Нестор Васильевич Кукольник
Еженедельник («Иллюстрация» № 3 от 18 января 1847 г.)
К величайшему нашему удивлению, мы получили, уже после выхода второго нумера, несколько писем вдруг с изъявлением сожаления, что Иллюстрация более выходить не будет; нам лестно было читать, что эти особы ожидают от Редактора Иллюстрации больших пьэс эпических и драматических; за все за это благодарим, но не понимаем, кто распускает эти слухи. Наконец дошло до нашего сведения, что даже в книжных магазинах не только повторяют эти слухи, но уверяют многих посетителей, будто Иллюстрация в этом году вовсе не выходила!! Дивно! Таковы у нас затруднения при каждом издании, которое без всяких происков, исполняется добросовестно и не заискивает журнальных и книгопродавческих протекций. Дивно, смешно и жалко! Напрасно Гоголь, рисуя Россию, не заглянул в эту сторону нашего быта; он мог бы найти много оригинального; писать с натуры, не прибегая к вымыслу; тогда бы не было надобности печатать письма, которые недавно вышли в улику неумеренных его хвалителей, в улику неумеренных его порицателей. Гоголь и редактор Иллюстрации выросли вместе, воспитывались в одном и том же заведении и потому мнение наше, несходное впрочем ни с мнением его порицателей, ни с приговором его хвалителей, в случае строгости имело бы вид расчетливого беспристрастия, в противном случае походило бы на похвалы товарищу; это заставляет нас уклониться от изложения наших мыслей; между тем мы получили письмо, без подписи, но видимо от товарища по учению. Находя его довольно интересным и во многих отношениях справедливым, мы решаемся поместить его в подлиннике, в очищение наше перед читателями. Вот оно:
«На днях я прочитал, любезный друг, новое сочинение Гоголя: Выбранные места из переписки «с друзьями». Что сказать тебе об этой об этой книге? С первых строк она поразила меня: здесь уже не тот Гоголь, который рисовал верную картину жизни русских для русских; здесь Гоголь является учителем русского народа, объясняет ему, что такое значить русский народ, что такое он сам и его сочинения. Он учит нас как русской, который всею душою любит свое отечество, как христиaнин, который видит в церкви опору всей жизни. Что-то скажут теперь те недальновидные читатели Гоголя, которые, прочитав Мертвые души, вывели вот какое заключение: Гоголь только смешит. Первые строки этой книги заставят таких читателей покраснеть пред самими собою и понять Гоголя, если они способны что-нибудь понимать.
В предисловии автор говорит: «Мне хотелось хотя этими письмами искупить бесполезность всего, доселе мною напечатанного, потому что в письмах моих, по признанно тех, к кому они были писаны, находится более нужного для человека, нежели в моих сочинениях. Сердце мое (продолжает он) говорить мне, что моя книга нужна и что она может быть полезна». Потом он говорит, что приготовляется к отдаленному путешествию к Святым местам и, как смиренный христианин просить прощения у своих соотечественников, просит молиться за него и сам обещает молиться за нас. После этого следует духовное завещание автора. Хотел бы я тебе рассказать об этом завещании, да увидел, что для этого надобно переписать все завещание. Замечу только то, что оно писано совершенно в духе православия и что автор обещает нам Прощальную повесть - братское поучение русским, которое может иметь значение только по смерти.
Я сказал тебе, что Гоголь объясняет, что такое он сам и что такое его сочинения. Четыре письма к разным лицам по поводу Мертвых душ, написаны, кажется, исключительно с этою целию. Об этих-то письмах, или, лучше, из этих-то писем я и думаю написать к тебе поболее.
Для чего, думали мы, (т.е. ты и я и большая часть наших друзей и товарищей) Гоголь написал «Мертвые души». Мы все и всегда говорили, что Гоголь хотел представить все недостойное в жизни русских. Это так. Да с какою целью он сделал это? Вот об этом-то мы, кажется, никогда и не думали, не только мы, но и все наши критики. По признанию автора, целию первой части поэмы было желание узнать истину, узнать Россию. ««Мертвые души», - говорит он, - произвели много шума, задели многих за живое и насмешкою, и правдою, и каррикатурою; местами даже с умыслом помещено обидное и задевающее, авось кто-нибудь меня выбранит хорошенько, и в брани, в гневе выскажет мне правду, которой добиваюсь». Но эта надежда автора не исполнилась. «И хоть бы одна душа (продолжает он) заговорила во всеуслышание! Точно как бы вымерло все, как бы в самом деле обитают в России не живые, а какие-то мертвые души. И меня же упрекают в плохом знании России! Как будто непременно силою святого Духа должен узнать я все, что ни делается во всех углах ее - без научения научиться!».
Но из этого еще не следует заключить, что Мертвые души ничего не сделали. Нет, они сделали многое, да и очень многое: посредством их высказалось то, что русский способен идти вперед по пути просвещения, что русских ожидает счастливая будущность. Как же это? - Послушай самого Гоголя. Он, объясняя себя, как писателя, говорит: «Пушкин мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем. Вот мое главное свойство, одному мне принадлежащее и которого точно нет у других писателей. Пошлость героев моей поэмы испугала читателей русских. Явление замечательное! Испуг прекрасный! В ком такое сильное отвращение от ничтожного, в том верно заключено все то, что противоположно ничтожному».
