АВТОР - МАРИНА БЕЛУХИНА: http://proza.ru/avtor/uevfybnfhbq
Публикую на своей странице по её просьбе.
С утра Дмитрий поехал на Кондратьевский рынок, опоздал-то на пять минут, за которые, со слов продавщицы, некий импозантный мужчина скупил пятьдесят роз, оставив последние семь штук. И те бы забрал, да на его, Митино, счастье у покупателя не хватило денег. Слово «импозантный» она произнесла в нос и нараспев, при этом победоносно посмотрев на Митю.
- Девушка, а нельзя шипы срезать? – рассчитывая на сказанный им комплимент, робко спросил Митя продавщицу, больше напоминающую бабушку, чем девушку.
- Ну, если невесте берёшь, то грех не срезать, молодой человек! – добродушно улыбнулась женщина, доставая из-под прилавка огромные портновские ножницы.
- Пока любимой девушке, но очень надеюсь, что вскоре назову своей невестой! – честно признался Митя.
Последние две недели он ходил сам не свой, постоянно думал о Миле. От матери пришло письмо, в котором она писала, что Илья восстановился после больницы, наловчился ходить без костыля, хромоты почти не заметно, если только чуть-чуть, да и то уже вечером, когда натрудит больную ногу. Работает, пить стал меньше, вроде как остепенился. Даст Бог, всё у него будет хорошо. Про свадьбу Ильи ни слова ни в письме матери, ни брата.
Может, поторопился он тогда сгоряча отказаться от Милки? Любовь–то не заплечный мешок, так просто не скинешь, в сердце она, и никакими клещами не вытащить. Нет такого инструмента, не изобрели учёные. Семимильными шагами наука продвигается, в космос летают, а с любовью справиться не могут. И сам он, Митя, не смог! Проявил благородство, а потом скрежетал от глупости своей зубами. Посчитал, что делает добро брату, а Милу обидел. Как она на него посмотрела! Век не забыть! Сколько боли и непонимания во взгляде родных и когда-то доверчивых глаз. А ведь было время, когда он мог говорить с Милкой одними глазами, надо было только пристально смотреть на неё. Они переговаривались между собой в то время, как присутствующий всегда рядом Илья, никогда их не слышал.
А ведь счастье его было так близко! Надо было только протянуть руку. А он, дурак, не протянул, а оттолкнул! И... потерял себя! Вроде бы жив, здоров, как бык, работает в полную силу, а внутри пустота, словно вынули из него душу, оставив одну оболочку, в которой учащённо бьётся и ноет по ночам сердце.
«Нет! Всё, хватит! Надо ехать!». Решил он после очередной бессонной ночи. «В выходные, не откладывая!».
К розам у него заблаговременно был куплен тоненький золотой перстенёк с вкрапленным в него сверкающим на свету, что бриллиант, аметистом.
- Не завяли бы, пока доберусь, - вздохнул Митя, беря в руки букет нежно-розовых цветов.
- Далеко ехать? – участливо спросила продавщица.
- Часов пять, а то и семь добираться. Это как повезёт.
- Сейчас я тебе их в тряпочку мокрую заверну, а сверху бумагой прикрою. Довезёшь, не переживай!
Женщина куда-то сбегала, вернулась с куском мокрой тряпки, бережно обернула ею стебли роз, завернула в несколько слоёв газеты и только после этого передала букет Мите.
- Спасибо! Вот уж точно сказано, что мир не без добрых людей! – поблагодарил он.
Времени было в обрез, следующая электричка ближе к вечеру. Повезло – поймал такси.
«Видимо, сегодня мой день!» - радостно думал он, подъезжая на автобусе к деревне.
