АВТОР - МАРИНА БЕЛУХИНА: http://proza.ru/avtor/uevfybnfhbq
Публикую на своей странице по её просьбе.
Не успела деревня отойти от одного известия, как уже облетало дома второе – исчез Юрасик. Мать его, Надежда, с ног сбилась в поисках непутёвого сына, но тот, как сквозь землю провалился – ни слуху, ни духу. Пропал в аккурат с той самой ночи, когда Егорыч вытащил из проруби Илью Заботина.
- Утоп! Утоп сыночка мой! – рыдала безутешная мать. – Знать вместе с Ильёй в прорубь провалился!
- Один Илюха был! Точнёхонько тебе говорю! – пытался образумить её Егорыч.
Мужики, понимая тщетность попыток, всё же с багром в руках прощупывали дно в проруби.
- Если и провалился, так течением отнесло, весны ждать надо. Авось всплывёт, - шептались они между собой, охотно приняв версию Надежды.
- Дерьмо – оно ведь не тонет, - тихо пробормотал себе под нос Егорыч, находящийся, как всегда, в центре событий.
- Чего ты там шепчешь, Егорыч? – спросил переступавший с ноги на ногу Пётр Морозов. – Ну и морозище завернул!
- Так вот и я о морозе, Петруша. Не припомню, чтобы вот, так сказать, в декабре ударяли, - здесь же нашёлся, что ответить дед. – А Юрка не утоп! Пьёт где-нибудь в тепле и в ус не дует!
- Всю деревню обежала! Нет его нигде! – сквозь слёзы проговорила Надежда. – Поеду к Илье в больницу. Может, он чего скажет. Сдружились они в последнее время.
- Пили они вместе, вот и вся ихняя дружба, - сказал Егорыч после того, как женщина ушла.
Мужики согласно кивнули головами и, прикрывая рукавицами носы, стали расходиться по домам. Дед ещё немного потоптался, заглянув пару раз в чёрную дыру проруби, и по-стариковски глубоко вздохнув, пошёл в правление. Не привык он сидеть без дела. С весны до поздней осени пас стада, а зимой запрягал совхозную Зорьку и ездил по поручениям председателя, да топил в правлении печь. Вроде и при деле всегда.
Войдя в помещение с охапкой дров, услышал из кабинета директора совхоза жалобный голос Надежды:
- Михал Антоныч, миленький, дай Малютку! До больницы – туда и обратно. Я быстро обернусь.
- Мороз за сорок, Надежда Карповна! Сводка пришла: к ночи снегопад обещают, к утру однозначно мороз спадёт, вот и отвезёт тебя Егорыч… - и, услышав шум скинутых дров, крикнул: - Егорыч, ты?
- Я, председатель, - просунул дед голову в кабинет Добромыслова. Он по старинке звал его председателем, как бывало в колхозе.
- Карповну бы надо завтра с утра в районную больницу отвезти, - кивнув иссиня чёрной, с проседью головой в сторону Золотовой, сказал Добромыслов.
- Надо так надо, как скажешь. Протоплю под утро и в путь-дорожку
- При всём моём к тебе уважении, Надежда Карповна, давай завтра. Не себя, так лошадь пожалей! - скорее просительным тоном, чем приказным, обратился к ней Михаил Антонович.
Золотову в совхозе не только уважали, но и любили. Баба она была безвредная, работящая. Везде первая: посевная ли, сенокос, уборочная, зимой на скотном дворе, а вот сын - лодырь и пьяница, работает из-под палки. Не единожды Добромыслов стращал его уголовной ответственностью за тунеядство, и посадил бы, да мать жалел. В сорок втором похоронка на мужа пришла – пропал без вести её Иван, через год старшая дочь от тифа умерла, сразу после войны младшая от менингита, она тогда чуть умом не тронулась, Юрку от своей юбки ни на шаг не отпускала, весь дом на себе одна тащила, сыночка берегла. Доберегла. Никакой помощи от него, одни переживания да слёзы.
- Во сколько подойти мне, Егорыч? – только и спросила тихо.
