Морошка глава 1

            
            Городок и в самом деле не сильно то уж изменился за всё то время, когда он Семён,став уже по отчеству Аркадьевичем, покинул его, перебравшись по призыву всесильной в былые годы коммунистической партии в областную с солидным достатком хлебную ниву. И внешне тоже мало в чём поменялось это Сёмкино, его корневое начало, где он, бывший уличный сорванец, волею судеб вдруг стал большой начальственной фигурой, оседлав по  случаю удачно будущую свою осиротевшую судьбу.  Тот самый в основном одноэтажный городок, который он всего то два раза в жизни покидал и оба раза не по собственной воле, но всегда возвращался назад, туда, где было постоянно тепло и уютно.  Это был всё тот же старый, неторопливый уральский кластер людского проживания, в котором его губошлёпа и бойкого почемучку обожала и холила настоящий и единственный верный друг его тогда, чуткий наставник и мудрая, всё понимающая, и многое прощавшая ему, своему любимому проказнику, сердобольная бабушка Надежда Матвеевна.  Только вот поистёрся как-то этот самый дорогой образ для Семёна Аркадьевича Раскатова с детства искренне почитаемого им человека, в его непростой и, по большому счёту, уже прожитой жизни.

            И вот постаревший Шишак, опустив свою тяжёлую голову, нахохлившись как Сыч от стужи крещенских морозов, пёр себе широченными шагами напролом посредине узкой в обрамлении высоких в миниатюре уральских гор снежных сугробов, с левой стороны за которыми был виден старый заснеженный пруд и редкие чёрные точки на нём любителей зимней рыбалки.  Шёл по застывшему в морозной спячке частному сектору недовольный собою бывший крутой начальник по прокопанной жителями вручную лопатами от снега в данный момент непроезжей улице как ледокол меж взламываемых им нагромождениях по ходу от себя повдоль оледеневших снежных торосов погружённый в свои мрачные мысли, никого и ничего на своём пути не воспринимая совсем.
            
            - Куда тебя нелёгкая несёт, анчихрист ты этакий, – возникла вдруг перед мрачным мыслителем высокая, худая, сутуловатая фигура сердитой старухи.
          
            - Извините, – машинально сдал назад задумавшийся ледокол.
            
            - Я тебе дам, извините, – цепко ухватила неуправляемый корабль за рукав дорогой его дублёнки, преградившая ему путь отважная бабулька, – я тебе дам…
            
            - Баба Маня! – пересилив себя, воскликнул убитый горем отец.
            
            - Она самая, – радостно отозвалась старая жительница родного городища.
            
            Он, забронзовевший Сёмка Раскатов и, на самом деле, был приятно удивлён и даже обрадован этой внезапной встрече, хотя на данный момент ему не хотелось бы здесь кого-то из старых знакомых увидеть, но мать его старинного приятеля по работе, с которым он работал в молодости ещё на заводе в одной бригаде цеховых электриков и, которая по его разумению, по её то летам, как он помнил, давно бы должна была быть там же, где и он, её сын, известный в городе легкоатлет Валерка – спортсменюга до мозга костей.  Но она, эта уважаемая бывшим неслухом добрая и справедливая тётка Маша, любящая, его как своего второго сына до сих пор оказалась жива и, слава Богу, ещё и здравствует.    
            
            - Баба Маня, – разверзлись раскатовские руки в широкие объятия, – жива?!
            
            - Жива, как видишь!
            
            - Дай ка я тебя голубушку поцелую!
            
            - Поцелуй, поцелуй, – разрешила старая, – какими судьбами, у нас, сынок, – после тёплых и вполне искренних чмоканий поинтересовалась бабка по годам, но не дряхлая по поведению шустрая аборигенка.
            
            - На похороны, – не разлепляя объятий признался убитый горем друг её сына.
            
            - Это к кому же, – удивилась сказанному покойного приятеля мать, – родных то бы у тебя здесь престарелых, вроде, и не осталось, Сеня?
            
            - Верно, – согласился с ней осиротевший Раскатов, – не осталось!
            
            - Так, к кому же ты приехал то?
            
            - К сыну, – тяжело вздохнуло оставшееся одиночество.
            
