(из выпускной работы в дацане)
Бодхисаттва Димитрий издавна дал святые обеты спасения всех существ и многократно претерпевал смерть ради их блага. Истинная история его жизни до сих пор не закончена и окружена глубокой тайной, которую в свое время не осмелился раскрыть Карамзин, хотя обещал своему товарищу Погодину сделать это в X томе своего фундаментального труда, - вероятно, поступил запрет властей века сего. Мы же рискнем заглянуть за завесу мирской истории, чтобы узнать духовный смысл произошедших драматических событий.
Обретя воинские заслуги в прежнем кшатрийском рождении князем Дмитрием Донским, бодхисаттва воплотился в царской семье. За тридцать лет до его рождения у грозного царя Иоанна уже был один сын по имени Дмитрий, рано умерший первенец — это был Предтеча. Век Димитрию достался неспокойный. В раннем детстве, глядя из окна дворца в Угличе, царевич созерцал беды простых русских людей и возжелал избавить их от страданий и тягот сансарного бытия. Вопреки предостережениям матери, он покидал свои палаты и играл с крестьянскими детьми, а однажды не вернулся.
После таинственного исчезновения из дворца Димитрий возродился на европейском Западе. Здесь он пытался жить в скромном монашеском уединении, но вскоре получил свидетельства своего высокого происхождения. Знаки оказались столь очевидными, что он был вновь окружен вниманием и лаской сильных мира сего. Однако святой не стал долго наслаждаться материальным благополучием и счастьем в объятьях прекрасной дакини Марины: он вознамерился принести истинную дхарму милосердия в Московию, в те времена погрузившуюся в смуту ложных воззрений. Как сообщается в сутре, записанной А. Пушкиным, уже на границе миров, в корчме бардо он дал наставление монаху Мисаилу, после которого тот обрел начальное просветление.
Сопровождаемый свитой ученых подвижников, преуспевших в западной вере, Димитрий спустился в российскую столицу – подобно Иосифу Праведному, проповедовавшему в Египте. Не пролив капли крови, он вступил в Кремль, где блистательно и победоносно разгромил местных волхвов и жрецов царя Бориса в диспутах по основам учения. Там же он простил всех врагов и обрел милость в глазах царицы Марии Нагой (вдовы фараона Иоанна), признавшей его своим Сыном. Возведенный за свои добродетели на царство, Димитрий дал свободу угнетенным и снискал народную любовь. Быстрым шагом он обходил свои владения, иногда неожиданно появляясь на белом коне в людных местах, чтобы раздать накопленные богатства и оказать очередное благодеяние поданным. Однако были и недовольные, говорившие: царь любит иноземцев, ест и пьет с ними, не соблюдает постов, общается с женщинами. Святой отвечал: 3а что вы ищете меня погубить? В чем вы можете меня обвинить? Ведь я - истинный Сын.
В кремлевском дворце шла подготовка священного брака царя с небесной владычицей Мариной, спустившейся по такому случаю на землю. Однако народ, подстрекаемый нечестивыми боярами, требовал повторения Гефсимани и Голгофы – магической жертвы, дабы избежать привычного и грядущего неурожая и голода. Димитрий, известный благородной доверчивостью, не задумываясь сам принес ее своим телом – свадьба стала роковой. Впрочем, это привело лишь к росту благой заслуги – святой бодхисаттва тут же возродился в тонком иллюзорном теле. Он был узнан родными и близкими и продолжил свою проповедь. Появилось немало свидетельств о чудесных явлениях воскресшего царя в разных концах Москвы, верные получали от него благословения. Меж тем народ был наказан за предательство бояр апокалиптическими бедствиями – снежными бурями, ураганами и иными знамениями.
