Уже месяц просинец отбелел снежными соболями на сосновых и еловых ветвях, подкрался вслед за ним на мягких рысьих лапах-подушечках месяц сечень, а за ним и протальник засиял диамантами* сосулек на носах -драконах заметённых порошей ладей. Стучали топоры. Топтали торбаса корьё, щепу да стружку, разнося по становью дух сосновой смолы. Выступали янтарные капли на согреваемых сверкающим Ярилом-Сварогом досках. Рубили дружинники новые струги. А с ними вырубили и Перуна. Выстругал Родомир своим боевым кинжалом подкову усов над шершавыми губами идола. Глаза выпученные с ямками зрачков вырезал, насвистывая боевую песнь. Смотрела на него с ветки непуганная белка, шелушила шишку прошлогоднюю , крепко держа её в цепких лапках. Слепо лупал глазами нахохленный филин на голом дубу. Враны , ожидая добычи, чернели на серебристо-паволоковом насте, чистили клювами перья, не обращая внимания на подбирающих крошки последней трапезы синиц и воробьёв. Перепадало пережившим лютую зиму птахам небесным и оброненное белкой сосновое семечко. А иное , подхваченное порывом Стрибожьего дуновенья, падало в сугроб , и, зарывшись меж ажурных кристаллов снежинок, оставалось сохранным до самого месяца цветеня. И пустив корешок в борозду, прочерченную острым суком проволоченного здесь бревна, распускалось первою , распушонною клейкими хвоинками мутовкой, малое зёрнышко. Год-мутовка, год-ещё одно колено. Наращиваются слой за слоем кольца внутри ствола. Расходятся кругами -года, словно волны от брошенного в рясковую заводь камня.
В год 965 от Рождества Христова, в месяц протальник срубили святославовы вои нового Перуна, чтобы принести богу битв и ратных побед жертву. Чтоб, как только начнётся сеча( "и бысть сеча зла" -как принято облекать в словеса у нас, рабов пера), насылатель громов и ливней обращал натиск русичей в наплыв сизых грозовых туч, лязг и сверкание мечей - в молнии и громы небесные, стрелы в смывающие грязь ливневые струи. Чтобы изнеженным на южном солнце ворогам нашим сеча показалась немилосердным месяцем сеченем, веющим на них холодом Смерти и ледяными вьюгами.
Установили посередь капища Борислав с Рогвалдом идола. Натаскали с берега Оки валунов , сооружая алтарь. И вот уже варяги Олаф Рыжий и Гисли Сребробрад влекут на жертвоприношение лосёнка-переростка. Упирается тогушонок всеми четырьмя копытами -не желает идти. Белеет свежей древесиной новый идол среди прежних. Таращится почерневший от времени, провонявший жертвенной кровью и прогорклым жиром старый Велес, с короною спутанных корневищ на голове.Макошь пузатится брюхом бабой на сносях, налиты ея груди, как отвислые бурдюки между горбами хазарских верблюдов. По частоколу окружающего капище острога насажены пожелтелые, как боевые барабаны, лошадиные черепа, лосиные рога острятся каменными вилами.
Когда-то вятичи боевые пики из тех рогов ладили, но не могли теми рожнами пробить латы хазарских , печенежских или половецких всадников. Мчится на вятича -гигант кентавр, закованный в броню, а у обитателя дремучих лесов только круглый щит да пика с наконечником из лосиного рога. И не может пронзить рог - доспех -и валится смятый вятич, и крушат его конские копыта.Потому и платили вятичи дань хазарам, что не могли дать отпора ни войску хазарскому, ни сборщикам дани-тиунам. А ведь казалось бы, и хазарина с печенегом можно было на ту пику с роговым наконечником наколоть, как и поднятого из берлоги медведя, коего могли и вятич, и вятская дева одолеть.Да и лося лосиным же рогом уязвить до смерти вполне получалось издревле. Да видно охота в лесу и пехота на поле боя -суть разные вещи. Так што как уж радовались вятские -ребята хвацкие , когда увидели , как разворачивают святославовы люди походные кузни рядом с их плавильнями да ювелирнями.А ведь умели уже вятичи и нож выковать , и колечко, серьгу али оберег для девы-красы спроворить.И вот -горн к горну зардели по становьям кузни. Теперь не трофейный железный наконечник, не купленный за меха да меды меч в руке у вятича будут, а свои мечи, самокованные!