            - Как к сыну? – не было конца удивлению озадаченной старухи, – я давеча его, дня два али три как назад видала, – призналась деловая халера, – навеселе, правда, был он, но вполне себе живой ещё и здоровый.  И даже не кашлял!
            
            - Вот именно, что живой, – уронил голову старый приятель её сына.
            
            - А чё с нём случилось то?
            
            - Так, то и случилось, – щёлкнул себя пальцем по гладко выбритой шее у себя под правой скулой, намекая прозрачно, безутешный родитель, – острая, как щас принято у нас говорить, сердечная недостаточность!
            
            - Неужели рюмки проклятого зелья в тот момент в доме не нашлось? – всплеснула руками мать уже почившего, но в ранней молодости заводского товарища.
            
            - За ней и пошёл он, – признался, жалуясь, неожиданный гость, – да не дошёл вот!
            
            - Как так, не дошёл?
            
            - Вот так и не дошёл, – неохотно продолжил свой рассказ постаревший собеседник бабки Маши, – упал на площадке меж этажами, возле мусорной камеры и всё!
          
           - Как это всё? – возмутилась старая.
          
            - Вот так вот и всё, – развёл руками Раскатов старший, – спускался по лестнице да и упал, будто споткнулся, и умер в одночасье!
          
            - И что никто его, бедного в этот момент не видал?
          
            - Выходит, што так!
          
            - Это чё ж, вымер дом от ли чё ли, – закачала сокрушённо в шаль закутанной, будто заиндевевший кокон головой, соболезнуя, материнская душа.
          
            - Да нет, не вымер, – продолжил своё неутешительное повествование поседевший с лысинкой бывший чиновник, – где-то через полчаса примерно пошла одна соседка мусор выносить и увидела, што возле мусоропровода кто-то лежит.  Подошла, а он там, Алька то наш и лежит, полёживает, подход к мусорной камере собой загораживает.  Ну и бабонька та испугалась да и наддала дёру наверх.  Позвонила матери в дверь, мол, не ваш ли сынок там, Капитолина Борисовна, у мусорки то лежит, валяется, и обе быстро спустилась вниз, одна ещё надеясь на ошибку, а другая – на подтвержденье сказанного, – выкатилась вдруг ненароком слеза из помутневшего глаза рассказчика, – а там и в самом деле то наш лежит, обнимает пол единственный наследник.  И уже остывать бедолага начал!
            
            - Так чё, твоя Капа здесь живёт чё ли? – опешила от сказанного дерзкая бабулька.
            
            - Давно уже, – признался ей бывший муж по закону неразведённый.
            
            - Понятно, – осилила правду старая женщина, – крепись, отче, –  взяла она, не его, мать пожалев, покрепче под руку такая же мать потерявшая сына, – держись, отец.  И куда же ты лыжи то ноне правишь, – задала она прямо назревший вопрос, – гостиница то вроде нам с тобой не по дороге будет…
            
            - Домой!
            
            - Куда это домой?
            
            - В своё родовое гнездо, – ухмыльнулся своему сравнению бывший его владелец.
            
            - А живо ли гнездо то?
            
            - Стоит пока!
            
            - Я помню, – обронила по пути сердобольная старушенция, познавшая на себе, что такое потерять любимого ребёнка, – Александр от твой жил в нём после той злополучной аварии то, но за домом то особо не присматривал, помнится мне, люди сказывали.  Разве што погуливал он там на широку ногу бывалочи со своими дружками-приятелями да и то чаще летом там обретался с ними, со своими собутыльниками.  И откуда только деньги то
у него брались?  Ведь он же нигде давно не работал!
            
            - Вот пойду и посмотрю откуда, – двинулся с места застрявший в снежных торосах с разговором приушибленный горем притомившийся пешеход.
            
            - Не уж то вернулся дом обживать? – округлила подслеповатые зенки попутчица.
            
            - Время покажет, – ушёл от прямого ответа областной пенсионер.
            
            - Ну пошли, коли так, – подхватилась азартно дружкова отважная матушка.
            
            И парочка, баран да ярочка, не спеша, взрыхлили дорожный снежок, негромко меж собой делясь по ходу местными и личными житейскими новостями.            
            
