Раскаленное летнее солнце превратило большой кабинет редакции в духовую печь. И те из журналистов, чьи столы были ближе к окну, уже давно отползли в угол, под жидкую струю старого кондиционера. Заведующий отдела спорта Олежка Филиппов был сегодня в ударе, от него пахло несвежим перегаром и потной майкой, но рядом с ним было весело.
– Конец дня, сидим голодные, а тут к нам врывается эта тетка! – доносится рассказ Олега. – У нее корочка, в которой написано, что она официальный представитель этого футбольного клуба, и написано там черным по белому – «Рух». И вот она влетает вся такая разъяренная, дверь чуть не ногой пнула, тычет нам эту корочку и кричит на всю редакцию: «Здравствуйте, я с Руха!» А Петрович, даже бровью не дернув, ей отвечает: «Ты сруха, мы пердуны, заходи!»
В редакции взрыв хохота. Олежка стоит довольный, обтирает потное лицо и, мучая пульт от кондиционера, пытается вынудить старую технику поделиться еще хоть каплей прохлады.
От жары у меня зависает компьютер, но я настойчиво стараюсь дописать статью про школьные столовые. При мысли о плоских котлетах, обильно покрытых панировкой, и заветренной пшеничной каше, как на фото у одной из мам из родительского актива, у меня приятно урчит в животе. Я еще даже не завтракала, а уже дело к вечеру.
Дверь в наше редакционное адище, где закипает техника и головы, потихоньку приоткрывается, и к нам заглядывает главный редактор. Он всегда к нам входит так, как, должно быть, добрые родители входят в комнату ребенка-подростка – без стука, но с робкой осмотрительностью: «Не помешаю ли? Ты один? Ты одет? Не происходит ли у тебя тут что-то, на что я должен закрыть глаза?»
– Здравствуйте! – почти хором говорит одна часть журналистов. Практиканты с журфака подскакивают, как будто в класс вошел директор. Олежка машет рукой и продолжает терзать пульт:
– Привет, Петрович. Не пора ли нам тут еще один кондиционер поставить или этот хотя бы почистить?
– Почистим, – кивает редактор. – К зиме ближе. Тогда обслуживание дешевле…
И входит к нам в кабинет. С ним какая-то женщина – в синей блузе, юбке-карандаше, с папкой в руках. Русые волосы с проседью на висках зачесаны в старомодную высокую прическу, на носу очки, лицо каменное. На широкоплечей ее фигуре все это смотрится как-то неуклюже, как будто она ряженый мужик из какой-то низкопробной американской комедии, но из-за строгости ее лица потешаться над ней как-то совсем не хочется.
Все в кабинете затихают. Наш горький опыт подсказывает, что так обычно выглядят юристы и следователи. Неужели на нас опять кто-то подал в суд?
– Ника, хорошо, что ты на месте, – говорит редактор и семенящей походкой ведет женщину ко мне. А мне так хочется есть и дописать статью, что я даже забываю начать нервничать. И шишка на затылке противно гудит.
– Это следователь, – представляет женщину редактор. – Иванова… Эээ…
Редактор оглядывается на женщину, забыл имя.
– Светлана Яковлевна, – говорит следователь и протягивает мне сухую, шершавую ладонь. На секунду я пугаюсь этой выброшенной вперед следовательской руки, потом соображаю – нужно пожать. Приподнявшись, цепляюсь за ладонь Ивановой и вяло мну ее. Секреты этикета и правил женских рукопожатий явно не моя сильная сторона. Но Иванова жесткой сцепкой хватает мою кисть, пару секунд давит ее, как в прессе, потом оглядывается в поисках удобного стола и стула.
– Это я… Я пригласил, – поясняет мне полушепотом редактор, и я почти уверена, что его пояснения слышат все в комнате. – А то эти звонки – дело нешуточное. Не дадим угрожать журналистам!
Шустрый Олежка сам подставляет Светлане Яковлевне стул и подмигивает остальным:
– Не пора ли нам на перекур?
Редактор машет в гущу журналистов под кондиционером:
– Я думаю, это недолго, погуляйте пока, ребятки…
Следователь Иванова бесцеремонно сдвигает бумажки с моего стола, кладет на него папку, но из нее ничего не вынимает. Усаживается и смотрит на меня так, как будто уже в чем-то подозревает:
– Мне сообщили о звонках. Ты уверена, что это не розыгрыш?