А уж если на пике медный, бронзовый, аль железный наконечник, да встанут бесстрашные медведеборцы и лосебои вятичи стеною в три четыре шеренги- никакой кавалерии не пробить эту ежовую рукавицу.Да вот только собрать бесстрашных охотников и отважных бортников воедино дело непростое.Больно своенравны! Предпочитали они разбрестись по лесам, настрелять там белок, соболей и куниц, чтобы откупиться от алчных тиунов**. Но ежели бы тиун только теми белками ограничился.Он мех ладонью в перстнях с каменьями-самацветами гладит, а сам выглядывает - кто из длиннокосых дев по погосту с вёдрами до колодца, распевая песню, колышет персями, кто из крутобёдрых баб прячет голубые глаза под косынку, таща охапку хвороста для очага. Увезёт хазарин дань мехами, сунет за пояс дирхему-другую, а через недельку нагрянут железные всадники на закованных в броню конях, похватают за косы тех дев да голубоглазых жинок и, побрасав их поперёк сёдел, умчат для продажи на невольничьих рынках Дербента и Кафы.Допекло вятичей. Вот и начали они выходить из лесов, стекаясь на боевой стан.
Смотрят на них развешанные по кругу на колах и жердях звериные и человеческие черепа. Посвистывает волжский ветерок в их пустых глазницах и носовых скважинах. Гадают волхвы, вслушиваясь, -о чём?Что сулят волчьи клыки продолговатого вместилища свирепости и стайного действия с клочком недосгнившей серой шерсти на лбу? На что намекают могучие лосиные рога, бадая неприступную крепостную синь-твердь небесную, где восседают на хрустальных тронах боги? А вываренный в котле, вымерзший за зиму пустой калган медведя-косолапика, с которым забавлялись по осени бортник Аничко , радимич Давило,берсерк Олаф Рыжий что имеет в виду, когда из глазниц звериного черепа снуют туда -сюда прилетевшие из стран песчаных пустынь, пальм, златокупольных дворцов и верблюжьих караванов с покачивающимися меж горбов купцами в шёлковых халатах с головами , замотанными тюрбанами? Обашка -волхв зорко следит за всеми этими приметами. Скворцы рябенький тетеревиный пух в глазницу медвежьего черепа ,конский волос да соломинки ржаной половы с гумна за погостом тащут, чтобы свить гнездо в пустоте образовавшейся после того, как вынул Обашка из медвежьей башки и съел мозг, чтобы быть умным и хитрым как хозяин леса.А волхв всё подмечает, думу думая.К чему оно? Ведь потом скворчиха-мама почнёт на пёстреньких яичках птенчиков высиживать. А скворец-отец будет таскать червяков с огородов из борозды, где вятичи - капустец, репу с редькой сеять станут. И чтобы не оказалась жизнь горше той огородной редьки и посадские не ходили злые да голодные , надобно отбиться от назойливых хазарских тиунов да и печенегов с половцами отвадить. Ох как надо!
- Вишь как скворушка туды - сюды летат!- тычет суковатым посохом Обашко, обращаясь к седому, как лунь, волхву Макею , следящему за началом жертвоприношения, издалека завидев богатырей , возящихся с лосиным телёнком.
- Да! Верная примета! Надоть , как велел русичев князь, сбирать до кучи остатнее ржаво железо , дырявы казаны да прогорелы чугунки, што наторговали за шкурки меховые, мёд да воск -и ташшыть всё в кузни.
- Воистину! - кивает волхв Алмай и делает глоток из братины с зельем, от коего мысли становятся яснее и духи начинают проступать из потустороннего мира, называемого викингами Ётунхеймом, а русичами и вятичами Ирием. - Иначе никак!- расчёсывает кудесник пятерней сивую бородень, в коей застряли оплёвки семечек подсолнуха и чешуинки белорыбицы последней трапезы.Обашко вон знат-почём фунт хазарского лиха. Мальцом в полоне у их побывал,объевнушили его в персидской неволе. Насмотрелси и на гаремных див, и на караванное злато с шелками. Да што толку!Видит око да зуб неймёт...
- Я ж говорил, што этот медвежий череп нам много чего подскажет!- согласился волхв Макей. То-то ума топтыгин набрался , зоря борти наших мужиков. Стоко мёду сожрал за годы-озолотиться можно. Вот бортник Аничко и загнал его в ловчую яму-то...Поделом косолапому!
