Александр Сергеевич Суворов
О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».
2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.
557. Заговор зуба мудрости. 9 октября 1973 года.
Сводка погоды: Вторник 9 октября 1973 года. Атлантический океан. Северо-Восточная Атлантика. Северное море. Норвежская метеостанция «Листа флйпласс» (город Вестбюгда, Южная Норвегия), географические координаты: 58.100,6.633, первое наблюдение: 01.01.1973 г., последнее наблюдение: 10.08.2007 г. дала следующие данные по погоде в морском районе на границе Северного моря и пролива Скагеррак: максимальная температура воздуха +7.0°C, минимальная +6.0°C, средняя температура воздуха +6.2°C. Без осадков. Скорость ветра слабая - 3 м/с (2 балла по шкале Бофорта). Короткие волны максимальной высотой до 0,3 м, гребни не опрокидываются и выглядят стекловидными. Из-за понижения температуры воздуха ветерок ощущается лицом, обдувает лицо и холодит щёки. Эффективная температура воздуха в данном районе Северного моря + 3.4°C.
Только с заходом солнца в 20:54 (16:54 по Гринвичу) во вторник 9 октября 1973 года БПК «Свирепый» освободился, наконец-то, от обязанности сопровождать, следить и сторожить американский крейсер USS Newport News (CA-148) в Осло-фьорде на границе территориальных вод Норвегии, чтобы он «не вздумал» нас обмануть и вернуться в пролив Скагеррак, чтобы «запереть» нашим советским кораблям Датские или Балтийские проливы.
Убедившись, что американский крейсер вошёл во внутренние воды Осло-фьорда и следует по фарватеру в Осло, получив соответствующее разрешение из главного штаба ДКБФ, БПК «Свирепый» развернулся на восток и на среднем экономическом ходу в 14 узлов (25,93 км/ч), практически на остатках топлива, отправился к мысу Скаген на свою привычную якорную стоянку. При этом постоянную боевую готовность №1 никто не отменял, но фактически объявили только походную вахту; на боевых постах по боевой готовности №1 оставались только связисты БЧ-4, радиометристы РТС, сигнальщики-наблюдатели БЧ-4, вахтенная команда «маслопупов» БЧ-5 и, конечно же, штурманцы – рулевые и электрики БЧ-1. Все остальные моряки-свиреповцы, даже не кушая вовремя в столовой личного состава, спали по кубрикам мертвецким сном. Устали. Мы все очень устали…
Вернувшись вечером 9 октября 1973 года в ленкаюту, разложив всё своё оборудование и имущество визуального разведчика по металлическим шкафчикам и сейфам, я по привычке хотел было продолжить свою боевую вахту - проявить фотоплёнку и напечатать фотографии, но ни сил, ни желания уже не было. Я был «сыт по горло» всеми этими эскадрами, «АУГ-ами», натовскими кораблями, самолётами и вертолётами, этим неуклюжим и несуразным американским крейсером «Ньюпорт Ньюс», от орудий которого веяло какой-то молчаливой угрозой.
Особенно странными, непонятными и угрожающими выглядели высокие ажурные антенны на носу крейсера, на одной из орудийных башен и даже на кормовом грузовом кране. Это были антенны боевой информационной системы NTDS, которые свидетельствовали – этот крейсер является штабным кораблём, базой командующего флотом, управляющим центром для авианосных ударных групп кораблей ВМС США и НАТО. Это был не простой корабль…
Неясная тревога сменилась неясной болью в голове, потом в челюсти, а потом и в конкретном зубе, который «прятался» у меня под правой верхней десной. Я нащупал это место и понял, что это лезет наружу мой «зуб мудрости». Немного посмеявшись над этим обстоятельством, я решил «заговорить» усиливающуюся зубную боль продолжением письма моим родителям.
- Вместе с осенними годками призыва 1970 года уходит на ДМБ ещё один человек. Как вы думаете, кто? Сысоев Миша.
