Она решительно набросила пальто и ушла прочь – из-за глупого недоразумения. Ну надо ж было при нём – и снова покурить! И не взаправду даже: она давно уж бросила эту никотиновую дрянь... Но он же был неугомонный. И неисправим. Так грозно посмотрел, в который раз уже, что мигом стало ей не по себе. Да тут силком остаться не заставишь, а по своей-то воле... Больно надо! Она решительно набросила пальто и ушла прочь. А он стоял, и не сказал ни слова, и лишь потом притворил дверь, чтоб не гулял сквозняк.
На самом деле, он не знал, что делать. И нет, тут не пойдёт обвиноватить молодёжь, что поголовно потянулась к «дудкам», да и не в этом дело. Он уж довольно пережил всяких пристрастий, и честно знал, что профилактика – обычное внимание, забота и любовь.
Но вот он здесь, её он любит, и даже ею так любим, а вот она сбегает – и не знай, что делать. Хоть караул кричи! Он злится, сетует, а руки не владают. И он подходит по старинке поглядеть в окно – а нынче ж день такой погожий, и жизнь ещё вся впереди...
«Что ж ты живёшь по-старому, дурак?!» – он злится на себя. И Бог свидетель – он старается подладиться, но это очень сложно. От прежнего надлома он не отошёл, а уж случился новый. Едва привык, что «Волгой» нынче никого не удивить, а тут и иномарки не укупишь, и наперёд не поразмыслишь. Быстро всё меняется, а прежнее теряет смысл. И жить по-старому – ну это ни в какие ворота. Да только как же это объяснить?
«Как объяснить ей, что мой мир разнёсся в пух и прах? Не подойдёшь же и не скажешь: „Малышка, а ты знаешь, у меня весь мир вокруг – лишь призраки и симулякры!” А как ей объяснить тот ужас, нависающий над нами? Не скажешь ведь так запросто: „Война идёт, война! Очнись! Гулять не время, надо...надо, надо, надо...” Так глупо думать, будто ей не знать бед и печалей; на деле же она тревожится не меньше моего. У нас лишь стрессы разных уровней, но одинаково серьёзны. Её волнует новый маникюр, как значимая часть её самой, как и меня – мои слова и взгляды. И невозможно это обесценить и отнять, да и ни в коем случае нельзя! Она такая молодая, ей сочной жизни хочется – мне дóлжно это понимать, тем паче, у меня такая молодость была, когда беспечно пели, ездили по свету и баловались той свободой. Ну а теперь закрыли, запугали всех, и не увидеть города, где правит het verbod op alle andere verboden, и не похвастаться богатым all inclusive, и лишний раз не посмеяться. Как это всё сказать... Ну а хотя, а стоит ли? Она заслуживает счастья – юности, любви...»
А ей до счастья выпало килóметров шестьсот. Минувшей осенью она приехала к нему на родину, во славный Нижний Новгород. Тогда ще погулять, гуртóм! Тогда оне ще были незнакомы. А как судьба-то повернулась: теперича там тайны да мечты. Бог даст, чай, скоро будут там...
Ему ж до счастья – столько, сколько ей. Великий город не унял его тоски своим разнообразием. Но взгляд её и голос – творили чудеса. И в современной кировчанке он увидал не разбазарившую самобытность душу, а это же диковинка, какую днём с огнём не сыщешь! И он примчал к ней в городок, что можно за день изойти и вдоль, и поперёк; и загляделся на увалы, и услыхал про черепеню и угоры. Как это глянулось ему и как отозвалось в его нижегородском сердце...
А сколько мест и весей по России, где люди ищут счастье – какая вероятность, что оно так далеко? Он понимал теперь, что всюду единица – до счастья только шаг навстречу. Не больше и не меньше.
Он подошёл к двери и замер в ожидании: ведь вожжи у неё в руках.
Она была мудрой девушкой, она вернулась.
Он услышал её несмелые шаги, открыл дверь и пустил её обратно.
– Давай не будем ссориться? – она глядела на него в потёмках коридора.
– Ну какой там ссориться, поди сюда, не зябни!
Уже в прихожей она начала было:
– Извини...
– Ну, пóлно уж! Ты у меня такое солнышко!
Какою бы ни была, а главное – его. А он – её. Обнимал её и гладил по голове. Такая живая, с сияющими глазками и русыми холодными волосами, но мягкими и родными, что ощущаются, как свет солнышка в февральский день...
И это были три минуты, и однушка в рядовой многоэтажке, и рабочий город, коих тысячи на всю страну, и подруга, что всей той страны не знала. Казалось бы, ну что за мелочь, ерунда! А было что-то в ней – родник средь выжженной пустыни иль уголёк во мрачной стуже. Такая крохотная часть, такая важная деталь, das größte Stückchen seines Lebens, das ihm den Lebenszweck geöffnet hat.
// 5-6.ii.23, Киров – Нижний Новгород – Москва