- В шесть, как штык, у твово дома буду, Карповна! Смотри, не проспи, - не к месту было пошутил дед и, поняв смороженную им же глупость, тихо крякнул в кулак.
Когда за Золотовой закрылась дверь, он подошёл к окну, наблюдая, как нетвёрдой походкой, словно пьяная, побрела Надежда в сторону своего дома, время от времени поднимая к лицу то одну, то другую руку.
«Вот же бедная баба! Одна маета с таким сыном,» - подумал он про себя.
Наложив полную печь дров, сунув кусок растрепанной газеты, Егорыч чиркнул спичку и, подождав, пока разгорится бумага, прикрыл заслонку. Хорошо просушенные дрова здесь же прихватились огнём, весело потрескивая.
- Чего не отдыхается тебе в выходной, Тимофей Егорович? – Добромыслов вышел из своего кабинета, подошёл к печке и приложил к ней ладони. – Холодная!
- Только затопил, Антоныч! Погодь чуток, сейчас раскочегарится. А выходной… Так сызмальства не привык к ним. Какие на селе могут быть выходные, когда кажинный день аврал!
- Не говори! Одного дня не выкроить, а в городе уже по два выходных на предприятиях, - для наглядности поднял он кверху два пальца – указательный и средний.
- Заботится правительство о народе! – с гордостью произнёс дед, часто вбирая в нос воздух, глаза его враз повлажнели.
С улицы послышался шум, кто-то стряхивал с обуви снег, притоптывая возле дверей.
- Кого-то Бог даёт, - только и успел сказать Егорыч, как в правление вошли Хромов с Ольгой Анатольевной.
- Сводка пришла, Михаил Антонович, снегопад к ночи сильный обещают, а в свинарнике крыша того и гляди обвалится, - подавая руку Добромыслову и Егорычу, проговорил Павел Васильевич.
- Одними обещаниями живём! Сколько же можно ещё крыши соломой покрывать! На дворе шестьдесят девятый год к концу подходит, а мы всё с сохой да лошадью ходим! – пробираясь к печке, горячо поддержала Хромова зоотехник.
- Вопрос решён в райкоме, товарищи. Весной будем крыть шифером. Средства выделили. Сегодня только первый звонил. Школу новую строить начнём! Десятилетку! Хватит нашим детям за три километра в соседнее село бегать, - Добромыслов открыл портсигар, протянул его Егорычу и Хромову. Мужики закурили и дружно двинулись в кабинет директора, оставив Ольгу одну греться у растопившейся печки.
***
Легко, еле слышно поскрипывая, катились сани по свежевыпавшему снежку. Надежда, плотно закутанная в тулуп, сидела, привалившись к задней стенке кошевы. Глаза слипались, сказывались бессонные ночи. Время от времени она забывалась в тревожном полусне. Перед глазами стоял маленький пухлый Юрасик в матросском костюмчике и бескозырке. Юрасиком его стал называть Иван, не чаявший души как в самой Надежде, так и в их детях. Огромный, под два метра ростом, с мощным торсом, копной светлых кудрявых волос, больше похожий на великана, чем на богатыря, Иван боготворил свою маленькую, хрупкую, не достающую ему до плеча Надюшу. Поженились они рано, как только исполнилось по восемнадцать лет. Жили хорошо, не бедствовали, Иван работал в кузнице, был отличным мастером, работу свою любил, да и Надежда всегда слыла труженицей. Дом - полная чаша, всегда чистота и порядок, красивые, ухоженные детки: старшая Ульяша, потом Юрасик и младшенькая Настёна. Недолго длилось их счастье. В сорок первом ушёл Ванечка на фронт, братья его уговаривали пойти, как и они, писарчуком – грамотный был, почерк аккуратный, ровно каллиграфический, но он твёрдо тогда заявил: - «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах!». Не привык он за чужими спинами прятаться. В апреле сорок второго пришло извещение - пропал без вести. А в феврале письмо от него было, она его и сейчас наизусть помнит, последнее, в котором писал, что возвращается из госпиталя, едет в город Клин, что под Москвой, а оттуда в бой. «Родные мои, как же сильно я вас люблю, думаю о вас постоянно. Надюшечка, ласточка моя легкокрылая, береги себя и наших детей, я обязательно вернусь к вам, как только разобьём ненавистного врага. А мы его обязательно разобьём и прогоним! Не бывать иноземному игу на земле нашей русской! Верь мне, любимая моя! Целую тебя крепко-крепко, обнимаю. Твой Иван.».