***
Люся проснулась, когда ещё над полем стелился наполненный до краёв влагой полупрозрачный серебристый туман. Рядом, свернувшись калачиком, посапывала Зоюшка, в кухне, стараясь не греметь, хозяйничала мать. Пахло холодцом. Несмотря на бессонную ночь, спать не хотелось. Теснились в её голове навязчивые и беспросветные мысли, не давали покоя, мучили. Она может сказать «нет», отменить этот театр со свадьбой, на худой конец скрыться, хоть у Ольги Анатольевны на первое время. Может, конечно, может! Вот только как жить потом? Как смотреть людям в глаза, случись что с Илюшей? Деревня не простит, отвернётся. Одно дело, от неё – ей не привыкать. А как мать? Ей за что такое наказание? Она и так всю жизнь была обделена счастьем, только-только научилась улыбаться, радоваться каждому дню, а ведь не так много ей осталось, годы берут своё. Илья… Его тоже жалко до боли в груди, пусть не любимый, но родной, столько лет вместе - за одним столом ели, спали вповалку - он, она и Митя на печи, пока их мать маялась по лагерям.
Митя! Опять Митя! Малейшее, даже такое вот, неосторожное прикосновение в памяти отдавалось глухой нестерпимой мукой в сердце. Беззвучно полились редкие слёзы. Она не любила и не умела плакать. Надо вставать!
- Ужель разбудила? – спросила Прасковья, пропуская через марлю мясной бульон.
- Нет, мама! Не спится.
- Василичу не спится, спозаранку на ферму поскакал, ты туды же! В кои-то веки полежать могла бы, - в своей манере проворчала Прасковья, выжидающе смотря на дочь, - не выкинула бы очередной фортель.
- Собираться буду. Волосы хочу уложить, да платье приготовить, вроде отгладила вчера, а вдруг складка какая, - успокоила она мать, чувствуя её тревогу.
Прасковья облегчённо вздохнула, враз посветлели глаза, руки же привычно делали своё дело, они, казалось, жили отдельно от её дум и тревог.
- Летит ужо обратно! – увидев в окно Хромова, всплеснула руками Прасковья. – Ну, что стадо быков за ним гонится! Вот неугомонный! – засуетилась она, скоро отодвигая в сторону тарелки с холодцом. - С утра только и выпил кружку молока!
Скрывая улыбку, Люся отвернулась от матери.
В сенях застучал сапогами Хромов.
- Доброго всем утреца!
- Доброго утра, Пал Василич! С фермы?
- С неё, Людмилка! – бодро ответил он, скидывая фуфайку. – Чем потчевать будешь нас, Полюшка? Гляжу, уже и с холодцом управилась?!
- Управилась только что. В холодильник составлю, враз замёрзнет! Каша пшённая у меня, настоялась поди, али яишню будешь, Павлуша?
- Давай кашу, она у тебя завсегда вкусная!
- Василич, баня-то, наверное, не остыла за ночь? – спросила Люся.
- Ночь тёплая была. Не должна бы остыть.
- Тогда я сбегаю, ополоснусь.
- Поела бы, пока каша горячая, чай не убежит твоя баня! – проговорила Устиновна, накладывая в тарелки рассыпчатую золотистую кашу.
- Приду с бани, мама, тогда и поем!
В бане и, правда, было ещё тепло. Только вода в котле подостыла, но терпимо. Люся торопливо натёрла себя мочалкой, потом ополоснулась и с ожесточением стала растирать полотенцем тело. Покрытое красными пятнами, оно начинало гореть, а ей всё было не уняться – хотелось полностью истереть его, не оставляя ничего от себя.
Дома, укладывая в высокую причёску волосы, Люся не раз ловила на себе в зеркале виноватый взгляд Хромова. Крутящаяся рядом Зоя, в светлом нарядном, по случаю праздника, платьице, с огромными бантами во всю чернявую головёнку, важно подавала матери шпильки.
- Какая же ты красивая, мамочка! – девчушка во все свои огромные глазища восхищённо смотрела на мать, подпрыгивая на месте. – Я тоже такой хочу стать!
- Ты и сейчас у нас красавица!
Люся нежно прижала к себе девочку и поцеловала в голову.
- Я чернявая, - обиженным голоском прошептала девчушка. – Что головешка, как бабуленька говорит.
- Чтоб понимала ещё наша бабуленька! – не выдержав, оторвался от газеты Василич. – Краше тебя никого не то, что в округе, нигде нет!
