АВТОР - МАРИНА БЕЛУХИНА: http://proza.ru/avtor/uevfybnfhbq
Публикую на своей странице по её просьбе.
Люся не ходила, она порхала над землёй, словно легкокрылая бабочка, и всё вокруг ей улыбалось: солнышко, цветы на лугах и в палисадниках, пролетавшие над головой и парящие высоко в синем, бездонном небе птицы, и даже сегодня – тёмно-серые, казалось бы, мрачные тучи, улыбались ей своим чернильным беззубым ртом, лениво проплывая на север. Незаметно пролетели три недели, каждый день из которых рядом с ней был весельчак и балагур Митька. Сколько раз на день звучали одни и те же слова: - «Мил, а помнишь?», «Мить, а помнишь?». Они помнили всё, что прочной, незримой нитью связывало их друг с другом.
С самого раннего детства, нет, с самого первого дня появления в её жизни Мити Люся знала, что он особенный - не такой, как все! Внешне неотличимые друг от друга братья-близнецы были совершенно разные. Митя всегда отличался ясностью и живостью ума, у него был свой – особый мир, и он щедро делился им с подругой детства. Он торопился жить сегодня и сейчас, совершенно не думая о дне завтрашнем. Зачем? Как говорил сам Митя: «Будет день, будет и пища!». И она ему верила, безоговорочно верила, и не заглядывала в завтрашний день – день его отъезда в Москву.
-Я заберу тебя с собой, - смеялся Митька, размахивая над головой кистью, на что девушка преданно кивала ему головой.
- Милка, стой ровно! Не крути головой! – откинув со лба свои рыжие кудри, Митька моментально стал серьёзным и продолжил усердно, как казалось Люсе, мазать по бумаге кисточкой.
- Мить, ну дай хоть краешком-то глаза посмотреть, что ты там рисуешь, - заканючила она.
- Сколько же раз говорить! Я не рисую, а пишу.
- Не привычное для меня это сочетание слов, - стала оправдываться Люся, - я запомнить-то запомнила, а язык не поворачивается сказать.
- Привыкай говорить правильно.
- Так я же не художник! И никогда им не буду.
- Ты – нет, а я – художник. И где гарантия, что ты не станешь моей женой?!
От его последних слов девушка смутилась, её загорелое до черноты лицо покрылось лёгким румянцем.
- Милка! Ну что ты делаешь? Впрочем, так даже лучше, скулы ярче вырисовываются, - задумчиво произнёс он.
На какое-то время возникла тишина, нарушаемая только жужжанием пчелы, кружившейся над Люсиной головой. У неё давно затекла правая нога, шея, руки стали словно чужими, но она боялась пошевелиться.
- Ты пойми, что картина – это же сродни музыке. Художник в неё всю свою душу вкладывает, - неожиданно разговорился Митька. - Ну, как композитор в свою музыку...
- Мить, нога затекла, упаду сейчас. Дай хоть пять минут передохнуть.
- Прости, увлёкся не на шутку. Такое умиротворение накатило. Воздух, шелест листвы, журчание Олошки, напротив ты – такая красивая и живая. Гармония, какой в городе не встретишь, - Митя нехотя положил кисть и протянул кверху руки. - Конечно, отдохни! Наклонись резко, дотронься пальцами до большого пальца одной, а потом другой ноги, крутанись на месте, сразу полегчает. Проверено!
Люся в точности выполнила его указания, потом потёрла руками онемевшую ногу, чтобы разогнать кровь так, как учил Митя.
Надо возвращаться домой, она знала, что мать опять будет недовольно ворчать, но сил отказаться от единения с Митей у неё не было. Вечерами они гуляли дружной толпой по деревне часик-полтора, и она убегала. Дома ждала Зоя. В часы работы Митя никого не терпел рядом, даже Илью, который пару раз попытался понаблюдать издали за творческим процессом брата, бесцеремонно выгнал с поляны.
- Я работаю! – сказал, как отрезал, и тот больше не приходил.
- Мил, ещё полчасика и я тебя отпущу. Мне совсем немного осталось. Штрихи я уже без тебя закончу, - просительно посмотрев на Люсю, проговорил он.
Та только кивнула утвердительно головой и приняла знакомую ей уже до мелочей позу. «Семь бед – один ответ!» В любом случае от матери влетит. Ну, поворчит-поворчит, потом успокоится. Павел Васильевич её теперь каждый день развлекает своими ремонтными работами. Знает ведь больное место Устиновны! Первостепенно в хлеву навёл такой порядок, что Зорька их как во дворце зимовать будет. Рамы двойные поставил, стены проконопатил, вытяжную трубу через конёк вывел, колоду со столом подправил, да что там – это мелочи. Электричество провёл! До позднего вечера всё чего-то мастерит, а на ночь домой уходит, за стол не садится, Прасковья ему с собой узелок с едой соберёт, а Люся в руки насильно всучит.
- Явилась, гулёна! Ребёнка на мать кинула и шляется от зари до темна! – накинулась Прасковья на дочь, как только та переступила порог дома.
Девушка стыдливо шмыгнула за загородку, зная, что при Павле Васильевиче мать особо ругаться не будет. А к тому времени, как он уйдёт, остынет и успокоится. Ну, ежели только поворчит немного, но больше для порядка, чем от злости.
Обрадованная приходом матери, Зоя прильнула к ней всем своим худеньким тельцем, обвив, как всегда, ручонками за ноги.
- Соскучала, солнышко моё? – одновременно целуя и гладя девчушку по курчавой головке, склонилась над ней Люся.
Девочка подняла кверху своё бледное, даже несмотря на смуглую кожу, личико и быстро-быстро закивала.
– Сейчас мама переоденется, и пойдём капусту поливать, а потом за Зорькой сходим.
- В магазин надо, масла постного в доме второй день нет! – подала голос Прасковья.
Люся безропотно натянула уже снятый было сарафан. В магазин - так в магазин. После хромовского сватовства Прасковья перестала ходить за продуктами, поручив это дело дочери. Первое время побаивалась давать ей деньги, но видя, что сдача приносится копейка в копейку, успокоилась.