-Да позабавлялись вои , посадивши мишеньку лохматого на цепь-то! И Олаф Рыжий с ним боролся, и Давило в лапах мял...А мишка -топтыжко -его. А што толку- вон какие на богатырях кольчужки да шеломы! Да ешшо пластин наспинных понаделали из нашего железа-мишка когтьми-то рвёт-хватат, а они царап-царап -и скользят по панцирю, как те вражески стрелы да пики с мечами...Вот те и неуязвимый Давило. Вот и песни в его честь, ребетня гуртом-и все палками машут, играя в Давило...
Ты Давило - девам мило,
я тебя медведем мяла,
што-та мне не ведица,
а може я медведица!?- прошамкал, дурашливо , по-скоморошьи, в разметаемые дыханием усы волхв, подражая писклявому бабьему голосу.
Тем временем Гисли и Олаф, обливаясь потом-, космы по ветру, бороды торчком,- тащут лосёнка от опушки леса в капище и уже миновали ворота в кольцевом частоколье.
Но видит, восседающий на медвежьей шкуре волхв Макей, поднося к губам братину с священным напитком, как промеж крайних сосен опушки появляется передвигающаяся маховыми скачками лосиха. Срываются с сугробного насеста враны, спугнутые топотом
копыт-молотков и трубным криком матери лосихи.Потревоженный жалобным кликом лосёнка срывается с набухшей почками дубовой ветки разбуженный филин и, слепо сверкая глазами, - удаляется в сторону ещё не вскрывшейся ледоходом Оки. И видит сквозь незрячие глазищи филина волхв Обашко далеко-далеко. До самого Итиля видит. Дар ясновидения у него с тех пор, как хазарский кинжал облегчил ему междуножие. И зрит он -и прошлое и будущее.И то, как окровавленные его упавшие в пыль яички пожирает, урча, пёс, и как сидит скворчиха на крапчатых, вышедших из неё шариках, и как орут ,разломавшие скорлупу желторотики, требуя червей и жучков с мотыльками. Видит Обашко и крепостцы хазарских тиунов-сборщиков дани, что осиными гнёздами под застрехой повети прилепились по притокам Оки. И как медведями лезут зорить те гнёзда вятичи с русичами,ревя, и отмахиваясь щитами, как от ос, от хазарских стрел.А далее , паря над руслом текучего времени, зрит волхв-кудесник, как громадный, восставший из Велесова капища Топтыжище крушит взмахами лап бортные соты Итиля, и как мёдом вытекает из сот городских улиц, жужжа, люд хазарский, и рои закованных в латы пчёл атакуют объединённое войско русичей с вятичами.Всё будет. И Итиль падёт. И пойдёт русско-вятский медведь зорить хазарские крепости Саркел и Семендер , как борти в лесу...
А пока Гисли и Олаф втаскивают лосёнка в капище к самому алтарю-алатырю. Но уже миновала врата забегающая со спины лосиха. Уже поднялась на дыбы и сейчас обрушит свои заострённые копыта на голову взвалившего на плечи лосенка Олафа. Но слышит Олаф храп за спиною. Да и Гисли выхватил из ножен вспыхнувший Ярилиными отблесками меч.
Сбрасывает Олаф лосёнка с надувшейся венами шеи. Резким отмахом вскрывает Гисли горло телёнку. С рыком поднятого из берлоги медведя, вонзает Олаф меч меж рёбер лосихи туда, где бешено пульсирует её разъярённое материнское сердце. Две кровавых струи ударяют в губы, глаза, лоб Велесу, разлетаются горячими брызгами по лицам, бородам и космам волхвов.
Падает лосенок, рушится поверх него лосиха. Но за миг до того видит волхв Обашко, как облекается плотью рогатая лосиная голова на тыне острога, как обрастающая шерстью башка волчья скалится и урчит, чтобы вонзиться клыками в загривок мчащегося рогатого гиганта. Мгновенное видение-сплетаются в смертной борьбе волк с лосем -и тут же истаивают, пропав.
- Один! -вскидывает меч Олаф.И Ярило сияет на нём , слепя.
- Жертва принесена!- швыряет на алтарь дёргающегося лосёнка, обагряя камни пульсирующей из раны струёй, весь забрызнный кровью Гисли.
- Велес будет доволен! И поможет нам одолеть неразумных хазар, - кивает белой головой Обашко, глядя как отражается парящий в небе филин в меркнущем зрачке матери -лосихи.
- Теперь уж точно поможет! -поддакивает волхв Макей, утирая окровавленную щеку обрёмканным рукавом.- И не надо будет вдовую деву во врата мёртвых вводить или класть раба на алтарь, коль князь Святослав и наш князь Беля договорились обойтись без человеческих жертвоприношений...
