Однажды старый Ли пошил себе новый праздничный костюм. Все — и штаны, и длинная рубаха, и таоку — было сделано из лучшего шёлка и покрыто тонкой вышивкой, в которой любой ученый муж узнал бы вершины священных гор и хвосты благородных павлинов.
Художник долго любовался нарядом, рассматривал его лицевую сторону, изучал изнанку, проверял ровность швов и аккуратность плетёных шнуров — словом, наслаждался обновой. Наконец, решил примерить. И — надо же, какая неудача! — оказалось, что подол таоку на целый цун длиннее, чем подобает!
— Ай-ай-ай! — вскричал старый Ли. — Что же делать? Просто подшить таоку не выйдет — испортишь прелестную вышитую кайму.
— А вы наденьте модные нынче сапоги на толстой деревянной подошве, — посоветовал мальчик, растиравший тушь, перед которым, собственно, и хвастался новой одеждой наш мудрец.
— Да... — капризно протянул разобиженный художник, — и тут же злые языки станут болтать, что старый Ли, словно безмозглая кокетка, гонится за новшеством и презирает прелесть старины. Вот, — скажут, — вот он стучит своими деревянными каблуками, как актер императорской оперы, изображающий придворного щёголя!
— Ну, так подвяжите таоку повыше. — Посоветовала прислуживавшая старому Ли женщина, которая вышла из кухни на вопли раздосадованного хозяина.
— Как? Как? — женщина сунулась было помочь, но художник замахал руками: — Не трожь! По запаху чую я, что ты чистила рыбу, и твое платье замарано чешуёй, что блестит тут и там! Я сам! — и весьма ловко подтянул таоку и завязал шнуры.
Вышло славно! С этим согласились и мальчик, растиравший тушь, и служанка, и поэт старый Ван, который кстати зашёл в гости, а под конец и сам старый Ли. Оставалось только дождаться подходящего праздника, чтобы нарядиться и прогуливаться по людным местам, как будто не обращая внимания на восхищенные взгляды соседей.