            - Баб, Мань, – притормаживая, поинтересовался в прошлом друг её умершего сына, ты меня, родная, уж прости, но я так и не знаю отчего Валерка то скончался?  Он, ведь и не пил, не курил, всю жизнь, почитай, на велике своём прокатался – и на тебе!  Лишь один какой-то паскудный приступ – и нет мужика…
            
            - Сердце, – безнадежно вздохнуло материнское горе.
            
            - Как сердце, – онемел Семён Аркадьевич, – он же тренированный был, весь такой из себя, жутко просто спортивный аскет и фанат здорового образа жизни?
            
            - Инфаркт, – выдохнула на ходу отболевшая со временем увядшая душенька.
            
            - Да што ты… – осекся неподдельно, сожалея, Семён.
            
            - Увы, – только и могла добавить состарившаяся с годами любящая родительница, – так иногда бывает!
            
            - Странно… – осадил свою прыть Сенька Шишак, – сколько раз он бывал у меня на работе и дома в гостях, но ведь ни разу не пожаловался мне на свой мотор, – признался он шедшей рядом бабе Мане, – и откуда сердце то дало сбой, баб Мань, скажи?
            
            - Отец наградил, – перекрестила покрытый толстой, пуховой шалью лоб Семёнова по дороге напарница, – ты же знаешь, сам то ведь тоже в пятьдесят с небольшим годков от роду приказал всем нам долго жить!
            
            - Да, да, – закивал головой вынужденный гость в родном городке, – а жена Валерки то где сейчас?
            
            - Здесь.  Замуж вышла!
            
            - А дети?
            
            - А чё с ими сдеется?
            
            - У него же их двое было и сын, и дочка?
            
            - Ну были, – нерадостно откликнулась старушка, – и сейчас никуда не делись!
            
            - Взрослые, поди, уже.  Как они?
            
            - Олег отслужил, женился и уехал жить на север!  То ли нефть, то ли газ где-то там в тундре добывает!
            
            - А правнуки?
            
            - Один у него пацан Валентином звать!
            
            - Виделась с правнуком то баба Маня?
            
            - А чё мне с нём видеться то, – взбрыкнула вдруг изробленная на заводе кляча, – да он каждое лето, почитай, у меня все каникулы то и проводил!
            
            - Что, значит, проводил? – напрягся Семён, ожидая неприятности?
            
            - В это лето студентом стал.  Учится теперь в Тюмени, как и отец его тоже хочет по тундре лазить да недра из земли выковыривать!
            
            - А Ольга? – резко перевёл разговор Раскатов старший.
            
            - Ольга здесь.  И она тоже вышла замуж!
            
            - И тоже правнуки есть?
            
            - А куда от них деться то?
            
            - И сколько их?
            
            - Две девчонки-погодки!
            
            - Заходят Ольга или детки проведать то?
            
            - Кого? – не поняла попутчика прабабка.
            
            - Тебя, баба Маша!
            
            - А чего меня проведывать, – обиделась Семёнова пристяжная, – я, чай, пока ещё, и слава Богу, не хвораю!
            
            - Ну навестить просто, – исправил свою ошибку вновьприбывший горожанин.
            
            - Заходят иногда, – доложилась сухо бабка.
            
            И уже, не проронив после этого больше ни единого слова, дальше хмурая парочка, молча дотащилась до места обусловленного назначения. 
            
            - Вот и терем мой, – отворил массивную калитку ведущую во двор, хоть и бывший, но всё же хозяин этого гостеприимного когда то очага, – стоит и никуда не делся, – вошёл он в его тёмный и безжизненно околевший крытый двор, – вот и ключ от входной двери в избу как и всегда на прежнем месте оказался лежать, дожидаться своих хозяев, – с трудом, но осилил господин Раскатов обжигающий холодом висячий замок на обитой дерматином утеплённой ватином двери. 
            