Прасковья исподлобья глянула на мужа, но промолчала. В последнее время она старалась как можно реже спорить и даже не вступала в обычную словесную перепалку. Всё равно сумеет поставить её на место. Недаром газеты от корки до корки все прочитывает. Умный мужик, не чета ей, необразованной.
***
Стараясь скрыть слёзы, хлюпая носом, Анна Петровна снаряжала сыночка к бракосочетанию. Её, впрочем, как и Прасковью, в ЗАГС не пригласили, попытки призвать брачующихся к здравому смыслу ни к чему не привели. Невеста ответила категорическим «нет»! Ну, скажем, не так уж ей и хотелось видеть, как сынок себе хомут на шею натягивает, а всё же обидно. Не о такой жене мечтала она для сына, но с любовью спорить, что муку в сковороде сеять.
На кухне суетился Юрасик, складывая в сетки вино с водкой да нехитрую закуску: хлеб, сало, нарезанную кружочками копчёную колбасу, солёные огурцы и яблоки.
- Яблоки-то тебе зачем? Своих что ли не наросло? – не выдержав, раздражённо спросила Заботина. – Берёшь для себя, а набираешь, как на целую роту!
- Свои завсегда с кислинкой, а чужие, что мёд! – нисколько не смущаясь, рассмеялся Золотов.
- Мать, не жадничай! Юрка же не на себя берёт. Парней угостить надо, - здесь же одёрнул мать Илья. - Мало будет – ещё подкупим!
- Подкупим… Было бы для кого…
- Просил же тебя! – начал заводиться Илья.
Увидев загоревшиеся от гнева глаза сына, Анна Петровна сразу приутихла.
- Я к тому, Илюша, что пить особо некому на свадьбе. Разве Василич, да и тот лишку не выпьет, - нашлась, что сказать Аннушка, исподтишка поглядывая на сына.
– Ты сам-то, Илюша… того…
- Сказал же, что не буду! – дёрнув плечами, отрывисто проговорил Илья.
- Во, Илюха, житуха у тебя настала! И надо оно тебе? – непонимающе смотрел на Илью складывающий возле порога туго набитые сетки Юрасик. – Меня мамаша сколько ни упрашивает жениться на Зинаиде, я – кремень! И что с того, что сын растёт? Зинке надо было, а не мне. Свобода дороже совести!
- Сволочь ты, Юрка! На Зинаиду смотреть жалко! – вступилась Аннушка за женщину.
- А чё её жалеть? Мать кажинный день к ней бегает, помогает, с внуком нянчится. Они мне ещё спасибо должны сказать! Такого богатыря заделал! – Золотов хвастливо поднял кверху кулак. – Илюха – дурак! Мало того, что женится, так ещё и невеста с довеском, - противно заржал он.
- Врежу! – кинулся было на него Илья, но Юрасик мигом вылетел в сени.
- Я за машиной! – крикнул он с улицы.
- Не бузи, Илюша. Нельзя в такой день, не порть праздник ни себе, ни мне, - остановила его мать, удерживая за руку.
- Ты права, мать! Не стоит! – ответил Илья, махнув рукой в сторону двери. - Горбатого разве что могила исправит!
- И я о том же, сынок. Плюнь на него! Взял бы в свидетели кого посолиднее…
- Мила так захотела, - перебил Илья мать, виновато и в то же время стыдливо пряча глаза.
- Ну да, тогда, конечно! – отрывисто проговорила Анна.
Не думала она никогда, что невестка ей с таким норовом достанется. Кто б знал, что мягкая и тихая девочка с годами превратится в этакую стерву? Одно радует, что Илья в последнее время с парнями по деревне не болтается, домой приходит трезвый, как раньше шутит и смеётся. А что ещё матери и надо? Ради такого любую невестку терпеть будешь и в глазки заглядывать.
- Вроде как машина подъехала, сынок? Глянь!
- Да, мать! Поехал я! – наскоро накинув пальто, Илья собрался выходить, когда Анна Петровна, всплеснув руками, крикнула ему вслед:
- Цветы, сынок! Цветы забыл!