Редактор корчит мне какие-то непонятные рожи, делает знаки и на носочках, но издавая страшный скрип и топот, тоже выходит из комнаты.
Перед следователем мне неуютно. Пожалуй, я очень плохо разбираюсь в людях, но этот тип мне хорошо знаком. Железобетонные люди, которые, единожды обнаружив в чем-то намек на логику и правду, никогда не признают никаких других вариантов. Скорее, уже мир под себя переиначат, чем допустят существование альтернативной версии.
При этом Светлана Яковлевна говорит со мной на «ты». Как будто подчеркивая мелочность и незначительность не только моей истории, но и меня самой.
Если разобраться, то сейчас, когда на улице это жаркое солнце, а я урчу животом от голода и нервничаю из-за недописанной работы, моя история мне и самой кажется какой-то мелкой, странной и даже нереальной, как плохой сон, который уже должен бы забыться, но почему-то никак не идет из головы.
– Ну… – я начинаю мямлить, хватать со стола и крутить в руках какие-то ручки и бумажки, вести себя странно и подозрительно. – Нет, я не уверена. Меня вполне могли разыграть. Я допускаю. Просто шутка жестокая и странная. Несвоевременная какая-то.
– А что это может быть реальный преступник, который так пытается привлечь внимание прессы, ты допускаешь?
– Не знаю, – от желания показаться хоть на этом ответе взрослым и серьезным профессионалом, я вдруг становлюсь окончательно растерянной и косноязычной. – Разве так привлекают? Вот бы открытое письмо. Или как сказать? Можно не открытое и не совсем письмо, но заявление какое-то. И почему мне? Есть же разные органы. Не только печатные. Телевидение!
– Ну, понятно, – кивает следователь. Старомодный начес у нее на голове кивает даже два раза.
– Но на меня кто-то напал! Меня ночью позвали в какой-то заброшенный дом.
– Вы выпиваете? – Иванова вдруг перешла на «вы», заговорила мягко, как кошка, даже голову набок наклонила, разве что по руке меня не похлопала.
– Я не пила, – сказала я, но в тон следователю это получилось тихо, скорбно и совсем неубедительно.
Следователь постукала пальцами по столешнице, потом по своей папке, повертела головой, изучая обстановку нашей редакции, затем резюмировала:
– Ладно. Давайте поступим так. Если звонки повторятся, вы сразу связываетесь со мной и пишем заявление. Можем это интерпретировать, как воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов. Допустим, это принуждение к распространению информации и угрозы.
– Была бы только эта информация и угрозы, – пробубнила я.
Следователь не отреагировала.
– Да, и сами ничего не предпринимайте. Принимаете звонок, сообщаете мне, пишем заявление и все. Лады? Номер оставлю, это прямой.
– Да, – согласилась я и взяла у следователя визитку.
– По возможности коллегам или третьим лицам о ситуации не распространяйтесь. Разве что вашему редактору, мы на связи.
Светлана Яковлевна засобиралась, начала разглаживать свою папку и воланы на блузе. А мне вдруг стало обидно, что в моей истории явно никто не заинтересован.
– Послушайте… – мне вдруг пришло в голову, что эта женщина мне может рассказать что-то интересное. Хотя бы потому, что я, хоть и косвенно, тоже участник каких-то непонятных событий.
– Да?
– Так он… есть?
– Кто? – следователь уже встала и с надеждой посмотрела на дверь. У нас было душно, долго в этом аду действительно не хотелось оставаться.
– Ну… маньяк.
Светлана Яковлевна фыркнула и стала удаляться. Я снова засмотрелась на ее широкие плечи, узкие бедра, подчеркнутые строгим фасоном юбки и жилистые, мощные икры ног. На ногах у нее были очень кокетливые туфельки, с перепонкой.
Я смотрела ей в спину, а она уходила не оглядываясь и ничего не поясняя.
Так стало понятно, что никто в этом городе не будет на моей стороне, если ночью я снова поеду куда-то кого-то спасать. Есть сильные, которым просто нет дела до слабых. Даже если это их профессиональные обязанности. А может быть, даже потому, что это их профессиональные обязанности.