            Распахнув широко входной проём в давно нетопленное помещение, он с некоторой опаской на правах хозяина вместе с гостьей, наклонив головы, молча проникли туда, где в памяти Сёмки раньше теплилась спокойная и размеренная жизнь.  Зашли, огляделись тихо в полумраке и на ощуп бывший бабушкин внук отыскал выключатель, тусклая, как и сама эта замшелая жизнь в сем захолустном городке, свисавшая с потолка на проводе, в густой паутине грушевидная лампочка осветила запущенное в хлам нежилое, но когда-то родное для Раскатовского сердца пристанище.
 
            - Ты вот чё, Семён Аркадич, – остановилась у порога боевая кочерга, – пойду-ка я, голубь мой, Люську свою, дочку к тебе сюда пришлю.  Помнишь её?
            
            - А то как же, – оживился вновь объявившийся пришелец опустевшего сруба.
            
            - Имей ввиду, – пригрозила шутя суровая тёща, – Мужик у Люськи то, как порох от ревности вспыльчив и трое уже женатых молодцов, да пятеро внуков в запасе имеются!
          
            - Буду рад встрече вместе со всеми, – отреагировал живо как мог новый квартирант запущенного пятистенника.
          
            - Ну вот и ладно, – заключила по-хозяйски мать старого приятеля, – так што жди, и  Люська моя прибежит к тебе и подсобит здесь навести нужный
порядок в доме, – и не по возрасту живо поспешила с выходом на морозную улицу.


            В заброшенном, но крепко сработанном из кирпича и сруба домине было неуютно, пусто и зябко.  Отовсюду, из всех его неприбранных углов нагло, как бельмо на глазу так и выпирало неряшливое запустение, но сыростью не пахло.  Правда, всюду были заметны следы от необузданных в недавнем прошлом многодневных загулах.  Сумрак необжитого и неухоженного помещения ещё больше мрачно усугублял и без того уже непраздничное настроение вновь объявившегося гостя.  От времени безликие и выцветшие в безразличии давно нестиранные занавески закрывали такие же давно ни кем немытые окна и почти не пропускали в мёрзлое жилище солнечный свет.  И когда младшая сестра старого приятеля шумно, громыхая полупустым ведром и с тряпками в нём, и с веником в руках ввалилась с мороза к Сёмке в его нетопленый каземат, надеясь, со слов матери встретить там полного жизни и уверенного в себе начальственного мужа пенсионера, но застала вопреки своему,
бабьему ожиданию странную для себя, неприглядную картину.
          
            Посередине неприбранной хозяйственной половины дома, напротив облупившейся кое-где местами обшарпанной и закопчённой русской печки, сидел, оперевшись широкой, грудью на спинку расшатанного стула, крепкий старичок и пристально, не мигая, смотрел, как в её открытом жерле, этой давно нечищеной и нетопленной печи неохотно разгорается жалкий и капризный огонёк.  Не снимая пальто и шапки, этот новый хозяин заброшенного ковчега, казалось, пытается взглядом загипнотизировать это непослушное пламя, чтобы то побыстрее занялось своим обогревающим жаром, рассеяв прописавшиеся здесь и холод, и запустение, но это ему удавалось плохо.  Залежалые дрова шипели, нехотя постреливали в нежелании подчиняться горячими искрами, но гореть почему-то отказывались.
            
            - Сё-о-ма! – разверзнув руки, двинулась к стулу такая же высокая и худая как мать уже не Люська, а Людмила с добавлением отчества, сама давно уже мать и бабушка, – ну давай нам, деревенским жителям покажись.  Покажитесь областной господин начальник!
            
            - Да какой там ещё господин, – встал со стула не состоявшийся гипнотизёр огня, – Какой начальник?  Пенси-о-нэр, – налегая на букву «э» вместо «е», – проявил он радушие домовой хрыч и одиночка.
            
            Люська, взбалмошная в юности деваха, худосочная плоскозадая жердь устроилась после окончания школы секретаршей начальника местных органов милиции, и сумела там приворожить каким-то образом одного из тамошних сержантов, неуклюжего рохлю в два метра ростом Пашку Паршинина.  Живо выскочила замуж за него и нарожала ему одного за другим троих пацанов.  Толще с годами ни она сама, ни муж её Пашка не стали, но зато семья, у них на удивление сложилась крепкая и дружная.  Много лет уж как они вместе то с ней живут, но не слышно, чтобы между ними скандалы были и ссоры.  Вот и пойми, где счастье или несчастье тебя ожидает?  Все дети в семье Паршининых выросли, отучились в школе и, обзаведясь личными семьями, успешно работают на новом эвакуированном сюда
в патриархальный городок во время войны оборонном заводе.
            
