Слава Широков пошёл в деда, Станислава Ивановича Широкова, Героя Советского Союза, воина, талантливого инженера авиаконструктора, прожившего свою жизнь, широко расправив плечи и смотря невзгодам в лицо. Слава тоже был высокий, стройный, светло-русый, а борода намного темнее, чем волосы на голове, точно, как у деда. Но Слава бороду не носил – рано ещё, всего двадцать шесть. Закончил геофак, подумывал о втором высшем – юридическом. Правда, уже успел развестись. Жена изменила с приятелем, Сашкой Синицыным. Не изменила, а изменяла целых полгода. Сашка сбежал за границу ловить удачу, и Софью, естественно, с собой не взял. Жену не простил, потому что разлюбил – всё оборвалось, как будто лопнул якорный канат, и корабль поплыл из порта в другие воды. Даже почти не вспоминал её больше – дура она, меркантильная и лживая. Маме, правда, нравилась поначалу, но так актриса же по жизни, вертелась, хитрила – допрыгалась.
- Я красавчиков, таких, как ты, терпеть не могу, - сказала на прощанье, - лучше бы ты был маленьким, худеньким, но умел бы деньги делать. Мне с тобой стыдно на людях показаться. Дурновкусие какое-то. Похож на альфонса. Осталось только ресницы накрасить.
Вот эти слова он как раз сейчас и вспомнил. На работе вместо повышения, которого заслуженно ждал, получил негласное объяснение от шефа.
- Не горюй, парень! У тебя всё впереди. Вишь какой симпатичный, фактурный, умный – тебе и так Боженька всё дал, что только мог, а Сальников такого шанса больше не получит, это предел его возможностей, лучше работать будет.
Умылся Слава, но промолчал. Не в этот раз. Зашёл поужинать в пиццерию около метро, он иногда туда захаживал, пиццу делали отлично, и подсел к нему Сан Саныч. Они пару раз с ним сцепились языками на почве баб и будущего, смысла жизни и прочей житейской муры, от которой Слава устал уже.
- Садитесь, но я в плохом настроении, могу и послать, - сразу сказал.
Сан Санычу на вид было лет пятьдесят, одет был прилично, аккуратный, видно, что при деньгах, ну, и циник, естественно. Шутил и вечно официанток в краску вгонял, а если официант был парнем, называл его, не иначе, как «гарсон».
- Мода сейчас такая, дорогой, на хафлингов, богатырей боятся, катимся в серую бездну придурков. Образование развалили, типа, человек прекрасен своим ничтожеством. Поэтому тебе и должность зажали.
- Саныч, дай поесть спокойно, - рявкнул Слава, но спросил, - опять Запад виноват?
- Сам подумай. Посмотри на их президентов. Ты давно такого видел, как Де Голль?
- Де Голль… Вы ещё Гоголя вспомните.
- Ну, да, ты ж умница. Только Гоголь своего Акакия Акакиевича жалел и систему критиковал, а тут у нас наоборот. Чем больше Башмачкиных, тем лучше. Они дальше пошли.
- Вы про Флойда, что ли? У нас тут не Америка с их белым расизмом.
- Расизм - понятие широкое. Ты красивых баб в кино давно видел? Куда они все подевались? В реализм играют? А реализм-то кто придумывает?
- Вот всё хотел у вас спросить, вы кто по профессии? А то давно знакомы, а вы мне так и не сказали, чем на жизнь зарабатываете, - Слава, на самом деле, призадумался малость от слов своего собеседника.
- Да художник я. Свободный, так сказать.
- Да вы что? Живописец? – Слава сразу оживился.
- В АйТи я сейчас, а когда-то был в реале. Не важно это всё. Красота она везде красота – во внешнем, в поступках, в голове. И спуску этим хоббитам не давай, я про это. Хотел тебя успокоить. Эй, гарсон! – позвал Сан Саныч официанта, - давай коньячку хорошего треснем? – подмигнул он Славе.