Следователь вышла на улицу, укоризненно посмотрела на толпу журналистов, куривших на крыльце, молча кивнула головой Олегу, который кинулся с ней вежливо прощаться, и пошла в сторону стоянки, где был припаркован ее автомобиль.
Только на минуту ее внимание привлекла странная компания из двух взрослых и двух мальчишек, которые, с жаром что-то обсуждая, шли по раскаленной улице. Они были похожи на семью, которая возвращалась из парка, только мальчишки были в костюмах, больше напоминавших пижамы, а глава семейства больше походил на циркового фокусника, чем на строгого отца. Кого-то он следователю Ивановой смутно напомнил, но она не смогла быстро вспомнить, кого именно.
И только сев в машину, она стукнула себя в лоб и захохотала. Ну, да, тот странный парень, которого они задержали лет пять назад, но в итоге выпустили, так как потерпевшие забрали свои заявления. Брачный аферист, который сожительствовал сразу с тремя женщинами, пытаясь убедить каждую из них, что две другие – это его сестры, и сдавал их квартиры в аренду, забирая всю прибыль себе. Какая нелепица…
В то утро Хвостика разбудили непривычно рано. Вчера еще ему дали отоспаться до обеда и, пользуясь таким добрым расположением Амалии и Адольфа, мальчишки потом до глубокой ночи играли в карты и смотрели телевизор на съемной квартире, ели чипсы и печенье, прыгали на кроватях, а сегодня утром – внезапный подъем и десять минут на сборы.
Артем ворчал, что зря он остался с ними, лучше бы в общагу пошел, отоспался бы.
Амалия слушала его, сложив руки на груди, потом резко обернулась к Хвостику, что тот даже отшатнулся, и спросила:
– У тебя шрамы есть?
– Что? – Хвостик иногда искренне пугался этой темноволосой фурии. Она то спокойная, как удав, то метаться начинает, как ненормальная, и вопросы всегда задает внезапные и странные.
– Ну, шрамы. От операции рубцы или порезы, травмы какие-то получал?
Хвостик спросонок плохо соображал, потому не придумал ничего лучше, как начал сам изучать свои руки и ноги:
– Вот тут стеклом порезался. Тут собака кусала. А, если вот…
Он ткнул Амалии свою несвежую пятку, но она не проявила и тени брезгливости, очень заинтересованно стала смотреть.
– Это я на гвоздь наступил, гнило потом долго. И вот, вот еще… Это я в люк упал, там какая-то железка торчала, всю ногу распорол и кровищи было…
В комнату заглянул Адольф с зубной щеткой во рту, кивнул Амалии:
– Как?
Та только отмахнулась:
– Нет, мелочи.
Адольф подвигал бровями, сказал что-то неразборчивое, чуть не пустив на грудь белую струйку слюны и зубной пасты, но вовремя ее перехватил и убежал в ванную – сплевывать. Хвостик опять подумал, что вот эта неразборчивая фраза вполне могла быть каким-то заклинанием и, вместе со щеткой, Фокусник мог бы вытащить изо рта еще и вереницу связанных между собой уголками разноцветных платочков. Вот забавно было бы.
Собрались, вышли на сонную, еще серую улицы, сели в микроавтобус, но поехали не сразу. Амалия и Адольф между собой о чем-то поспорили:
– В травму? – спросил Адольф.
– Нет, – засомневалась женщина. – Думаю, там и без нас шустрых много, да и предъявить там нечего. Если бы в детскую или онкологию…
– Ты что, только сняли строгий карантин, туда, наверное, до сих пор просто так не пускают. Предлагаю просто в городскую. Вдруг что вырулим.
– А если во вторую рабочую?
– Совсем мрак. Лучше в пятую тогда уже. В какой-то корпус, где потише.
– Понял.
И тогда поехали. По пути Амалия гладко причесала черные волосы, надела на голову сеточку, поверх нее парик какого-то совсем невообразимо мышиного цвета. Стала сразу как будто старше и совсем неузнаваемой. Потом еще белый халат откуда-то вытащила, но надевать не стала, только повертела в руках и свернула обратно, зажав подмышкой.
– Так, – стала командовать: – Что сидим, пацаны? Переодеваемся. Футболки можно оставить, брюки меняйте. В пакете все есть.