-Это и впрямь-верный знак! - соглашается волхв Алмай, глядя , как вскрыв грудину сохатой Олаф вырывает из звериных недр ещё трепещущее сердце лосихи и мажет им губы и усы Велеса, а затем, сделав то же с Перуном, двумя руками выдавливает из сердца , как из губки, кровь на обозначенный в бревне меч Громовержца. - Любящее материнское сердце в жертву!Хоть и не человечье, звериное. Это понравится богам...
Гл 6. Жертвоприношение
Посадский люд стекался смотреть на разыгравшуюся драму. Увидел я в двигающейся в сторону капища толпе и спасённую мною от жертвоприношения прошлой осенью Весняну. Приметные нависочные кольца, какие носили вятские женщины, сверкали на солнце. И как только мою щёку обдало её жаркое дыхание:
-Здрав будь, Гуня! - я тут же ощутил её прохладную ладонь в своей ладони. Толстая коса с разбегу хлестнула меня по спине- и в общем смятении толпы никто не заметил, как мы тесно прижались друг к другу. Хотя ни для кого на посаде давно уже и не было секретом -отчего вдовая Весняна -на берег, где мы тесали доски для ладей, приносит мне кувшины с мёдом и горшки с кашею, то кусок осетрины.
Всё это началось с тех пор, как ещё по осени ходили мы зорить осиное гнездо хазарских тиунов ,и как вернулись с завёрнутым в шкуры телом мужа Весняны удалого молодца Аверко и как встретила нас рыданиями юная его жена.
Сразила бортника-медвежатника Аверко хазарская стрела. Вонзилось её осиное жало прямо в глаз. Так со стрелой в глазу, ещё живого, и привезли мы его в стан. Но как только волхв Обашко, прочтя заклинание, вынул стрелу, вытек глаз, а вместе с ним и жизнь Аверко. Подхватила его Валькирия -и понесла к облакам. И сложил я вису:
Сразило стрелою могучего вятича,
взмахнула Валькирия белыми крыльями,
его подхватив, ну а как иначе -то,
взвыли волки, скалясь под брылями.
То были не волки , а воины Одина,
он был не один в той стае матёрый.
Волхв, молясь, произнёс слово "Родина!",
мы же во всём положились на Тора.
Пока пировали мы, тризну устроя,
все припомнив, что вместе пройдено,
крылатая дева несла героя,
ввысь облаков-к бородатому Одину.
А мы продолжали сражаться и грабить
от крови хмельные, как волки в степи,
зная , что хватку Судьбы не ослабить,
чашу сражений до дна не испить.
Но смерч мечей,реки ран, смех беды....
Я и в самом деле увидел в клубах дыма белокурую латницу на крылатом коне, когда занялся погребальный костёр. Рыжею гривою взметнулось пламя из под жердей, на которых лежал вятич Аверко с зажатым в руках мечом. Волхвы суетились рядом, проводя жену погибшего через Ворота Ирия-два столба с вырезанными в верхней части ликами повелителя огня Сварога и насечками рун.Руки несчастной, предназначенной для сожжения на костре вместе с мужем, свадьбу с которым, обпиваясь медами, отгуляли дружинники намедни, были связаны. Она упиралась, подобно обречённому в жертву богам лосёнку, а волхвы уже протаскивали её простоволосую,босую, в одной белой посконной рубахе до пят, мимо столбов, спрашивая:
-Видишь? Видишь- предков в Ирии? Встречают они Аверко?
- Вижу!- хрипела, Весняна и её растрёпанные волосы -космами золотились в отсветах костра.
-Щас , сынок! Она идёт за тобой! Сама,сама! По своей воле,- орала ползущая следом за волхвами на коленях седовласая старуха-мать Аверко.
Вот-вот волхвы должны были подпихнуть добровольную жертву в разгорающийся костёр и, чтобы хоть как -то облегчить её страдания ладили ей на шею переброшенную через поперечную жердину верёвку.
- Што блажит эта старуха! - произнёс Святослав. -Разве же по своей воле тащут эту дивчину на костёр? Что-то непохоже!
Взяв в кольцо место погребального костра, конная дружина и пешие войны с непокрытыми головами провожали боевого товарища в последний путь. Русичи и вятичи- рядом.Как бы в дном боевом строю. Отсветы занимающегося пламени плясали в зрачках, на лезвиях обнажённых мечей, играли, блуждая по кольчугам. Сидя в седле, Святослав наблюдал за происходящим. И этой своей репликой обращался ко мне.