Илья издали увидел стоявшую за калиткой своего дома Милу. Несмотря на посиневшее от холода лицо, на котором отчётливо выделялись её пухлые, ярко накрашенные губы, в небесно-голубом, коротком, по моде, платье, с уложенными в высокую причёску волосами, в белых туфлях, тонюсенькие каблуки которых утопали в земле, она никогда не казалась ему настолько красивой, какой была в эту минуту.
"Моя! Моя!" – с придыханием думал он, всё ещё не доверяя своему счастью.
Рядом с ней, держа в руках пальто, стояла Ольга Анатольевна. Она что-то говорила Миле, но та отрицательно качала головой, сжимая от холода руками тело.
Как только «Запорожец» Добромыслова подъехал к дому, Илья опрометью выскочил из машины, поднял переднее сиденье, согнал сидящего сзади Юрасика, после чего помог сесть в машину Ольге Анатольевне и Миле.
- Мила, замёрзла же! Надень пальто! – просительно и мягко посмотрел он на свою невесту, садясь рядом.
- Платье помну, - стуча зубами, ответила Люся. – В машине тепло, согреюсь.
В ЗАГСе их развели по разным комнатам, расположенным одна напротив другой. Илья с Юрасиком оказались в комнате для жениха, а Мила с Ольгой Анатольевной – соответственно невесты.
-Покурить бы! - явно нервничал Илья.
- И выпить! День на дворе, а я ещё не опохмелился с твоей свадьбой! Знал бы такой расклад – послал тебя куда подальше! – скривился недовольно Золотов.
- Заткнись! – сквозь зубы процедил Илья, поправляя возле зеркала противно трясущимися руками галстук. – Приведи себя лучше в порядок!
- Я в полном! Мать вчерась всё начистила, отпарила, - мимоходом глянув на себя в зеркало, ответил довольный своим видом Юрасик. – Да не трясись ты так! Никуда твоя королева не денется! Не больно-то она кому нужна!
- Прикуси язык! – рявкнул Илья, но тут же замолчал, заметив, что на них стали посматривать.
Наконец-то, прибежавшая из фойе дама в строгом деловом костюме попросила их с Золотовым на выход. Из комнаты невесты вышли Мила с Ольгой Анатольевной. Их с Милой поставили впереди, за ними – свидетелей. Когда они, следуя за дамой, вошли в большой зал, заиграла музыка. Торжественно-прямые стояли они перед большим столом, слушая уже довольно немолодую женщину в длинном прямом платье, с несуразно большим цветком и без того на немалой груди, говорившей что-то о создании новой ячейки общества в Советской стране.
- Является ли ваша готовность создать семью подлинной и свободной, Людмила?
- Да!
Ему показалось, что затрубили разом все трубы самого большого симфонического оркестра.
Дрожащей от захлестнувшего его счастья рукой, не видя строк, как слепой, поставил свою подпись.
- Поздравьте друг друга поцелуем, - донеслось до него.
- Помада! – остановила его пыл бледная, как полотно, словно неживая Мила.
***
«Сразу к Милке!», - решил Митя, выходя из автобуса.
Деревня словно растворялась в густых октябрьских сумерках, приветливо светились в домах окна, за каждым из которых шла своя жизнь – вроде бы и похожая на другие, но при этом своя единственная и неповторимая. Митя торопился, ему нестерпимо хотелось увидеть Милу, обнять, прижать к себе и не отпускать уже больше никогда. Пробегая мимо своего дома, заметил тёмные глазницы окон.
«Мать, наверное, опять вызвали в другую деревню, а Илюха с парнями гуляет, что ещё молодому парню в деревне делать!», - мелькнула мысль.
Во дворе Милкиного дома пару раз лениво тявкнул выставивший из будки морду дворовой пёс, и тут же убрался обратно. За накрытым в комнате столом сидели: Мила с Илюшей, Прасковья с Хромовым и мать. Опоздал! Он это понял сразу, ещё никто не успел ничего сказать, а он уже знал. Вместо стука вагонных колёс в ушах раздавалась стонущая музыка вперемежку с «тик-так», «тик-так», без стрелки часов, без времени.