Артем достал две пары очень мятых штанов:
– Ну, так и думал! Жаль, что не в онкологию, тогда весело было!
Хвостик совсем ничего не понял, но осмелел, чувствуя себя уже частью этой странной компании, и рискнул все выспросить:
– Куда мы и что делать будем?
– Фотографироваться, – сухо ответил Адольф.
Артем оказался терпеливее и стал пояснять подробнее:
– В больницу какую-то. Чтоб весь антураж – палата, койка, можно других пациентов…
– И потяжелее! – вставила Амалия. – С гипсом и бинтами!
– Укладываемся, перемазываемся мазями, бинтуемся пострашнее и делаем фото во всех ракурсах. Потом я ищу какое-то ДТП с участием детей и быстро в соцсетях выкладываю наши фото – потерпевшие, срочный сбор на лечение! Можно даже какое-то интернет-издание подключить, только побыстрее, чтоб долго не разбирались, данные потерпевших не сверяли. И все! Дело сделано!
– Ого! – Хвостик изумился. – Делали уже так?
– Да, было дело.
– Да, – подтвердила Амалия. – У Артема талант специалиста по связям с общественностью.
Артем зарделся.
Подъехали к длинной кирпичной громадине, остановились почти у входа в приемный покой, Адольф строго проинструктировал:
– Заходим по одному, встречаемся на третьем, от лифта направо.
И кивнул Амалии:
– Дамы вперед!
Женщина кивнула и вышла из машины. Когда она зашла в стеклянную дверь, за ней побрел и Артем, потом Хвостик. Фокусник еще крутился у машины, что-то высматривал. Очень уж его привлекли припаркованные в ряд темные «Лексусы». Красиво стоят. Но Хвостика успел напутствовать:
– Да не трясись ты, если будут спрашивать, скажи, проведывать идешь тетку из палаты на третьем. Если совсем не впустят – в окно запущу потом. Все нормально…
И Хвостик пошел. День обещал быть жарким. Солнце только вышло, но уже пекло вовсю, потому в тихом холле, куда он попал через стеклянную двойную дверь, было умиротворяюще прохладно и хорошо. Немного пахло хлоркой и вечным, неубиваемым больничным запахом. Сам Хвостик его почти не знал, потому принюхивался и прислушивался с изумлением. Странное все же место. Пооглядывался. Никто к нему не бежал, вон не выставлял и вопросов задавать не спешил, потому он просто пошел вперед, позаглядывал за повороты, сначала нашел лестницу, потом и лифт, поднялся на третий и, от волнения позабыв, где точно место сбора – справа, слева, и направо от чего? Побрел наугад – сначала в одну сторону, потом в другую. За поворотом какая-то толстая низкая тетка в белом халате его больно схватила за локоть и зашипела прямо в ухо:
– Ты чего, негодник, бродишь туда-сюда?
– Ой, тетенька, – взмолил Хвостик. – Я к тетке, проведать, сейчас уйду!
– К какой, к чертям, тетке? – продолжала шипеть санитарка, заталкивая его в какую-то палату. – Совсем обалдел?
И тут только Хвостик сообразил, что это Амалия. И как это она вдруг еще и толстой умудрилась стать? Присмотрелся – под халатом обмоталась чем-то, что ли?
Палата была пуста. На одной из кроватей уже сидел Артем и деловито мотал себе руку бинтом. Еще несколько мотков лежали рядом.
– Быстро! – шипела Амалия. – Что-то в больничке кипеш какой-то, чистоту навели, ничего с этими карантинами непонятно. А фото сделать нужно!
Она метнулась к двери, выглянула:
– Где это Долика черти носят? Долго так…
– До-о-олик! – прыснул Артем. Хвостик тоже хохотнул. Этого варианта уменьшительно-ласкательного имени Фокусника они еще не слышали.
Сидели, бинтовались, стелили себе.
Артем подмигивал:
– Лучше бы ты поплакал на фото, эффектнее будет. Или записку напишем, у груди будешь держать, в духе «Потерпевший, помогите, люди добрые», Амалия придумает. Если плакать совсем не получится, глаза закатывай, рот приоткрывай и слюны побольше, как будто зуб выбили.