            - И с чего мы начнём? – сразу же начала распоряжаться пришедшая на помощь, как хозяйка деловая поборница чистоты и порядка.
            
            - Да чё-то дрова, Люся, плохо горят, – пожаловался на судьбу новоиспечённый тут в необихоженном доме явившийся постоялец.
            
            - А ты чем разжигал то их?
            
            - Бумагой!            
            
            - А в печурке смотрел?
            
            - А чё там?
            
            - Сунь руку то и узнаешь, – посоветовала Сёме Валеркина сестра.
            
            И в самом деле, когда нынешний житель городской квартиры со всеми удобствами сунул в узкое оконце печурки, не вставая со стула, свою огромную лапу, то на божий свет с его помощью появилась свёрнутая в рулон сухая, как порох тонкая береста, белёсая, как седина кожица русской берёзки.  Подсунув тут же необходимую в растопке печи находку под едва тлевшие в ней дрова, неуклюжий истопник, получив незначительный ожёг, успел всё же убрать от разом вспыхнувшего огня свою клешню, так как слабый и не желающий разгораться бумажный запал, разом занялся от сухой берёсты разрастающимся на дровах пожаром.  Зашумел, загудел, запел он, поддаваясь хорошей тяге, и не хотевшие загораться до этого ворчливые поленья следом быстро охватились ярким как вечерний сполох летней зари жёлто-красным заревом.
            
            - А ты, Сёма, говорил, что дрова плохо горят, – всхохотнула с подначкой баба.
            
            - Ну тогда я пошёл за водой, – подхватился с места неказистый истопник.
            
            - А колонка то хоть знаешь где, – скинула с себя старенькое пальто и шаль готовая к работы пришедшая посыльная.
            
            - Видел, когда шёл сюда, – признался бывший здешний житель.
            
            - Тогда неси, – последовал чёткий приказ, – а я пойду, по дому пройдусь и поищу, с чего начать и чё тут у вас, господин хороший, для нашего с вами дела имеется!
            
            - Посмотри, посмотри, – покинул избу новый, старый хозяин.
            
            И дело с Божьей помощью пошло на лад.  В доме со временем заметно потеплело.  И персональный пенсионер, принеся воды, оттаял слегка от тяжких дум и обронил как бы ненароком вслух, согревшись.
            
            - Пойду-ка я, Люся, до магазина пройдусь.  Не возражаешь?
            
            - А чё ты, Сёма, там позабыл то, – не разгибаясь, продолжала, не спеша, мест
            - Да есть тут одна у меня мыслишка, – успокоил девоньку новый поселенец в этом замороженном было добротном пятистеннике, озорно подмигнув, – ты уже тут командуй, хозяюшка, без меня, а я живо туда и обратно налегке смотаюсь.  Одна нога – здесь, другая – там.  Хорошо?
            
            - Ну, беги, коли надо, – не стала возражать шустрая вспомогательница, – а я здеся в дому пока приберусь!
            
            И часа через два с небольшим уставшие работники по восстановлению в доме уюта и тепла в прибранной, хоть и наспех, но чистой избе, уселись за отмытый и накрытый ещё при царе-Горохе изданной газетой старый круглый обеденный стол с щедрым угощением.  Отогревшийся Семён Аркадьевич открыл с громким выхлопом бутылку пенного им же из магазина принесённого шампанского и, чокнувшись гранёными стаканами, других то пока в доме бокалов не нашлось, осушили до дна с подуставшей бабонькой неподходящую для такого случая гранёную посуду.  Добавили и раскраснелись от разлившегося по дому и по
телу тепла, и принялись усердно уплетать от барских щедрот покупные салаты да закуски всякие: рыбные и мясные в упаковках нарезки.   
            