- Удивительно, но факт! Однажды за обедом я стал рассказывать ребятам о Туле и один из прикомандированных, старшина 1 статьи, спрашивает: «А сам ты откуда?». Я говорю: «Из Суворова», уверенный в том, что ему это название города незнакомо, а он вдруг кричит: «А я из Лужков!».
Сказать, что это было неожиданно – мало, это было сверх неожиданно! сверх невероятно! Сверх фантастично! Встретить в море на БС (боевой службе) за тысячи миль не просто от родного города и дома, но от Союза (СССР) земляка, да ещё почти с пригородного посёлка, - это было невообразимо и это было Событие (с большой буквы).
Сказать, что я разволновался – мало, я тогда был полностью ошеломлён, растерян, потрясён, обрадован и ошарашен. Мы встретились с земляком в столовой личного состава, это произошло реально, действительно, фактически и я не знал, что с этим делать…
Посёлок Лужки Суворовского района Тульской области располагается на пути в город Чекалин (Лихвин) и санаторий «Краинка» в 5 км от города Суворова, на лугах-берегах реки Черепётки. На левом берегу реки – луга, а на правом – пологие бугры и холмы, покрытые необъятными смешанными лесами. История деревни Лужки начинается с 2 мая 1777 года, когда на земле секунд-майора Петра Степановича Яковлева в Лихвинском уезде в Черепетском стану в селе Знаменское с деревнями Лужки и Балева с принадлежащими им пустошами, был построен завод винокуренный, пруд, мельница на реке Черепети и посажено два плодовых сада. Вокруг завода возникло поселение Лужковское (Лужсковский), где жили рабочие.
В 2007 году посёлку и спирт-заводу исполнилось 230 лет. На его территории жил и работал Герой Советского Союза Н.К. Аносов, имя которого носит Черепетская средняя общеобразовательная школа. Николай Константинович родился в 1923 году в д. Лужки. По окончании Черепетской средней школы он работал на Лужковском спирт-заводе. В ряды Советской Армии был призван в августе 1941 года. Звание Героя Советского Союза ему присвоено 10 апреля 1945 года. При форсировании реки Одер младший лейтенант Н.К. Аносов поднял бойцов в контратаку и они расширили захваченный плацдарм. После увольнения в запас Н.К. Аносов жил в родном селе Лужки, работал механизатором, затем слесарем на Черепетской ГРЭС в городе Суворове. Умер Н.К. Аносов в 1984 году. В память о герое в Туле была названа улица, а в 2007 году – Черепетская средняя школа.
- Вот это был номер! Вот он (Миша Сысоев – автор), - писал я в письме родителям, - сейчас сидит и роется в книгах корабельной библиотеки. Мишка Сысоев! Оказывается, мы с ним были в отпуске дома одновременно и уехали из Суворова в один и тот же день. Мало того, в городском парке, когда мы со школьными друзьями гуляли, ему говорили, что здесь в Суворове есть ещё один моряк с Балтики, он даже издали видел меня, но не подошёл. Мне тоже говорили о нём, но было как-то некогда, а вот теперь мы всю боевую службу вместе.
- Придём в базу, а он через неделю сыграет ДМБ. Зайдёт к вам, если не постесняется. Мишка – парень на все 100%! Вспоминали о гражданке, о Лужках, о Суворове, обо всём, перебивая друг друга. Да и сейчас всё время вместе. И вообще. У меня каждый вечер в ленкаюте сидят ребята. Говорим о разном, поём, спорим, короче, - клуб. Нас гоняют, да ведь далеко не убежишь… Мы на корабле, а вокруг Атлантический океан.
- Сплю, по-прежнему, в ленкаюте. Однажды в кубрике спал, когда качало, так долго не мог уснуть, а у себя, здесь, только коснусь подушки головой и… поехал в Храпуново.
