В поисках уютного пространства, отсекая всё лишнее в этом перенасыщенном мире, гасится слепящая люстра и остаётся одна настольная лампа. Некая модель планетарной системы, где карликовое стеклянное солнце притягивает к себе человека читающего до полуночи. Книги уже не возвращаются на полки, они скапливаются на столе перекошенными стопками, пылятся, меняются местами, пополняются новыми и уже напоминают развалины древнего города, куда ещё не дотянулась рука педанта, чтобы нарушить застывший беспорядок. Вдруг сквозняк пронзает дом насквозь и книги, те которые в тонких обложках, трепещут и шелестят взывая к разуму хозяев.
— Ты решила окончательно нас заморозить? — раздаётся нарочито-жалобный возглас.
— Лучше наведи порядок у себя на столе! — следует незамедлительный ответ.
— Стол, это единственное место, в этом доме, которое принадлежит мне.
— У тебя ещё есть шкаф, в котором тоже чёрт голову сломит.
— Хочешь чаю?
— Давай.
— Я всё же прикрою окно?
— Прикрой уж…
Буря затихает вместе со сквозняком.
Гусинным пером писали куда медленнее. Макнул в чернильницу, стряхнул, чтобы не капнуть на бумагу, вывел округлую букву, полюбовался, подвернул керосиновую лампу, сделал поярче, проследил за сумбурным полётом бабочки залетевшей на огонёк, послушал трескотню сверчка — заслушался…
— Ну и где же обещанный чай?
— Ах да!
И вот он тёмный коридор, арка в прихожей, знаешь путь на ощупь и только на кухне, над плитой включаешь. В окне гостиница ампирная, вся светится, как форфоровый сервиз, кажется протяни чайную ложечку, постучи по шпилю, послушай, как звучит — не треснул ли?
— Так быстро. Ты что из под крана налил?
— Из под крана, — соглашаешься.
— Что пишешь?
— Это будет что-то!
— Детектив, я надеюсь?
— Как ты догадалась?
— Как догадалась? Нам же надо на что-то жить.
— И то верно. Тогда слушай завязку…
«Произнесённые слова гулко ударялись о грубый закапчёный камень и вязли в гуще не освещённых углов. Хрустальные бокалы отражали рыжий тревожный жар пламени, которое словно обезумевшая лиса в капкане, пыталось вырваться наружу. Держа бутыль за самое дно, а не за горло(странная привычка), он наполнил оба бокала десертным вином с кровавым оттенком и поставил на круглый дубовый стол. Любая мало-мальски подходящая поверхность стремилась блеснуть, искрясь и оживляясь: будь то перстень с фамильным гербом, где крошечная рысь на задних лапах, казалось шевельнула обрубком хвоста и выпустила когти; или моноколь, который в глазу у гостеприимного хозяина, ослеп на мгновенье и вспыхнул цепочкой и придал зловещее выражение лицу, хотя губы извлекали медоточивые эпитеты в адрес позднего вечера. Речь его была полна неведомых приёмов, непонятных, но притягательных цитат, незнакомых имён и неожиданных интонаций. В сочетании с мускатом, с яростным треском в чёрной гортани камина, с гулом трубы и снежной бурей за высоким окном, любая фраза приобретала неоднозначность и завораживала. Он ходил туда и сюда, останавливался, усаживался в кресло, как будто выискивая правильную позицию своего нахождения в пространстве. И действительно: нога на ногу, лакированная туфля, которую лижет огненный отблеск, ножка бокала провалившаяся сквозь тонкие длинные пальцы застывшей руки — некая пауза и поэзия зимней ночи, создавали магический эффект.
Поздний гость не торопился покинуть этот зловещий дом. От одной мысли быть проглоченным полночным мраком, где газовые фонари с трудом обозначали своё присутствие, становилось страшно. Врядли можно было найти извозчика в такую погоду. Так что оставалось одно: потягивать вино и слушать замысловатые рассказы, окончание которых дополняло портрет хозяина дома…»
— Ну, что же дальше?
— Он его отравит
— Кто кого отравит?
— Я ещё не решил…
07.02.2023