Благая карма – энергия святого действия – не была исчерпана. Через сорок дней Димитрий претерпел новое телесное рождение неподалеку за городом. Во втором царском воплощении его столицами были Стародуб, Орел, Тушино, Калуга, в третьем – Псков, в четвертом – Астрахань. Без особой охоты бодхисаттва был вынужден заниматься светскими делами: руководил крестьянскими восстаниями, встал во главе народного ополчения против шведских интервентов. Однако он никогда не поддавался уговорам польских королей и даже Папы принять еретические учения. Верная Марина следовала за ним на всех путях в рамках высокой тантры. В четвертом царском воплощении Димитрий исчез с московской политической арены в неизвестном направлении – пришла пора нести благие вести и другим народам. Остались лишь робкие отражения былой славы в последующей российской истории.
P.S. Мне напомнили Волошина:
Убиенный много и восставый,
Двадцать лет со славой правил я
Отчею Московскою державой,
И годины более кровавой
Не видала русская земля.
В Угличе, сжимая горсть орешков
Детской окровавленной рукой,
Я лежал, а мать, в сенях замешкав,
Голосила, плача надо мной.
С перерезанным наотмашь горлом
Я лежал в могиле десять лет;
И рука Господняя простёрла
Над Москвой полетье лютых бед.
Голод был, какого не видали.
Хлеб пекли из кала и мезги.
Землю ели. Бабы продавали
С человечьим мясом пироги.
Проклиная царство Годунова,
В городах без хлеба и без крова
Мёрзли у набитых закромов.
И разъялась земная утроба,
И на зов стенящих голосов
Вышел я — замученный — из гроба.
По Руси что ветер засвистал,
Освещал свой путь двойной луною,
Пасолнцы на небе засвечал.
Шестернёю в полночь над Москвою
Мчал, бичом по маковкам хлестал.
Вихрь-витной, гулял я в ратном поле,
На московском венчанный престоле
Древним Мономаховым венцом,
С белой панной — с лебедью — с Мариной
Я — живой и мёртвый, но единый —
Обручался заклятым кольцом.
Но Москва дыхнула дыхом злобным —
Мёртвый я лежал на месте Лобном
В чёрной маске, с дудкою в руке,
А вокруг — вблизи и вдалеке —
Огоньки болотные горели,
Бубны били, плакали сопели,
Песни пели бесы на реке…
Не видала Русь такого сраму!
А когда свезли меня на яму
И свалили в смрадную дыру —
Из могилы тело выходило
И лежало цело на юру.
И река от трупа отливала,
И земля меня не принимала.
На куски разрезали, сожгли,
Пепл собрали, пушку зарядили,
С четырёх застав Москвы палили
На четыре стороны земли.
Тут тогда меня уж стало много:
Я пошёл из Польши, из Литвы,
Из Путивля, Астрахани, Пскова,
Из Оскола, Ливен, из Москвы…
Понапрасну в обличенье вора
Царь Василий, не стыдясь позора,
Детский труп из Углича опять
Вёз в Москву — народу показать,
Чтобы я на Царском на призоре
Почивал в Архангельском соборе,
Да сидела у могилы мать.
А Марина в Тушино бежала
И меня живого обнимала,
И, собрав неслыханную рать,
Подступал я вновь к Москве со славой…
А потом лежал в снегу — безглавый —
В городе Калуге над Окой,
Умерщвлён татарами и жмудью…
А Марина с обнажённой грудью,
Факелы подняв над головой,
Рыскала над мёрзлою рекой
И, кружась по-над Москвою, в гневе
Воскрешала новых мертвецов,
А меня живым несла во чреве…
И пошли на нас со всех концов,
И неслись мы парой сизых чаек
Вдоль по Волге, Каспию — на Яик, —
Тут и взяли царские стрелки
Лебедёнка с Лебедью в силки.
Вся Москва собралась, что к обедне,
Как младенца — шёл мне третий год —
Да казнили казнию последней
Около Серпуховских ворот.
Так, смущая Русь судьбою дивной,
Четверть века — мёртвый, неизбывный
Правил я лихой годиной бед.
И опять приду — чрез триста лет.