- Митя? Сынок! – голос матери, её нервное подёргивание губ, испуганно-виноватый взгляд.
- Брат? Митя! Я знал, что ты обязательно приедешь! – соскочив со своего места – места жениха, бросился обнимать его Илья, но видимо, забыл про больную ногу, споткнулся, не удержавшись, почти упал на брата. Он поддержал его одной свободной рукой, сжимая в другой завёрнутые в газеты цветы.
- Садись, Митя! С дороги, чай, голодный, - голос тётки Прасковьи, засуетившейся возле стола. А её ли? Какой-то грудной, незнакомый. Но кто, кроме неё, скупой на ласку, так заботился о нём, строго следя, чтобы поделенный между детьми последний кусок хлеба, Митька обязательно съел сам, а не спрятал где-нибудь для неё.
Видел глядевшего на него с немым укором Хромова. Всё это промелькнуло перед его глазами в доли секунды, как кадры из незнакомого кинофильма, сдавило горло, рот растянулся в вымученную, наполненную горечью, улыбку. Горечь застряла на языке, мешала говорить, видимо, поэтому он скорее глухо простонал, чем выкрикнул:
- Горько!
Молчаливо-пустые глаза Милки напротив. Нервно поправила выбившуюся из причёски прядь волос, закинув её за ухо, порывисто поднялась, в ожидании, когда вернётся на своё место Илья, закусила нижнюю губу. Долгим и печальным взглядом смотрел он на Милку, видел рядом с ней счастливое, оживлённое лицо брата, их поцелуй. Вспомнил про свой букет, неловко развернул и протянул невесте.
- Поздравляю! С подарком не успел. Вот… - сунув во внутренний карман пальто руку, вытащил две мятые с портретом вождя Революции и Водовзводной башней бежевые купюры, стыдливо сунул в руку брата, жалко улыбнулся.
- Спасибо, - чужим, бесцветным голосом равнодушно ответила ему Милка.
Крепко обнял Илья, поблагодарил.
За столом Мите не сиделось, он то и дело выходил курить в сени. Один раз следом за ним выскочила Мила, что-то вытащила из шкафа, возвращаясь обратно, задела его подолом своего воздушного платья. Лёгкий, холодный шёлк словно обжёг руку.
- Не обижайся, Митенька, что не пригласили. Людмила против свадьбы-то была, - оправдывалась перед ним мать, выходя из дома Мироновых. – Сена, видать, в этом году много заготовила Прасковья. В сарай не поместилось, - с завистью посмотрела она на придавленную жердями копну сена во дворе. - Нас с Прасковьей даже в ЗАГС не взяли. Оно и ладно бы, дело-то молодое, а вот на сердце обида легла.
Митя молчаливо слушал мать. Ему хотелось сейчас одного – как можно быстрее сбежать отсюда, никого не видеть, не дышать с ними одним воздухом, который словно разъедал его изнутри.
- Ты-то не надумал жениться, сынок? – забегая вперёд и заглядывая в глаза, спросила мать.
- Нет, - думая о своём, коротко ответил Митя.
- В Ленинграде невесты поди не чета нашим.
- Везде одинаковые, мама! Главное, чтобы любимыми были!
Анна замолчала. Посмотрела на сына и тяжестью в груди отозвалась мука на его лице. Сколько пальцев на руке, а какой не начни резать, боль-то одна. Читала прощальное неотправленное письмо Мити, разорванное им же и брошенное в печь. Сложила тогда воедино все частички, из него и поняла, что оба сына, оказывается, любят дочь Прасковьи. Вот тогда-то и появилась та самая злость, что до сей поры не отпускает, да ещё зависть вдогонку.
Митя ушёл из дома ещё затемно, сразу же после первых петухов, не дожидаясь автобуса. По дороге, проходя полем, достал из кармана предназначенное Миле колечко, вздохнув, посмотрел последний раз и отбросил в сторону.