«Поехать в Храпуново» - это одно из старинных выражений, унаследованных моим отцом, Суворовым Сергеем Ивановичем, от своего отца, моего деда по отцовской линии, Ивана Егоровича Суворова, а дед от своего отца, моего прадеда, Егора Суворова, отчество которого я не знаю. «Поехать в Храпуново» означало прикорнуть после обеда, поспать перед ужином, вздремнуть, то есть то же самое, что «адмиральский час» на флоте. Я это выражение часто применял в разговоре с моряками-свиреповцами и оно «очеловечивало» смягчало наши отношения, сдруживало нас.
Зуб мудрости болел сильно, но мудрости он мне не прибавил. Ни заговорить, ни отвлечь, ни чем-то помочь и утишить боль мне не удавалось. Я мычал, зевал, рассматривал десну в комбинацию из зеркал (маленькое круглое «дамское» зеркальце и относительно большое настенное зеркало на толстой фанерной основе). Ничего в зеркале я не увидел, но боль всё равно была сильной, но пока терпимой.
Корабль ходко «чапал» в Северном море, приближаясь к заветному датскому мысу Скаген и к нашей якорной стоянке. Для нас это место уже было почти родным, почти родиной ещё и потому, что нас там ожидал танкер и сторожевой корабль ДКБФ, который должен был нас сменить на БС (боевой службе). Интересно, кто это мог быть?
Корабль покачивало с борта на борт. Эта бортовая качка меня немного успокаивала: я прилёг на свою постель между стеллажами в корабельной библиотеке и попытался забыться, заснуть, «заспать» эту дикую зубную боль. Было такое ощущение, что что-то разрывает мне не просто десну, а саму кость верхней челюсти и боль толчками била мне в череп и в мозг, как молот или колокол, только без звука, но с болью. Любопытно: толки боли в голове и в челюсти совпадали с периодами бортовой качки и я даже уловил в этом какую-то мелодию, что меня немного отвлекло и увлекло от этой невыносимой боли.
Конечно, я знал, чем я могу помочь своей «болячке», но пить в одиночку, а тем более спирт-шило я не мог, потому что нельзя, никак нельзя. Стоит только дать себе слабину и позволить выпивать «по чуть-чуть», «по поводу», «для сугреву», «от тоски» или «для настроения» и всё! Пошло-поехало! Потом не остановишь и не остановишься…
Зуб болел. Зубная боль сильными, физически ощутимыми толчками, била изнутри мне в мозг и свод черепа. Было такое ощущение, что воспалился весь мой головной мозг, что всё там набухло, разогрелось, стало твёрдым, как камень. Боль билась и требовала выхода. Я хотел, чтобы мой зуб мудрости, наконец-то, прорвал эту твёрдую воспалённую десну и вышел наружу, но он почему-то не выходил.
Идти к нашему корабельному доктору Кукурузе и его помощнику зубодёру Борьке Красильникову я ещё не хотел, потому что очередной самостоятельный осмотр десны и зубов в зеркале показал, что зуб не выходит, что десна твёрдая и что допускать зубодёра в мой рот я наотрез не хочу. Я уже начал отчаиваться и тут в дверь ленкаюты постучали…
Это мог быть кто угодно: вестовой с вестью от командира корабля, замполита или вахтенного офицера; мой друг-годок Славка Евдокимов или кто-то из других годков; мичман Анатолий Дворский, исполняющий обязанности комсорга корабля, а может быть и сам замполит капитан 3 ранга Дмитрий Васильевич Бородавкин. В любом случае я должен был открыть дверь в ленкаюту, потому что я был здесь, и это знали почти все на корабле.
С трудом, мучаясь от сильной боли в голове, на дрожащих от напряжения ногах, спотыкаясь и шатаясь, ударяясь о стеллажи, банки-скамейки, прикреплённые к палубе, и о дверной проём, я добрался до входной двери и щёлкнул ключом. От приступа боли я закрыл глаза, сморщился, уронил голову вниз и не увидел, кто был за дверью…
- Что с тобой, Саша?! – тревожно и гулко проник в мою голову чей-то голос. – Что случилось?