            Наевшись и приговорив хмельной напиток до конца, шалая парочка расслабилась и тут же начала неторопливый меж собою разговор, из которого бывший Сёмка Шишак для себя много чего узнал о своём родном городке и людях его знакомых.  Но главной всё же новостью оказалась та, что его приятель Валерка по кличке Фома, Люськин брат, как и его сынок преждевременно скончался от той же хвори – сердечной недостаточности прямо на одной из своих тренировок.  Решив участвовать как ветеран спорта в каких то больших, то ли союзных, то ли всемирных соревнованиях по лёгкой атлетике, бежал он, бежал, круг за кругом наматывая нужные метры по беговой дорожке нового в городе тогда ещё стадиона, и вдруг остановился, и упал, запрокинувшись на спину, будто наткнулся на что-то, упал и остался лежать, не вставая.  Когда тренер его и все, кто присутствовал там на тренировке тогда на стадионе подбежали к нему, то сердце его уже больше не билось.
            
            - Кстати, Сём, – подхватилась вдруг младшая сестра старого товарища, погибшего во время злополучной подготовки к престижным состязаниям, – Саня твой с братом моим Валеркой как бы даже и дружбу водили!
            
            - Как они могли дружить, – удивился разомлевший поселенец прибранного наспех бревенчатого балагана, – Валерка не ровня ему по возрасту да и не пил он вовсе!
            
            - Приходил он, Саня твой, с внучкой его младшей как со своей Настёнкой возился!  Почти каждый день, пока братишка был жив!
            
            - А потом?
            
            - А потом перестал.  Сноха запретила ему приходить! 
            
            - Понятно, – кивнул головой, захмелев слегка, с лысиной во всё темячко бывший в городке когда-то уличный хулиган, – не знал я отчего Валерка скоропостижно скончался!
            
            - Теперь знаешь, – невесело улыбнулась сестра умершего брата.
            
            - Знаю, – отозвался в тон собеседнице хозяин согретого жилища.
            
            - Почему на похороны то не приехал?
            
            - К кому, – не понял бабу её товарок по застолью.
            
            - К Валерке, известно!
            
            - В командировке я был, Люся.  В командировке!
            
            - Далеко был то чё ли?
            
            - В Москве.  В столице!
            
            - И чё ты там делал?
            
            - Учился на заочном.  Экзамены сдавал!
            
            - Долго учился то?
            
            - Не заморачивайся, Люсь, – не стал он откровенничать бывший студент партийной школы, – согласно отпущенного срока!
            
            - Ну и ладно, – собрала в ведро свои принесённые для уборки причиндалы немного захмелевшая постаревшая родственница известного в городе легкоатлета, – и мне пора уж домой.  Муж с работы дома дожидается!
            
            - Матери то, бабе Мане привет передавай и огроменное ей от меня за тебя и за твою помощь мне огромное спасибочко!
            
            - Передам, – накинула на голову плат и пальто на плечи Паршининская супруга.
            
            - И тебе тоже, Люся, огромное-преогромное от меня спасибо, – догнала торопыгу у порога Сёмкина искренняя в напутствие благодарность.
            
            - И тебе не хворать, – хлопнула дверью в ответ худосочная пособница в наведении порядка и быстро скрылась в промёрзлом дворе с глаз долой.
            
            А прибранный заботливыми руками старый дом задышал, потрескивая в открытой печи догорающими поленьями, закряхтел отмытыми половицами, погрузившись в жилой полумрак, а тусклые сполохи печного огня, разгуливая призраками по оштукатуренным и обметённым под потускневшими обоями стенам.  Отражаясь в чисто обихоженных окнах, манили повинную душу разомлевшего Раскатова в далёкое прошлое, туда, где было когда-то просто всё легко и понятно.  Оставшись сам с собой один на один в недавнем прошлом областной руководитель плюхнулся на незастеленную бельём постель, кинув сверху свой дорогой дублон, и, не раздеваясь, погрузился безвольно в мрачные мысли своих раздумий.  И память его, в данном случае безжалостный прокурор, всех совершённых им в его жизни ошибок, но и одновременно услужливый адвокат, продажная шлюха правосудия, сошлись в непримиримом споре меж собой об истине виноватости и искуплении греха.  Но сколько существует на Земле человечество – никогда ещё закон и справедливость так и не смогли придти в своих дискуссиях к единому мнению и согласию.