- Не по своей воле. Ты же видишь, княже!-отозвался я.
- И впрямь силком в Ирий тянут!- сморщился вятский предводитель Беля(его мы тоже чтили князем, хотя, наверное,он был больше из жреческой касты,что-то вроде верховного волхва).- Сколько раз я говорил волхвам-ежели только сама жена за мужем на костёр просится -тогда их души в Ирии сольются, блаженствуя!А силком-какое же блаженство! Всё равно что хазарину,аль печенегу в рабыни!
-А ну , Гуня!- тряхнул Святослав Игоревич серьгой в ухе так, что вспыхнул отсветом костра кровавый рубин, засияли два жемчуга.-Ослобони -ка красу деву! Негоже такую Ладу в костёр бросать...
Вонзил я стремена в бока своего буланого со звездой во лбу. В три маха оказался Ветер меж изрезанных рунами столбов.Подхватил я Весняну за талию и перебросив, через седло рванул узду. Взвился конь перемахивая через погребальный костёр, словно отрок через костёр купальский. Отбросил я , соскользнувшую с шеи Весняны верёвку и пролетая над кострищем, увидел, как отпахнул очи мертвец и зашевелил губами , посылая мне вослед проклятия. А может то и показалось мне, потому как перед тем приложился я к поминальной братине.
Так ли нет ли, но заорали волхвы вслед:
-Знамение! Знамение! Знамение!
И долго потом судачили посадские, что волхву -ясновидцу Обашко привиделось: мертвец поднял вложенный в его руки меч и погрозил им мне вслед.Но дружинники посмеивались:евнуху Обашко, мол, и не такое примерещится. Хотя припоминали, как сжигаемые на погребальных кострах воины нередко принимали самые неожиданные позы и даже, корчась, поднимались в полный рост. Но я ничего этого не видел, потому что уже ничего не хотел видеть.Ни погребального костра. Ни грозящего мне вслед покойника. Как и матери его, которая, как потом говорили, слала мне вслед проклятья и даже кому-то показалось, что вытянувшаяся жердью рука ведуньи норовила ухватить моего коня вначале за стремя, затем за хвост.
Верхом на Ветре, летели мы с Весняной по пойменным луговинам, где торчали шапками смётанные стога и паслись купленные у печенегов кони, с помощью которых собирался святослав сокрушить хазар. Вдали слышна была свирель. Спины несметного лошадиного табуна - плыли волнами у горизонта. И Весняна не лежала уже поперёк седла, а обхватив мою шею руками, ловила горячими губами мои губы,шепча "Миленький!Миленький!" Так, взвившись на дыбы, Ветер и сбросил нас на всём скаку в стожок. И продолжая бешеную скачку, мы разметали его, как какую -нибудь взятую с налёта хазарскую крепостцу.
Увёз я Весняну с глаз посадских долой в глухую лесную чащу, построил там шалаш из жердей и пихтовых веток, и прокоротали мы там время до самого Ивана Купалы, питаясь земляникой да подстреленными из лука, зажаренными на костре рябчиками. Слаще медов была ключевая вода. А когда в одном седле вернулись в посад -Святослав со Свенельдом встретили понимающими лукавыми улыбками.
-Идите ка вы, молодые, в баньку!Тока што истопила!- сверкнула очами половецкая амазонка Айча, и опосля омовения обрядились мы во всё свежее и новое, что пожаловали нам сами князья. За сутки изладили плотники-дружинники пятистеночек на опушке, перетащили туда бочки с медами погибшего воина-бортника. Справили мы свадебку, опустошая те бочки - и горя бы не было -жить поживать с такою женой. Но в Киеве -граде ждала меня награда. Родила Забава-Лада сына -сокола. Да стала свекровь старуха ночами заглядывать в окна. А Весняна и пужалась её. Встретила на базаре старая спасённую от погребального костра сношеньку сына-покойника и говорит:"Приходил ко мне сынок во сне с бортью на плечах. Сам человек, голова медвежья - и сказывал, што в той заплечной колоде у него пчёлы огненны -и он напустит их на тебя за то, што не пошла за ним в Ирий с русичем спуталась." С тех пор стал и Весняне являться во сне муж покойник с медвежьей головой. И тогда промеж заточкой стел выточил я из наконечника стрелы оберег-махонького рогатого лося, штоб отпугивал он злых духов -мертвяков.И подвесила Весняна тот оберег на шнурок нашейный рядом с бубенчиком , ключиком и медвежьим когтем. Но отмстили вятские старухи молодухе-Весняне за то, што она подала пример другим вдовам -не ходить на погребальные костры женками-самосожженками. И когда вернулись мы с князем в вятскую землю, побив неразумных и разграбив их столицу Итиль, на месте сруба, в котором обрели мы с Весняной земной Рай-Ирий,нашёл я только горку угольев. Разворошив её копьем, обнаружил я оберег -лося, выточенного из наконечника стрелы. Не спас оберёг - подпёрли, подстрекаемые волхвами старухи двери избушки, где ждала моего возвращения Весняна, и подпалили, тем самым восстанавливая верность жены -мужу покойнику.