Надежда потёрла рукавицами мокрые от слёз щёки. Господи, как же рядом они тогда были друг от друга! Её с детьми эвакуировали в деревню Крестцы, каких-то двести-триста километров их и отделяло. В конце сорок третьего они вернулись из эвакуации в родную деревню. По этой самой дороге она тогда тащила санки, нагруженные незамысловатым скудным добром, да детьми. Ульяна температурила, идти не могла, а Юра с Настёной были совсем маленькие: сынуле около четырёх, а Настеньке только-только два годика исполнилось. Мальчонка тянул к ней ручонки и жалобно просил: - «Мама, дай ня!». Это он картошку так называл почему-то.
- Таперича недолго осталось. Вон город огнями светится, - отвлёк её от воспоминаний Егорыч.
- Быстро как доехали! Спасибо, Тимофей Егорович!
- Не мне спасибкай! Малютка молодецкая у меня! По такому снегу прошла, как птица пролетела, - нахваливал Егорыч свою любимицу.
На повороте виднелось жёлтое двухэтажное, построенное ещё до войны, здание больницы.
- Говорят, что новая больница строится. А, Егорыч? – поинтересовалась женщина.
- Строится! Ажно в четыре этажа! Вон там, в конце города, - махнул рукой дед в сторону. – Растёт городишко!
Малютка резво бежала по расчищенной дороге, не обращая внимания на снующие в одну и в другую сторону машины.
- На лошадях уже никто и не ездит… - разочарованно протянула Надежда.
- А чего им лошади? У них вона какие дороги, не чета нашим! – вздохнул Егорыч.
– Ну, вот и прибыли.
Егорыч по-стариковски, охая и вздыхая, выбрался из саней, и пока Карповна стаскивала с себя тулуп, погладил разгорячённую голову лошади, затем забрался двумя пальцами под её нижнюю челюсть, что-то бормоча про себя.
- Ты там как? Надолго? Може, я к куму завернуть успею, Малютку покормить? – заглядывая Надежде в глаза, спросил Егорыч, молясь про себя, чтобы надолго. У кума его, Панкратыча, всегда первачок отменный был. А кому в морозец стопочка-другая помешает?!
- Мне бы только спросить у Илюши про Юрасика…
- Эх, не успею, - разочарованно проговорил дед.
Дверь в больницу была закрыта, видать рано по времени приехали. Надежда постучалась, но никто ей не открыл. Потоптавшись немного, заодно и стряхнув с валенок снег, она решила пройти через приёмный покой. Там-то всегда открыто, людей круглосуточно доставляют.
- Здравствуйте! – вежливо поздоровалась она при входе в приёмное отделение. - Мне бы к Заботину Илье.
- Рано ещё! Видите же, что закрыта больница. Откроется в восемь утра, тогда и пройдёте! – ответила ей, по всей видимости, санитарка или уборщица, чистящая раковину, в то время как сидящая за столом медсестра даже не подняла опущенную на руки голову.
- Я из деревни…
-Да хоть из самой столицы! – грубо осадила её женщина. – Сказано, что в восемь утра открывается больница!
Понимая, что просить и спорить бесполезно, Надежда вышла на улицу, поёживаясь от холода.
- Ужель справилась?! – прокричал Егорыч, всё ещё осматривая со всех сторон лошадь.
- В восемь больница откроется, тогда и пустят. Сейчас нельзя, - развела руками Надежда. – Подожду.
- О! Я до кума успею, он здесь недалече, - обрадовался дед. – Ты, ежели раньше ослобонишься, так иди в обратную сторону. Возле бараков домишко неказистый, он один и стоит, в него и заходи! – распорядился он, по-молодецки запрыгнув в сани.