В палату вбежал Адольф. Рассматривая мальчишек, поперебирал пальцами воздух, как будто тасовал невидимую колоду карт, и с ухмылкой сообщил:
– А планы меняются, начинаем импровизировать. Тут большие шишки с обходом приехали, вместе с ними меценаты. Потому… игра начинается! Бинтуем только Макса, Артем пока идет гулять, а я иду к медсестрам. Должна у меня там знакомая быть.
Амалия неразборчиво ругнулась и почти силой завалила Хвостика на кровать, стала бинтовать ему голову, клеить какие-то пластыри. Очень быстро стало жарко, под бинтами потела и чесалась голова, а от съезжающих повязок Хвостик временами лишался обзора.
Артем куда-то убежал, но продолжал заглядывать, передавая Амалии какие-то короткие послания от Адольфа.
– Ты только молчи, дурак, – стала пояснять Амалия. – Даже если спросят – молчи. Помычать, порычать, поплакать – можно все, но только ничего не говори! Я сама, если надо. Буду с тобой.
– Ладно, – охотно согласился Хвостик, он уже сообразил, что с импровизацией у него все плохо.
Его бинтовали, обкладывали одеялами, раскладывали по подушкам руки и ноги, и он, раздумывая о странности своего нынешнего положения, даже немного задремал. Проснулся потому, что голос Амалии вдруг стал громче, выше и как-то даже противнее. В палате стояли какие-то люди, медсестры, у дверей – Адольф.
Амалия, опять став совсем маленькой и круглой, совершенно неузнаваемой в своем мышином парике, суетилась возле одного из мужчин, временами подбегая к Хвостику:
– Спи, спи! – командным шепотом говорила она, заметив, что мальчик проснулся. – И голос… не напрягай, тебе сейчас нельзя.
И снова обернулась к незнакомцам, заполнившим почти всю палату:
– А вот и хорошо, что вы к нам случайно зашли. Сами видите, врачи к нам не заглядывают, администрации до нас дела нет, хоть Петр Иванович, директор нашего сада, внимание нам уделил…
Она показала на Адольфа, после чего тот манерно поклонился, всем своим видом продемонстрировав, что теперь он, если угодно собравшимся, вполне может быть Петром Ивановичем и даже директором сада, что бы это ни значило.
– Как же так? – изумилась одна из женщин. – Разве могут ребенку в лечении отказать?
– Не отказывают, – всплеснула руками Амалия, – но нужных лекарств нет, а мы сами переселенцы, дом сгорел, тут прописки нет, жили у бабушки моей, теперь, считай, в больнице прописались…
Хвостик попытался рассмотреть собравшихся. Кажется, тут были и какие-то настоящие больничные медсестры. Одна из них стояла совсем рядом, лицо у нее было пунцовым, и она отстраненно смотрела в окно.
– Значит, мы должны помочь, – вдруг со слезой в голосе сказала неизвестная женщина. – Я выделю средства.
– И я! – вдруг поддержал ее еще кто-то.
– Конечно, – кивнул третий человек.
– И вот, например, переведем на счета Петра Ивановича, если он и так вызвался вам помогать.
Адольф от двери шагнул вперед, как будто вышел на маленькую эстраду, и сразу оказался в центе внимания:
– Если вы понимаете, о каких суммах идет речь. Нам нужно заказывать лекарство, сразу несколько курсов, из-за границы, потом системы, специальный диагностический аппарат – с ним будет проще проводить контроль состояния, а потом еще ортопедические стельки, ортезы, стремена, напульсники.
Пунцовая медсестра сжала губы, пытаясь подавить или смех, или зевок. Без сомнения, Адольф нес полную чушь, но говорил он так артистично и убедительно, что никто, кроме этой самой медсестры, и подумать не смог бы, что все это едва ли похоже на медицинское назначение. Но когда от подступающего хохота она громко икнула, Адольф осекся:
– Впрочем, я не врач. Извините, если что-то неверно называю, у меня лежит назначение в кабинете, всех позиций я не запомнил.
– Ну, тогда мы решили… – сразу успокоилась неизвестная женщина.
– А что нам ждать? – вдруг опомнился Адольф. – Мать пациента тут, какая-то помощь нужна незамедлительно, давайте ей выдадим прямо сейчас немного. Не дожидаясь, пока деньги пойдут на счет. На текущие расходы, так сказать.