О, грехи наши языческие! А ведь не побить бы нам ни хазар с булгарами, ни склонить к перемирию Константинополь, когда бы не пресёк Святослав волхвов в их алчбе человеческой крови.
Ведь и когда посекли мы мечами миссионеров Оттона за их попытку сокрушить Перуна на Лысой горе, князь не за то Олафу Рыжему выговаривал, что он сразил монаха ударом меча под названием Огнь Ярости. А за то, что берсерк рассёк грудину монаха и, вырвав его ещё пульсирующее сердце, с криками "Одину слава!" мазал этим куском мяса губы и усы идола. Вот когда ещё Свентослав Ингревич, язычник из язчников, восстал против человеческих жертвоприношений. Вот когда ещё пошла молва, что он набирает в войско раскованных рабов -и они становятся вольными. В те поры стали кидать на алтарь Свенельдова подворья што ни поподя. И с кухни обрезки. И рыбьи потроха. Так варяги-дружинники потешались над милосердием Святослава, отменившего пролитие на алтарях идолов человеческой крови.Князь был против человеческих жертвоприношений. Но и крещения не принимал.
Было дело , прихожаху до моей печеры в горе над Северским Донцом епископ Алексий с егуменьей из Новгороду,шоб приглядеть место для строительства женского монастыря. И вели толковичще за аорист. И пенял мне , берсерку грешному, Алексий седобрадый на криво выведенные титла над ИХ и БГ и ошибки , не страшась, што могу я воткнуть ножик в его наетое на осетринке в трапезной брюхо. Ох, грехи -то! И брал я ножик свой боевой, и скоблил кожи. А они глаголы склоняли.Грамте меня учили. Да обсуждали што им делати с Лией -волховицей, что пряталась под горой вместе с идолицей Макоши и сброшенным туда болваном Перуна. А отправили мы его туда, когда хожаху в полюдие по Северскому донцу с князем и варяги -язычники восхотели принести в жертву раба улича*. И орал тот отрок -улич благим матом, лёжа на плоском камне испещрённого рунами алтаря-алатыря. И дрыгал ногами, вырываясь. И тогда юный князь Святослав сказал;
-Пустите отрока!
И пустили, вытиравшего слёзы и сопли.
И подошёл князь к идолу, и сделав на ладони надрез мечом выдавил три капли крови на жертвенный камень.И увидел я -закипела кровь - и сделалась одна капля -рубином, две других жемчужинами.
-Отныне тако Перуну будем жертву приносить!-молвил князь.-
А из этого улича витязь для моего войска будет.
-Как звать тебя , отрок!
- Микула!
-Дайте ему меч и кольчугу...
И громыхнуло. И ударила молния в алтарь. И разверзлись хляби небесные. То знак был. А Микула славным воином стал. Про него потом былины слагали, как он из рабов-пахарей в богатыри переродился.
Смог ли князь изжить изуверский обычай? Ведь и сам он, обезглавленный половецким ханом Курей был принесён в жертву.И сыновья его Олег и Ярополк -разве не пренесены были в жертву алчности и властолюбию?
Предсказывал старый раввин из разграбленного нами Саркела: не будет добра от предания огню города-крепости, вернётся зло , упадёт карою на род Святослава-и пойдут брат на брата. И сбылось.И пал сражённый мечами варягов Ярополк. "И ты, брат!"- кричал Ярополк, истекая кровью, а мне слышится "И ты Брут!" - и вижу я, как пронзают мечи заговорщиков Цезаря и как обагряется кровию его плащ. И проступает сквозь ту плащаницу лик Олега, коего, как того лосёнка зарезали люди Ярополка в древлянской земле. И сидя в тереме, сени которого стали жертвенным алтарём для Ярополка, сын Малуши Владимир, закрывал уши дланями, чтобы не слышать предсмертного хрипа своего брата.
продолжениеhttp://proza.ru/2023/02/13/1688