Я взглянул снизу вверх и увидел знакомое усатое лицо командира группы ОСНАЗ ГРУ старшины 1 статьи Мишки Сысоева, земляка, не просто земляка, а родимого человека, того, кто (я это почувствовал сразу, мгновенно) может мне помочь справиться с бедой.
- Зуб болит, - выпалил я с мукой в голосе. - Сильно. Мучаюсь.
- Какой зуб? Коренной? – спросил меня Мишка одновременно подхватывая меня под локти. Я уже почти не держался на ногах.
- Нет, зуб мудрости, - ответил я и отступил в глубину ленкаюты, споткнулся о банку (скамейку) и упал на неё.
- Дай посмотрю, - сказал веско Мишка Сысоев, и я послушно широко раззявил свою пасть.
- Где растёт: снизу или сверху? – спросил Мишка.
- Сверху, справа, - пошамкал я, давясь слюной.
- Ничего не вижу, - сказал Мишка Сысоев. – Можно я потрогаю десну пальцем?
- Давай! – решился я, чтобы сравнить ощущения от своих «троганий» с пальпацией Мишки.
Мишка осторожно засунул мне в рот свои толстые сильные пальцы и надавил там, где концентрировалась, пульсировала и толкалась сильная головная зубная боль. Странно, но ничего другого я не почувствовал, также как и свои «трогания» пальцами места пребывания моего зуба мудрости.
- Нет, - сказал авторитетно Мишка Сысоев. – Он не вылазит. Он внутри и вылазить не хочет. У меня так было. Я тоже катался от боли, всё ждал, что он вылезет, прорвётся, а о не вылез, остался там, внутри десны.
- А как ты с болью справлялся? – спросил я Мишку.
- Как-ка?! Обычно как, - ответил озабоченный проблемой Мишка. – Полоскал зубы настойкой.
- Какой?
- Ромашки, а потом содой.
- Где я на корабле ромашку возьму? – спросил я Мишку, пропуская его в свой «кабинет» в корабельной библиотеке. – Или соду?
- К доктору надо идти, - сказал Мишка. – Показать ему зуб, вернее, челюсть. Рассказать где болит и как болит. Он тебе порошки успокоительные выпишет и всё пройдёт.
- Я до доктора не дойду, - сказал я нерешительно.
- Тогда надо что-то самим придумать, - сказал Мишка.
- А что? Что придумать-то?
- Да ничего особенного, - сказал Мишка Сысоев. – Сотворить из спирта и воды микстуру и ею пополоскать рот. И всё пройдёт…
- Ты думаешь? – спросил я друга-кореша, земелю-земляка и хотел добавить укоризненное «…что говоришь», но не добавил, потому что Мишка с уверенностью подтвердил своё утверждение…
- Я не думаю, я уверен!
Я был в нерешительности, а Мишка Сысоев просто источал из себя уверенность, опытность, всезнайство и спокойствие мудрого человека, прошедшего огонь и воду, бои и медные трубы победы над болью. Я ему поверил…
Через три-четыре минуты мы уже сидели с Мишкой Сысоевым за моим письменным столом (одновременно верстаком-лабораторной панелью и мольбертом для художественных работ). Сопя носами, сверкая глазами и окрашивая процесс своими репликами, мы с Мишкой азартно смешивали в известных пропорциях чистый медицинский спирт-шило из моей знаменитой отполированной многими мозолистыми руками алюминиевой «солдатской» фляги с чистой пресной водой из прямоугольного бидона, который я наполнил недавно до краёв на камбузе.
- Вообще-то, - сказал мне Мишка, - тебе полезно полоскать зубы чистым спиртом, чтобы он проник во все трещинки, между зубами, впитался в десну и достиг нервов, которые болят. Только я не знаю, выдержишь ли ты жжение спирта?