Амалия в этот момент ласково погладила Хвостика по щеке, успев так больно дернуть за волосы, что тот всхлипнул и слезы сами собой выступили у него на глазах.
– Ох, – в тон ему вторил Адольф и сам, слегка надменно поглядывая на собравшихся, полез в карман, вытащил бумажник. Почти не глядя вынул оттуда какие-то деньги, сунул их Амалии.
Этот жест был так завораживающе элегантен и восхитителен, что все немедленно пожелали присоединиться, вынув что-то, что лежало у них в карманах. Амалия покорно собрала все, что ей передали, не забывая проследить, что там осталось в тех кошельках и портмоне, что при ней открывались, кивнула и завела какую-то тягучую, заунывную, плачущую мелодию, из которой только временами можно было выделить что-то похожее на слова «плохо», «хорошо», «дети», «болезни». И очень много «ай-ай-ай».
Эта песня, похожая на похоронные плачи, так резала уши, что некоторые сразу начали поглядывать на двери и с радостью бы уже побежали вон из этой скорбящей палаты.
– А пойдемте-ка я вам сейчас еще одного подопечного покажу, – сказал Адольф и ухватил медсестру под локоть. – Вот Римма Андреевна сейчас нас проведет, по пути еще куда-то заглянув, да?
– Да, – охотно согласилась медсестра, и Хвостик успел заметить, что из кармана Фокусника в карман ее белого халата в этот момент перекочевала какая-то банкнота.
Ну, точно Фокусник!
Все вышли в коридор, только Амалия замешкалась. Она наклонилась над хнычущим Хвостиком и пояснила:
– Побежала Артема готовить, а ты все снимай и смывай, собирайся и выходи. И чтоб никакого воровства, пока нас нет. Засыплешься на мелочи – лично в чипсы превращу!
Она стянула парик, выдернула из-под халата стопки полотенец, которые создавали эффект полных боков, разогнула спину и стала опять Амалией, только в белом халате. И унеслась прочь.
Хвостик некоторое время возился, освобождаясь от бинтов, повязок и каких-то тряпок, потом немного посидел на кровати, переводя дух. Испугался, что может опять задремать, и вышел в коридор.
Тут было тихо, прохладно и очень едко пахло. Походил туда-сюда, но когда услышал, что по коридору кто-то идет, громко и возмущенно что-то обсуждая, юркнул в ближайшую палату.
Палата была маленькой, меньше, чем та, в которой Хвостика только что бинтовали. Всего на две койки. На одной из них сидел, подложив под спину несколько подушек, крупный парень с необычным, как Хвостику показалось, но довольно добрым лицом – круглым, с раскосыми глазами, улыбчивым. У него была короткая широкая шея, неуклюже короткие руки, но внешности его это не портило. Наоборот, он был похож на доброго, веселого пупса.
– Привет, – сказал парень, как-то странно артикулируя, как будто каждое слово давалось ему очень трудно. – Как тебя зовут?
– Максим, – сказал Хвостик и подсел на кровать к парню.
– А я Миша, – сказал парень. – Давай дружить!
Протянул Хвостику полную ладошку с растопыренными пальцами и широко-широко улыбнулся.
– Давай, – согласился Хвостик и пожал горячую полную ладошку. – А ты почему тут лежишь?
Парень с готовностью откинул покрывало и показал ногу, перебинтованную почти до бедра:
– Миша ногу лечит. Тетя суп варила, а Миша ее толкнул и облился.
Хвостик пожалел неуклюжего Мишу:
– Ого! Болит?
– Нет, – покачал головой парень. – Только когда Мише бинт снимают. Миша плачет.
Хвостик покачал головой, но парень снова расплылся в улыбке и спросил:
– А ты умеешь в кубик играть?
– В какой кубик?
– Вот! – Миша пошарил неуклюжими руками вокруг себя, залез под подушку и вынул немного затертый кубик Рубика.
– Миша уже долго его крутит и не может правильно поиграть. Тут один цвет должен быть и тут один цвет, и тут, и тут…
– Я понял, – сказал Хвостик, взял игрушку и начал вертеть. Довольно быстро одна сторона стала полностью белой, но другие никак не хотели складываться правильно. Ух, сложно!