Уже одна эта цель автора «Мертвых душ» показывает гениальность их. «Гений все творит для великих целей, и чтобы понять создание; надобно понять цель создания: иначе великое покажется малым, а малое великим. Хераскова называли Гомером за то, что и он, подобно греческому поэту, создал две русские эпические поэмы; называли потому что не могли понять, что целию Хераскова было изображение Руси при Владимире и Иоанне, хотя и эта цель разумеется не достигнута, и что целью Гомера было показать всем людям вообще и грекам в особенности, что такое человек, и он показал это так верно, с таким знанием сердца человеческого, что эти показания сделались одним из главных звеньев той цели, которая соединяет теперь весь просвещенный мир. И русский, и француз, и немец, и всякой образованный человек видят себя в вечно юных томах Гомера. Уведомляю кстати, что Гоголь пишет о перевод Одиссеи Жуковского. Он говорит, что это не перевод, но скорее воздаяние, восстановление, воскресение Гомера и предсказывает, что этот перевод будет народным в России.
Искренно, по-русски надобно благодарить Гоголя за то, что он раскрыл нам в своей переписке свою душу, которая пылает любовью к России: это пламя любви ярко осветило все созданное Гоголем, так ярко, что мы не можем не видеть истины, если не совсем слепы.
Надеюсь, что ты скоро прочитаешь эту переписку Гоголя и потому оканчиваю мое письмо. Жалею только, что не могу теперь исполнить завещания автора, который просит разослать эту книгу по возможности всем русским, и от этого ты, может быть, не будешь иметь возможности прочитать ее до будущего месяца. Прощай…».
Эти письма возбуждают в наших обществах разговор и даже споры. И это уже хорошо. Мы совершенно охладели к литературе нашей; в состав наших бесед она не входит, также как философия, астрономия и вообще умозрительные и точные науки. Мы совершенно знаем, что интереснее для многих читать о труппах Гверры и Лежара, о новоприбывшем в С. Петербург хоре цыгань, по уверению записных любителей этого рода музыки, укомплектованном хорошими сюжетами; или о непрерывных маскарадах, или о загородных пикниках, или наконец о журналах, об этом предмете говорят, но не с литературной стороны, а как об удачных или неудачных спекуляциях. Но мы того мнения, что об этом обо всем есть где прочесть и без Иллюстрации, а она решается завести речь об астрономии. В самом деле нам попалась в руки любопытная печатная записка В.Я. Струве о названии новооткрытой за Ураном планеты. Когда до нас дошло это известие, удивляясь подвигу Леверье, мы первые предлагали назвать ее Вериеридой, в честь открывшего планету; с неудовольствием читали мы в иностранных газетах, что ее назвали Янусом, наконец в календаре мы нашли ее под именем Нептуна. Казалось бы, как ни назови, все равно, а между тем в науке и это обстоятельство весьма важно и, поверите ли, что этот вопрос еще не кончен, в одних астрономических таблицах и календарях вы найдете Нептуна, в других Януса, в третьих Леверье, вследствие приговора г. Араго, которому сам Леверье передал свое право наименовать планету. Название Янус никуда не годится. Сам Леверье пишет к О.В. Струве, что «Le Bureau de longitudes s’est prononc; pour Neptune, le signe un trident». Я отвергаю, продолжает Леверье, название Янус, потому что нет никакого повода думать, что это последняя планета нашей солнечной системы». Г. Струве за тем с свойственною ему основательностью и последовательностью доказывает, что планету нельзя назвать и по имени Леверье. Наука не терпит этой лести. Не первый уже раз хотели в семью богов нашей планетной системы ввести смертных. Старик Гершель открытую им планету, в честь высокого своего покровителя назвал «Georgium Sidus или Georgian». Но сын Гершеля в своих сочинениях называет ее вместе со всей Европой Ураном. Только Nauticas almanac сохранил имя Георгиана. Притом же и честь открытия планеты принадлежит не одному Леверье. «Странствователь» сообщал уже читателям о молодом английском астрономе Адамсе и его открытии. Нет спора, что карикатура Шама, на которой представлен Адамс, открывающий в зрительную трубу новую планету в рапорте Леверье, весьма остроумна; но между тем, сведения об этом ученом процессе, сообщаемые г. Струве, весьма замечательны.
Королевский астроном в Гринвиче, г. Эйри обнародовал полное объяснение о трудах г. Адамса. Из этого объяснения видно, что в сентябре 1845 года достиг счастливого результата своих исчислений и сообщил в октябре о том записку г. Эйри (Airy). Эта записка заключала в себе элементы предполагаемой планеты столь близко, что она могла бы быть открыта десятью месяцами раньше. Но труды Адамса не имели успеха, потому что Кембриджский астроном Челис (Chalis) и Эйри не решались допустить гипотезы без тщательной поверки. Это сомнение г. Струве объясняет важностью и новостью предмета, и чрезмерной затруднительностью разысканий, которые могли казаться опытным астрономам свыше сил молодого, неизвестного ученого; а между тем, пока те сомневались, Леверье открыл на бумаге, а по его указанию Берлинский астроном Галле на небе - новую планету, которую как видите, никак нельзя назвать ни Янусом, ни Леверье; и так да будет она Нептуном.
Вероятно многие помнят двух девиц Погожевых, одаренных редким музыкальным талантом; для развития их способностей заботливый их родитель не жалел никаких трудов, пожертвований и лишений. Расстроенное состояние здоровья старшей послужило поводом к отправлению всего семейства за границу. Они уехали на сих днях, так что здешней публике не удалось и слышать их игры. Нет сомнения, что наши артистки воспользуются пребыванием своим за границей и возвратятся к нам оконченными художницами.
(Иллюстрация. 1847. № 3 (18 января). С. 47 – 48. Еженедельник)
Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.