- Я тоже не знаю, - сказал я. – Поэтому надо попробовать и тогда узнаем.
Мишка налил мне в мою огромную алюминиевую кружку на пол-литра чуть-чуть чистого спирта. Я попытался чуть-чуть набрать спирта в рот, но он мгновенно растёкся по моим губам, обжёг их и… в рот мне ничего не попало. Я только закашлялся.
Тогда мы сделали смесь спирта и воды с преобладанием спирта. Эту смесь я набрал в рот и начал ею полоскать зубы, журчать и перегонять её из стороны в сторону. Увы, облегчения не было. Наоборот, к сильной головной боли добавилось ощущение жжения от спирта во рту.
- Странно, - сказал задумчиво Мишка Сысоев. – Мне помогало…
- Тогда что делать? – с тревогой спросил я многоопытного Мишку. – Идти к доктору? Дышать на него спиртным духом и объяснять, как и где я достал его спирт?
- Нет, - решительно заявил Мишка. – Я знаю, что надо делать…
- У тебя ведь в голове болит, да?
- Да, - неуверенно ответил я. – Сильнее всего в голове.
- Вот! - с удовлетворением произнёс Мишка Сысоев. – Значит, лечить надо не зуб, которые не вылазит, а голову, то есть мозг, нервы. Правильно?
- Правильно, - сказал я, соглашаясь на всё с Мишкой, потому что дальше терпеть боль мне уже не было невмоготу.
- Тогда надо выпить! – решительно и бесповоротно сказал Михаил. – Пей!
И я выпил…
Сначала полглоточка. Потом, после Мишки, ещё полглоточка, а потом и целый основательный глоток.
Странно, но после первого же глоточка разбавленного спирта моя боль в голове начала утихать. Мне сразу же стало легче, спокойнее. Я расслабился, успокоился и даже начал что-то соображать, видеть вокруг, слышать, внимать звукам и движениям корабля.
Мишка Сысоев, друг, товарищ и брат, земеля и кореш мой дорогой, тоже был в таком же расслабленном состоянии и тоже, как и я, начал успокаиваться, говорить и разговаривать. После третьего глотка-глоточка я уже целенаправленно полез в свою «шхеру» между переборками в дальнем конце корабельной библиотеки и начал передавать назад Мишке банки с консервами и последнюю, нет, крайнюю!, стеклянную банку о компотом из чёрной смородины, которую прислала в посылке мне моя мама и которую я берёг на крайний случай.
Хлеба у меня не было, но Мишка уже вскрыл банку говяжьей тушёнки, наломал кубики плавленого сырка и вскрыл пакетик с печеньем. Это было целое пиршество, и я только сейчас почувствовал, что очень голоден и что я зря не пошёл в столовую корабля, чтобы что-то там покушать и, главное, взять к себе в ленкаюту котлеты, солёные огурцы и хлеб.
Боль от зуба мудрости ещё была сильной и мы с Мишкой Сысоевым выпили ещё «по глоточку»: я от зубной боли, а он в солидарность со мной. Потом мы говорили и рассказывали друг другу разные истории и это, по нашему общему мнению, было «заговорение» больного зуба. Удивительно, но это «заговорение» очень помогало и примерно через полчаса (мы на часы не смотрели) я уже чувствовал боль в голове и в зубе как тупую…
- У меня такое ощущение, что мы эту зубную боль заговорили, как бы удушили, гадину, - сказал я Мишке и он обрадовался, вскинулся весь, взъерошился и гордо сказал мне, чтоб был уверен в нашем с ним лечении «зуба мудрости».
- А то! – воскликнул Мишка Сысоев. – Я знаю, что делаю! Мы плавали - знаем! Давай выпьем за успешное лечение, за победу!
- Давай! – сказал я, действительно ощущая как стремительно, как будто утекая в слив ванны, уходит из моей головы зубная боль.