– Класс! – захлопал в ладоши Миша. – Максим хорошо играет!
– Че тут хорошего, ничего не понимаю… – Хвостик крутил и крутил. Теперь другая сторона стала зеленой, но белая совсем рассыпалась.
– Класс! – еще больше восторгался Миша.
– А ты один тут лежишь? – спросил Хвостик.
– Тетя приходит, – с готовностью стал объяснять Миша. – Приносит Мише суп, конфеты. Миша любит конфеты!
От такого наивного признания Хвостику стало смешно, он заулыбался, и Миша еще больше заулыбался в ответ, стал рассказывать подробнее:
– Зеленые люблю! Зеленые конфеты! Длинные! А красные круглые не люблю! И суп не люблю. Только рыбный. Но конфеты очень люблю. Сильнее рыбного супа.
Оба стали хохотать. Миша, воодушевленный этим смехом, даже стал весьма артистично показывать:
– Зеленые – ам! Красные – неее… А зеленые – ам!
– Ты какой-то дурак, – с хохотом сообщил Хвостик, а новый друг, серьезно и очень внятно артикулируя, сообщил:
– Нет, Миша не дурак, Миша солнышко!
Подумав, добавил:
– Так тетя говорит.
Они еще немного поиграли, потом Миша очень добродушно спросил:
– Тебе нравится кубик?
– Ну, хорошая штука, – сознался Хвостик.
– Максим друг, потому дарю Максиму кубик!
В дверь заглянули, это была та самая медсестра, которая совсем недавно стояла над забинтованным Хвостиком и пыталась скрыть свой стыд и смех.
– Вот он где! А ну быстрей вон! Тебя тут ждут уже.
Мальчишка сунул кубик в карман, махнул новому другу, Миша махнул в ответ.
Когда Хвостик выбегал из палаты, медсестра зло шипела:
– Бродит он тут, с даунами беседует. Зла на вас всех нет!
За ее спиной в коридоре стояли Амалия и Артем. Артем вдруг прошмыгнул под рукой у медсестры и подбежал к единственному обитателю маленькой палаты:
– Привет, я Тема.
– Я Миша, – сказал парень. – Давай дружить!
– Ага, – сказал Артем, вынул из кармана стопку денег, дернул пару купюр и положил на тумбочку. – Ты это… припрячь, тетке потом отдашь. Скажешь, на лечение или на сладости. А то у меня брат тоже… Миша! Знаю, как трудно вам бывает.
Миша хлопал ресницами, улыбался, ничего не понимал.
Медсестра фыркнула. Что-то забормотала Амалия. Артем вернулся к ней и пожал плечами:
– И что ты мне сделаешь? Считай, что это я свой процент отдал…
– Я не к тому, – отмахнулась Амалия и тоже вошла в палату, роясь в карманах. – Мишка, тут спонсоры тебе что-то передать хотели…
Рылась, рылась… Какие-то бумажки, чеки, веревочки, мобильный телефон.
– О, вот, телефон. Пользоваться умеешь? Можно в игры играть или звонить кому-то.
– Тете можно звонить? – оживился Миша.
– Можно, – кивнула Амалия и стремительно пошла прочь. На медсестру только сверкнула черными глазами: – Это от спонсоров, уяснила? Следи, чтоб не пропал!
Та снова фыркнула, пожала плечами и пробормотала:
– Та мне-то что?
Компания аферистов выскочила из больницы на жаркую улицу, забралась в фургон, где уже ждал Адольф.
– Что так долго? – спросил Фокусник, с недоумением вглядываясь в задумчивые лица Амалии и Артема.
– Так… – Амалия дернула щекой. – Все нормально. Я только телефон свой потеряла…
– Опять?
– Ага. И… это… Устали мы с мальчишками. Поехали в парк погуляем, что ли…
Адольф завел автомобиль и вырулил с парковки.
Пока они ехали, Хвостик достал из кармана кубик Рубика, покрутил немного и вдруг уставился на него, изумляясь странному новому чувству, которое вызывала у него игрушка – как будто он хочет смеяться и плакать одновременно. И еще очень хочет, чтоб все в мире всегда были здоровы.
Коплю вдохновение на новые главы тут – карта МИР 2202 2023 3930 9985