощения у своих родителей, у своего крошечного сынишки, у тёти Веры, вместе с которой они встретили День Победы.
Она знала, что самое страшное – это собственный суд, который не предусматривает смягчающих обстоятельств.