Мы ещё выпили не знаю по какому «глоточку» и дружно, передавая по очереди, одну мою ложку друг другу, выели всю банку тушёнки, соскребли с обёртки остатки плавленого сырка и с детским трепетом вычистили стенки и донышко стеклянной полуторалитровой банки с остатками компота из черной смородины.
- Знаешь, какая у нас дома в Лужках чёрная смородина?! – воскликнул в «днадцатый» раз Мишка Сысоев. – Во!
Он показал фалангу своего большого пальца руки.
- Не-е, - сказал я тоже в «днадцатый» раз. – Наша смородина меньше.
Я показал свой ноготь большого пальца руки.
- Ага! – откликнулся Мишка, косясь на меня одним правым глазом. – Средненькая…
- Зато наша смородина вкусная, - сказал я примирительно.
- Это точно! – согласился со мной Мишка и тревожно начал оглядываться по сторонам.
- Суворов, - сообщил Мишка тревожным голосом. – Я сейчас травану!
- Ты чего, Миш? – спросил я друга с удивлением. – С чего бы это?
- Не знаю, но щас травану…
- Постой! – крикнул я другу. – Погоди! Я сейчас что-нибудь придумаю!
Травить, то есть исторгать из желудка невостребованную пищу и питьё было некуда, да и некогда. Лицо Мишки Сысоева стало серым, а потом и вовсе стало бледнеть и белеть. Он вскочил, заметался в тесной каморке моего «кабинета», ринулся за библиотечный прилавок в зал ленкаюты и заметался там, ища какую-либо ёмкость или угол, куда можно было «травануть»…
Но командир группы ОСНАЗ ГРУ старшина 1 статьи Михаил Сысоев был не из тех моряков, которые могут осквернить корабль своим отторжением чего-то невостребованного желудком. Он мужественно боролся с тошнотой и с взбунтовавшимся животом, ища наиболее приемлемый способ и место для своего облегчения. Пришёл мой черёд спасать друга…
Не долго думая, почти не соображая что нарушаю все правила и требования обеспечения безопасности корабля, я резво подскочил к закрытому наглухо на две броняшки, тонкую алюминиевую походную и толстую стальную противоатомную крышки-заслонки, к единственному иллюминатору ленкаюты и начал лихорадочно отвинчивать тугие барашки крепления створки иллюминатора.
Мишка понял мой замысел. Мы с ним в три руки (больше в нише иллюминатора не помещалось) быстро открутили три барашка, распахнули вверх круглую створку иллюминатора, выхватили из круглого проёма обе броняшки и Мишка Сысоев мгновенно высунул за борт в открытый иллюминатор свою голову.
- Бэ-э-э-э! – выкрикнул Мишка и странно дёрнулся всем телом, как бы сокращаясь в области пояса-живота.
- Бэ-э-э! – повторил он, но уже короче, чем в первый раз.
- Бэ-э - ик! – совсем уж коротко в третий раз окропил он Северное море содержимым своего желудка.
В следующий миг Мишка отвалился от иллюминатора и обессиленный упал-сел на банку-скамейку ленкаюты. На лице Мишки было всё ещё тревожно, но уже проявлялось успокоение.
Глядя на Мишку, я вдруг тоже почувствовал брожение в животе, и мне тоже захотелось вдохнуть в себя свежий морской ветер, бьющий тугой волной из открытого иллюминатора ленкаюты БПК «Свирепый». Подчиняясь внезапному желанию, я тоже кинулся к иллюминатору, почти полностью высунул свою голову в отверстие небольшого диаметра, на миг увидел стремительно несущуюся внизу воду ночного Северного моря, освещённую луной, почувствовал благодатную прохладу упругого ветра и выплеснул из себя длинную «ленту» чего-то непонятного. Эта «лента» гибко, повторяя изгиб правой скулы борта корабля, взметнулась вверх и завернула вихрем где-то наверху над верхней палубой прямо в лоб центральной надстройки корабля. «Там же ходовой мостик! - подумал я. – Сигнальщики! Вахтенный офицер! Командир! Замполит!»
То ли от холодного и упруго ветра, то ли от близости несущейся на скорости морской воды, испещрённой гребнями волн, то ли от необычного вида «пёстрой ленты», взметнувшейся от меня к стёклам иллюминаторов ходового мостика, то ли от этих слов-мыслей, но я почти немедленно протрезвел и начал лихорадочно возвращать на место сначала тонкую алюминиевую крышку-броняшку, потом толстую стальную противоатомную заслонку-броняшку, а потом наглухо закрывать барашками створку круглого иллюминатора….
На мою беду я всё делал не по порядку, а невпопад: броняшки я вставлял криво, створка иллюминатора не прижималась, барашки не слушались, а к тому ещё вдруг корабль изменил курс движения и в иллюминатор начала заплёскиваться вода из пенистых гребней отвальной волны. Мишка пытался мне помочь, но его руки только мешали мне и я зло, вернее, сердито отпихнул его руки. Теперь Мишка просто стоял рядом и молча смотрел, как я борюсь с упрямыми броняшками, створкой иллюминатора и тугими барашками.
Наконец мне удалось с ними справиться, и я уже спокойно и размеренно, соблюдая порядок затяжки барашков «крест-накрест», плотно закрыл иллюминатор. Мишка Сысоев только помог мне ещё плотнее закрутить барашки так, что ни капли забортной воды не просачивалось через резиновые уплотнения броняшек и иллюминатора.
- Ты видел, как «лента» взметнулась вверх и завернула к ходовому мостику? – спросил я Мишку.
- Нет, - рассеянно ответил Мишка Сысоев. – Некогда было…
- А я заметил, - сказал я ему с тревогой.
- Ну и что?
- А то, что «это» как раз пошло на сигнальный мостик к сигнальщикам, - сказал я Мишке. – А потом и на ходовой.
- Да?
- Да.
- Тогда я пошёл, - сказал «индифферентно» командир группы ОСНАЗ ГРУ, старшина 1 статьи, годок и мой «лепший кореш», друг и земляк Михаил Сысоев. – Пока!
- Пока, - проводил я Мишку Сысоева до дверей из ленкаюты.
- Зуб болит? - поинтересовался Мишка, переступая дверной комингс.
- Нет, не болит, - с удивлением и удовлетворением ответил я.
- Чего и требовалось доказать, - с удовольствие сообщил Мишка и дробно застучал своими прогарами по трапам.
Я вернулся в ленкаюту, потом в корабельную библиотеку и немедленно приступил к уничтожению всех следов нашего «лечебного» пиршества. Я ждал прихода кого-то из ходовой вахты ко мне в ленкаюту с желанием расследовать случившееся, поэтому вздрагивал от каждого «чужого» непривычного звука внутри корабля, но никто ко мне не пришёл.
Шёл четвёртый день войны Судного дня на Ближнем Востоке…
Фотоиллюстрация из Интернета: СКР проекта 1135 в штормовом море. Возможно, это СКР «Ладный» ЧФ, возможно, СКР «Задорный» ТФ. Может быть это другой сторожевой корабль проекта 1135. Только 9 октября 1973 года точно так же БПК «Свирепый» резал своим острым клиперским форштевнем серо-зелёные холодные воды Северного моря и пролива Скагеррак. Мы торопились сквозь непогоду, морось, ветер и волны к нашей якорной стоянке за датским мысом Скаген, где нас ждал танкер СМТ «Олекма» с топливом, письмами, свежими продуктами и сигаретами. Мы торопились. Вот так отвальная волна от скул корпуса корабля взметалась ввысь и веером расходилась по сторонам, поэтому открывать иллюминатор в ленкаюте было не просто рискованно, а категорически нельзя. Однако пришлось…